Они вошли в большой сад.
– Когда мы успели забраться так далеко от дома, Ньют? – спросила Кэтрин.
– Шаг один, шаг второй, по полям и лесам, по мостам… – проговорил Ньют.
– Так незаметно они складываются… шаги.
На колокольне школы для слепых зазвонили колокола.
– Школа для слепых, – сказал Ньют.
– Школа для слепых. – Кэтрин сонно тряхнула головой. – Мне пора домой.
– Тогда давай прощаться.
– Когда я пытаюсь, ты всякий раз меня целуешь, – заметила она.
Ньют сел на невысокую стриженую травку под яблоней.
– Присядь, – сказал он.
– Нет.
– Я тебя пальцем не трону.
– А я тебе не верю.
Она села под другое дерево, в двадцати футах от Ньюта. Села и закрыла глаза.
– Пусть тебе приснится Генри Стюарт Чейзенс.
– Что?
– Пусть тебе приснится твой замечательный будущий муж.
– Хорошо, – кивнула Кэтрин и еще крепче зажмурилась, чтобы скорей представить себе жениха.
Ньют зевнул.
В ветвях деревьев жужжали пчелы, и Кэтрин едва не задремала. Когда она открыла глаза, Ньют спал.
И тихо похрапывал.
Кэтрин дала ему поспать около часа – и на протяжении этого часа всем сердцем его обожала.
Тени яблоневых деревьев потянулись к востоку. Со стороны школы для слепых вновь раздался колокольный звон.
– Чик-чирик, – прощебетала синица.
Где-то вдалеке взревел и заглох мотор. Потом снова взревел и снова заглох.
Кэтрин встала и присела на колени рядом с Ньютом.
– Ньют, – окликнула она.
– А? – Он открыл глаза.
– Поздно уже.
– Привет, Кэтрин, – сказал он.
– Привет, Ньют, – отозвалась она.
– Я тебя люблю.
– Знаю.
– Слишком поздно?
– Слишком поздно.
Ньют встал и со стоном потянулся.
– Отлично прогулялись, – сказал он.
– Согласна.
– Ну что, расходимся?
– Куда ты пойдешь? – спросила она.
– Да в город, куда еще. Сдамся.
– Удачи.
– И тебе, – кивнул он. – Выходи за меня, Кэтрин?
– Нет, – ответила она.
Он улыбнулся, пристально на нее посмотрел и быстро зашагал прочь.
Кэтрин провожала взглядом его силуэт, исчезающий в длинной перспективе деревьев и теней, и думала: если он сейчас остановился, если обернется, если позовет ее, она обязательно к нему побежит. По-другому просто нельзя.
Ньют остановился. И обернулся. И позвал ее.
– Кэтрин!
Она подбежала, она обвила его руками. Она не могла говорить.
1960
Портфель Фостера
[10]
Чем я занимаюсь? Даю добрые советы богатым людям – за деньги, разумеется. Я консультант по вопросам инвестиций. Заработать на хлеб этим ремеслом можно, но не то чтоб очень много – особенно начинающему. Чтобы соответствовать занимаемой должности, мне пришлось купить себе фетровую шляпу, темно-синий плащ, серый деловой костюм с двубортным пиджаком, черные туфли, галстук в диагональную полоску, полдюжины белых рубашек, полдюжины черных носков и серые перчатки.
На дом к клиенту я всегда приезжаю на такси: безукоризненно одетый и выбритый, уверенный и всемогущий. Я держу себя так, словно втихомолку сколотил целое состояние на фондовой бирже, а теперь работаю исключительно на общественных началах, во имя высоких и благородных целей. Когда я вхожу в дом – в чистошерстяном костюме, с хрустящими папочками, в которых покоятся белоснежные сертификаты и анализы рынка, – то впечатление произвожу такое же, как священник или врач: я здесь главный, и все будет хорошо.
Обычно я имею дело со старушками – кроткими и беспомощными, которые благодаря железному здоровью унаследовали немалые богатства. Я листаю их ценные бумаги и рассказываю о наилучших способах распорядиться портфелем – он же «золотая жила», он же «сундук». Я умею не моргнув глазом рассуждать о десятках тысячах долларов и беззвучно разглядывать список бумаг общей стоимостью в сто тысяч, изредка протягивая задумчивое: «Мммм-хммм, так-так».
