Совет министров заседал каждый день, перенеся свои заседания, для безопасности, в Мариинский дворец, – но скорее для информации о происходящем, чем для принятия решительных мер. Впрочем, одну решительную меру он принял. В ночь на 26 февраля Голицын поставил вопрос о «роспуске» или «перерыве занятий» Государственной Думы. Большинство склонялось к «перерыву», но предварительно было решено «попытаться склонить прогрессивный блок к примирению».
Двое министров, Покровский (министр иностранных дел после Штюрмера, с 10 ноября 1916 г.) и Риттих (министр земледелия, проводивший тогда в Думе мероприятия по продовольствию) взялись переговорить с Милюковым, Маклаковым и Савичем.
Ответ получился на следующий день: «примирение невозможно; депутаты требовали перемену правительства и назначение новых министров из лиц, пользующихся общественным доверием». Требование было признано неприемлемым, и решено опубликовать указ о «перерыве». Кн. Голицыну оставалось проставить дату на одном из трех бланков, переданных в его распоряжение царем, и в тот же день вечером Родзянко нашел у себя на столе указ о перерыве с 26 февраля и о возобновлении сессии «не позднее апреля 1917 г. в зависимости от чрезвычайных обстоятельств».
Но 27 февраля сами члены Совета министров «ходили растерянные, ожидая ареста» и – в качестве «жертвы» предложили Протопопову подать в отставку. Он согласился – и с этого момента скрывался. Тут же Совет министров ходатайствовал о назначении над «оставшимися верными войсками» военачальника с популярным именем и о составлении ответственного правительства. Царь согласился на «военачальника» (Иванова), но признал перемены в личном составе правительства при данных обстоятельствах недопустимыми.
Отклонено было и предложение великого князя Михаила Александровича о назначении себя регентом, а кн. Львова премьером.
Царь передал через Алексеева, что «благодарит великого князя за внимание, выедет завтра и сам примет решение». А на следующий день (28 февраля) уже и самый Совет министров подал в отставку и ушел в небытие. Мариинский дворец был занят «посторонними людьми», и министры принуждены скрываться. В этот момент в столице России не было ни царя, ни Думы, ни Совета министров. «Беспорядки» приняли обличье форменной «революции».
Утром 27 февраля депутату Государственной Думы Милюкову, председателю ЦК Партии конституционных демократов (Партии народной свободы или кадетов) раздался звонок из Таврического дворца. Председатель созывал членов Думы на заседание. С вечера члены сеньорен-конвента знали, что получен указ Николая II о перерыве заседаний Государственной Думы. Ритуал был тоже установлен накануне: решено было выслушать указ, никаких демонстраций не производить и немедленно закрыть заседание. Оно состоялось, как было намечено: указ был прочитан при полном молчании депутатов и одиночных выкриках правых. Самоубийство Думы совершилось без протеста.
Нельзя же разойтись молча – после молчаливого заседания! Члены Думы, без предварительного сговора, потянулись из зала заседания в соседний полуциркульный зал. Это не было ни собрание Думы, только что закрытой, ни заседание какой-либо из ее комиссий. Это было частное совещание членов Думы.
Были предложения вернуться и возобновить формальное заседание Думы, не признавая указа, объявить Думу Учредительным Собранием, передать власть диктатору, взять власть собравшимся и создать свой орган, – во всяком случае, не разъезжаться из Петербурга. Тем временем создать временный комитет членов Думы для восстановления порядка и для сношений с лицами и учреждениями. Предложение было принято, и выбор временного комитета поручен совету старейшин.
В третьем часу дня старейшины выполнили поручение, наметив в комитет представителей блоковых партий – и тем предрешив отчасти состав будущего правительства. В состав временного комитета вошли, во-первых, члены президиума Думы (Родзянко, Дмитрюков, Ржевский) и затем представители фракций: националистов (Шульгин), центра (В. Н. Львов), октябристов (Шидловский), конституционных демократов (Милюков и Некрасов; присоединены, в проекте, и левые: Керенский и Чхеидзе. Проект старейшин был провентилирован по фракциям и доложен собравшимся в полуциркульном зале. К вечеру, когда выяснился состав временного комитета, выяснился и революционный характер движения, – и комитет решил сделать дальнейший шаг: взять в руки власть. Намечен был и состав правительства.