Поскольку собственного портфеля у меня нет, со стороны может показаться, будто я похож на голодного разносчика из кондитерской лавки. Но я не чувствовал себя таким разносчиком, покуда некий Герберт Фостер не попросил меня заняться его финансами.
Однажды вечером мне позвонили: мужчина представился Гербертом Фостером, сказал, что звонит по рекомендации знакомого, и попросил приехать. Я помылся, побрился, натер туфли, надел деловой костюм и торжественно прибыл к означенному дому на такси. Люди моего ремесла – впрочем, как и многие люди вообще – имеют неприятную привычку судить о благосостоянии человека по его дому, машине и костюму. По моим прикидкам, Герберт Фостер получал шесть тысяч в год, не больше. Поймите, я ничего не имею против людей несостоятельных – кроме того что денег на них не заработаешь. Я мысленно посетовал, что зря трачу время: очевидно, что акций у Фостера на несколько сот долларов, не больше. В лучшем случае на тысячу – но и тогда я не получу с него больше доллара-двух.
Тем не менее я уже прибыл на место: передо мной стоял хлипкий послевоенный домик с надстроенным чердаком. Фостеры наверняка воспользовались предложением местного мебельного магазина и купили комплект мебели для трех комнат за 199,99 доллара (включая пепельницу, ящик для сигар и картины). Черт, ну и влип я! Но раз уж приехал, почему бы не взглянуть на жалкие бумажонки этого Герберта…
– Какой у вас милый домик, мистер Фостер, – сказал я. – А эта красавица – ваша супруга?
Тощая и сварливая на вид дама одарила меня равнодушной улыбкой. На ней был выцветший халат с изображением лисьей охоты. Расцветка халата так вопиюще не сочеталась с обивкой кресла, что на фоне этого пестрого безобразия я с трудом различил черты ее лица.
– Рад знакомству, миссис Фостер, – сказал я.
Вокруг нее лежали ворохи дырявых носков и белья на починку. Герберт сказал, что ее зовут Альма, и, судя по всему, так оно и было.
– А вот и молодой наследник! – воскликнул я. – Умница и красавчик. Наверняка души не чает в папе, а?
Двухлетнее чадо вытерло липкие руки о мои штаны, хлюпнуло носом и потопало к пианино. Там оно уселось напротив верхнего регистра и стало барабанить по самой высокой ноте – минуту, две, три…
– Музыкальный ребенок… весь в отца! – сказала Альма.
– Вы тоже играете, мистер Фостер?
– Классику, – ответил Герберт.
Тут я смог хорошенько его рассмотреть. Он был легкого телосложения, с круглым веснушчатым лицом и крупными зубами – такие часто бывают у позеров и умников. Мне не верилось, что он мог по собственной воле жениться на такой дурнушке, да и впечатления любящего семьянина он не производил. Мне даже померещилось тихое отчаяние в его взгляде.
– Тебе разве не пора на собрание, дорогая? – спросил Герберт жену.
– Нет, его отменили в последний момент.
– Я пришел насчет вашего портфеля… – начал я.
Герберт изумленно на меня посмотрел.
– Простите?
– Ну, портфель… ценных бумаг.
– Ах да. Об этом лучше поговорим в спальне. Там тише.
Альма отложила штопку.
– Что еще за ценные бумаги?
– Государственные облигации, дорогая.
– Надеюсь, ты не надумал их обналичить?
– Нет, Альма, просто хочу уяснить некоторые моменты.
– Понимаю, – осторожно проговорил я. – Э-э… а о какой сумме идет речь – приблизительно?
– Триста пятьдесят долларов! – гордо ответила Альма.
– Что ж, в таком случае я не вижу необходимости обсуждать это в спальне. Мой вам совет – и я даю его бесплатно – сидеть на яйцах, покуда цыплята не вылупятся. Можно телефон? Я хочу вызвать такси…
– Прошу вас, – сказал Герберт, вставая на порог спальни, – мне нужно задать вам несколько вопросов.
– О чем? – спросила Альма.
– Да так… о долгосрочном планировании, – туманно ответил Герберт.
– Нам бы и краткосрочное не помешало: посчитай лучше, сколько денег мы потратим на продукты в следующем месяце!
– Прошу вас, – вновь обратился ко мне Герберт.
Я пожал плечами и прошел за ним в спальню. Он закрыл за нами дверь. Я присел на край кровати и стал смотреть, как он открывает небольшую дверцу в стене, за которой обнаружились голые трубы. Он просунул руку меж труб, крякнул и вытащил конверт.