После полудня за воротами дворца скопилась уже многочисленная толпа, давившая на решетку. Тут была и публика, и рабочие, и солдаты. Пришлось ворота открыть, и толпа хлынула во дворец. А к вечеру депутаты уже почувствовали, что они не одни во дворце – и вообще больше не хозяева дворца. В другом конце дворца уже собирался этот другой претендент на власть, Совет рабочих депутатов, спешно созванный партийными организациями, которые до тех пор воздерживались от возглавления революции. Состав совета был тогда довольно бесформенный; кроме вызванных представителей от фабрик, примыкал, кто хотел, а к концу дня пришлось прибавить к заголовку Совет рабочих также слова и солдатских депутатов. Солдаты явились последними, но они были настоящими хозяевами момента. Весь зал заседаний, балконы и соседние залы были наполнены солдатами.
Потом в зале заседаний, вперемежку с солдатами, открылись заседания Совета рабочих и солдатских депутатов. У него были свои заботы. Пока депутаты принимали меры к сохранению функционирования высших государственных учреждений, Совет укреплял свое положение в столице, разделив Петербург на районы. В каждом районе войска и заводы должны были выбрать своих представителей; назначены были районные комиссары для установления народной власти в районах, и население приглашалось организовать местные комитеты и взять в свои руки управление местными делами. Временный комитет Думы был оттеснен в далекий угол дворца, по соседству с кабинетом председателя. Но для нужд текущего дня обеим организациям, думской и советской, пришлось войти в немедленный контакт.
Студенты с саблями привели Щегловитова, и Родзянко хотел, по-видимому, его отпустить. Вызванный по требованию студентов Керенский, несмотря на возражения Родзянко, объявил его арестованным, раньше создания временного комитета Думы, и велел отвести на ночлег в министерский павильон Думы. Оттуда все арестованные министры и другие лица были на следующий день переведены в Петропавловскую крепость.
Государственная Дума была символом победы и сделалась объектом общего паломничества. Родзянко хотел понимать это, конечно, в последнем смысле и уже чувствовал себя главой и вождем совершившегося. На его последнюю телеграмму царю, что решается судьба родины и династии, он получил 28 февраля ответ, разрешавший ему лично сформировать ответственное правительство.
Он вынужден был ночью на 2-ое назначить Временное правительство. Только в виде информации он передал генералу Рузскому о грозных требованиях отречения царя в пользу сына при регентстве Михаила Александровича.
Действительно, весь день 28 февраля был торжеством Государственной Думы, как таковой. К Таврическому дворцу шли уже в полном составе полки, перешедшие на сторону Государственной Думы, с изъявлениями своего подчинения Государственной Думе.
Временный комитет существовал независимо от санкции председателя, и так же независимо он, а не председатель, наметил состав Временного правительства. Не он, а князь Львов должен был это правительство возглавить, а не назначить.
Ждать, однако же, было некогда. Новая власть была создана. Теоретизировать было рано в те моменты, но очевидность была у всех на глазах. Нужно было немедленно вступать в управление государством и определить, хотя бы вчерне, свои отношения к другим факторам положения: к Думе, к Совету рабочих депутатов, к царю.
Родзянко остался вне власти. Но он продолжал быть председателем Думы, не распущенной, а только отсроченной царским указом. Он пытался считать Думу не только существующей, но и стоящей выше правительства. Дума была тенью своего прошлого. К тому же, срок ее переизбрания наступал в том же году. Временное правительство потом решило выдавать до этого срока содержание депутатам и не возражало против созыва председателем ее наличного состава. Но это и все, что осталось от Думы после того, как она послужила символом революции в первые дни образования власти. Родзянке, конечно, трудно было стать на эту точку зрения. Родзянко очень ошибался, полагая, что слабость Временного правительства зависела от того, что оно не возглавило себя Государственной Думой.