– Ого, – равнодушно произнес я, – так вот вы где храните ценные бумаги? Очень умно. Можете не утруждаться, мистер Фостер, я имею представление о том, как выглядят государственные облигации.
– Альма! – позвал он.
– Что, Герберт?
– Ты не сваришь нам кофе?
– Я вечером кофе не пью, – вставил я.
– У нас еще с ужина остался! – крикнула в ответ Альма.
– Если я хоть глоток сделаю – потом всю ночь буду ворочаться.
– Свежий, пожалуйста! Мы хотим свежий! – крикнул Герберт.
Скрипнуло кресло, и шаги Альмы постепенно стихли в коридоре.
– Вот, – сказал Герберт, положив конверт мне на колени. – Я в этом деле ни черта не смыслю, потому и решил обратиться за помощью к профессионалу.
«Ладно, все же придется дать этому бедолаге профессиональный совет», – подумал я.
– Это самый консервативный способ распорядиться денежными средствами. Государственные облигации растут медленнее других бумаг, зато надежность высокая – надежней не бывает. Словом, не обналичивайте их, держите до последнего. – Я встал. – А теперь позвольте я вызову такси…
– Вы на них даже не взглянули.
Я вздохнул и развязал красную веревочку, которой был перевязан конверт. Что ж, придется поввосхищаться богатством этого несчастного… Облигации и список каких-то акций выскользнули мне на колени. Я быстро пролистал первые и медленно изучил последний.
– Ну?
Я аккуратно положил список на выцветшее покрывало. Собрался с мыслями.
– Мммм-гхммм, так-так, – вдумчиво протянул я. – Скажите, а откуда у вас перечисленные здесь ценные бумаги?
– От деда по наследству достались. Два года назад. Они хранятся у его душеприказчиков, а здесь – только список.
– Вы знаете, сколько они стоят?
– Когда я вступал в наследство, оценщики назвали мне общую стоимость. – Он произнес цифры вслух и как будто смутился… нет, даже опечалился.
– С тех пор они выросли в цене.
– На сколько?
– По сегодняшним рыночным ценам… они могут стоить около семисот пятидесяти тысяч долларов, мистер Фостер. Сэр.
Он ничуть не изменился в лице. Моя новость тронула его не сильней, чем прогноз погоды, предвещающий холодную зиму. Тут в гостиной послышались шаги Альмы, и он вскинул брови.
– Ш-ш-ш!
– Она не знает?
– Боже, да нет, конечно! – воскликнул он и тут же, словно удивившись собственной горячности, добавил: – Всему свое время.
– Если вы отдадите мне список, я перешлю его в наш нью-йоркский офис и через некоторое время предоставлю вам полный анализ рынка с рекомендациями, – прошептал я. – Можно называть вас Герберт, сэр?
Мой клиент, Герберт Фостер, уже три года не покупал себе новых костюмов, да что там: у него и второй пары башмаков не было. Он с трудом наскребал деньги на оплату кредита за подержанную машину, а вместо мяса ел сыр и рыбу, потому что мясо было им не по карману. Его жена сама шила себе одежду, и костюмчик Герберта-младшего, занавески и покрывала в их доме были пошиты из той же материи – видимо, она купила на распродаже целый рулон. Каждую зиму они мучительно решали, что в итоге выйдет дешевле, новые покрышки или подержанные, а телевизор ходили смотреть к соседям. Словом, крошечной зарплаты бухгалтера, которую Герберт приносил из бакалейной лавки, едва хватало на то, чтобы сводить концы с концами.
Господь свидетель, бедность не порок, и такая жизнь, пожалуй, куда достойней моего существования, но мне странно было смотреть на эту нищету и знать, что настоящий доход Герберта после выплаты всех налогов составляет около двадцати тысяч долларов в год.
Я показал портфель Фостера нашим аналитикам и попросил сделать подробный отчет о возможностях роста, рисках, ожидаемых доходах, влиянии войны и мира на фондовый рынок, инфляции, дефляции и всем прочем. Отчет занял двадцать страниц – рекорд среди моих клиентов. Обычно такие отчеты переплетают в картонные папки. Папка Герберта была из красной искусственной кожи.
Она прибыла ко мне домой воскресным днем, и я сразу позвонил Герберту. Новость была потрясающая: оказывается, я недооценил его портфель и на тот момент он стоил почти восемьсот пятьдесят тысяч долларов.
– Я получил анализ и рекомендации, – сказал я в трубку. – Дела у вас идут прекрасно, мистер Фостер. – Местами лучше диверсифицировать вложения, сделать больше упора на рост, но в целом…
– Делайте все, что сочтете нужным, – сказал он.
– Когда мы сможем это обсудить? Все нужно тщательно обговорить и продумать. Сегодня вечером я свободен.
– А я работаю.
– Сверхурочно в бакалейной лавке?
– Нет, у меня есть вторая работа, в ресторане. По пятницам, субботам и воскресеньям.
Я поморщился. Человек зарабатывает семьдесят пять долларов в день на одних акциях, а сам горбатится по вечерам в выходные, чтобы свести концы с концами!
– Как насчет понедельника?
– Играю на органе в церковном хоре.
– Вторник?
– Работаю добровольцем в пожарной части.
– Среда?
– Играю в церкви для кружка народных танцев.
– Четверг?
– Мы с Альмой идем в кино.
– Тогда предложите сами какой-нибудь день!
– Зачем вам я? Не бойтесь, поступайте как сочтете нужным.
– Разве вам не хочется в этом участвовать?
– Это обязательно?
– Мне было бы спокойней.
– Хорошо, давайте вместе пообедаем во вторник.
– Отлично! Может, вы до тех пор ознакомитесь с отчетом? Подготовите вопросы…
– Ладно, ладно, ладно! – раздраженно буркнул он. – Я буду дома до девяти вечера. Заезжайте.
– Еще одно, Герберт. – Я припас самое сладкое напоследок. – Оказывается, я здорово недооценил ваш портфель! Он сейчас стоит порядка восьмисот пятидесяти тысяч.
– Ага.
– Это значит, что вы на сто тысяч богаче, чем думали!
– Понял, понял. Что ж, дальше действуйте как сочтете нужным.
– Да, сэр.
Он повесил трубку.
Я задержался на другой встрече и подъехал к дому Фостеров только в четверть десятого. Герберт уже ушел. Дверь открыла Альма и, к моему вящему удивлению, попросила отчет, который я прятал под плащом.
– Герберт запретил мне смотреть, так что не бойтесь, я не буду подглядывать.
– Он вам все рассказал? – осторожно спросил я.
– Да. Говорит, это конфиденциальный отчет о ценных бумагах, которые вы хотите ему продать.
– Гм… верно… Что ж, раз он велел передать его вам, держите.
– Он предупредил, что обещал никому его не показывать.
– А? Ну да, ну да. Вы уж не обижайтесь, таковы правила нашей фирмы.
Альма была несколько неприветлива.
– Я и не глядя на всякие там отчеты могу сказать, мистер, что не позволю Герберту обналичить наши облигации, чтобы купить у вас бумаги.
– Я бы никогда не предложил ему этого, миссис Фостер.
– Тогда чего вы к нему пристали?
– Он перспективный клиент… – Я опустил глаза на руки и увидел, что на прошлой встрече испачкался чернилами. – Разрешите воспользоваться вашей ванной?
Альма неохотно пустила меня внутрь, держась от меня как можно дальше – насколько позволяла скромная планировка их дома.
Моя руки, я думал о списке акций, который Герберт выудил из-за гипсокартонной стены. На такой доход он мог позволить себе зимовать во Флориде, лакомиться бифштексами из самой нежной вырезки, пить двенадцатилетний бурбон, ездить на «ягуаре», носить шелковое белье и туфли ручной работы, отправиться в кругосветный круиз… да что душе угодно! Я тяжко вздохнул, поглядев на раскисшее мыло в мыльнице, слепленное из нескольких крошечных обмылков.
Поблагодарив Альму, я шагнул к выходу, но на секунду замер перед каминной полкой: на ней стояла маленькая подкрашенная фотография.
– Очень удачный снимок, – сказал я в слабой попытке наладить «связь с общественностью». – Вы прекрасно здесь получились.
– Все так говорят. Это не я, это мама Герберта.
– Поразительное сходство! – Я не солгал. Герберт, оказывается, женился на точной копии девушки, которую взял в жены его любимый старик. – А это его отец?
– Нет, мой. Фотографий его отца мы дома не держим.
Так-так, больная мозоль. Если наступить на нее посильней, можно выяснить немало интересного.