По теории, русская революция должна была быть буржуазной, и, сохраняя «чистоту риз», левые принципиально не хотели входить в состав этого правительства. Депутаты их включили в состав своего правительства, как представителей левых фракций Думы, – и очень дорожили их участием.
Но Чхеидзе, председатель Совета рабочих депутатов, отказался. Керенский, товарищ председателя Совета, лично приглашенный, дорожил министерским постом, как козырем в своей игре, и, можно сказать, вынудил согласие Совета. А Совет решил представителей демократии в правительство не посылать.
Помимо принципиального взгляда на правительство, как на буржуазное, была и другая причина воздержания социалистов от соучастия во власти. Социалистические партии держались в стороне от широкого рабочего движения последних дней перед революцией. Они были застигнуты врасплох, не успев организовать в стране своих единомышленников.
Даже Ленин вплоть до июля держался этой идеи, а его ученики, Зиновьев и Каменев, на этом основывали свое недоверие к своевременности октябрьского переворота. Возвращаясь к первым дням революции, ораторы на съезде Советов 30 марта откровенно признавали эту психологическую причину своего воздержания от власти. «Нам не было еще, на кого опереться. Мы имели перед собой лишь неорганизованную массу», говорил Стеклов. «Мы не чувствовали в первые дни революции почвы под ногами для захвата власти», повторял военный врач Есиповский. При отсутствии этой почвы, подчеркивал Суханов (Гиммер), социалистам «пришлось бы делать своими социалистическими руками буржуазное дело, и это было бы гибелью доверия демократии и социалистических партий к своим вождям».
Однако же, и Совет не хотел отказаться от своей доли фактической власти. Между этими двумя, главнейшими факторами необходимо было установить определенное соглашение. Потребность в этом чувствовалась едва ли не больше со стороны Совета, нежели со стороны Временного правительства. По крайней мере, инициатива переговоров принадлежала исполнительному комитету Совета рабочих и солдатских депутатов. Поздно вечером 1 марта от его имени явилась к временному комитету Думы и правительству делегация в составе Чхеидзе, Стеклова, Суханова, Соколова, Филипповского и др. с предложением обсудить условия поддержки правительства демократическими организациями.
Еще 28 февраля в Ставке Николая II на фронте где он находился в эти дни, смотрели на волнения в столице, как на бунт, который можно усмирить. Для этой цели были назначены части войск с Северного и Западного фронта, генерал Иванов назначен диктатором с объявлением военного положения в Петербурге, и царь выехал 1 марта из Ставки в Царское. Но в то же время инженеры Некрасов и прогрессист Бубликов вместе с левыми вошли в связь с железнодорожным союзом и оказались хозяевами движения по всей железнодорожной сети. Под этими впечатлениями находился и исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов, и, может быть, этой угрозой объясняется и настроение делегатов, направленных с ультиматумом к царю, и их сравнительная уступчивость в ночь на 2 марта.
Оставалось решить последний из больших вопросов образования новой власти: определить положение царя. Что Николай II больше не будет царствовать, было настолько бесспорно для самого широкого круга русской общественности, что о технических средствах для выполнения этого общего решения никто как-то не думал.
Депутаты-кадеты не могли оставить без ответа и без разрешения вопрос о форме государственного строя. Они представляли его себе как парламентарную и конституционную монархию. Как только пройдет опасность и установится прочный мир, – говорили они – мы приступим к подготовке Учредительного Собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Свободно избранное народное представительство решит, кто вернее выразил общее мнение России, мы или наши противники.
Делегаты Госдумы Гучков и Шульгин в 3 часа пополудни выехали навстречу царю и только в 10 часов вечера приехали в Псков. За это время в настроении царя произошло значительное изменение. Выезжая, в ночь на 28 февраля из ставки, он еще рассчитывал усмирить восстание и дал генералу Иванову широкие полномочия, – хотя генерал Алексеев уже убеждал его дать конституцию. Остановленный в ночь на 1 марта в Малой Вишере, в виду опасности столкнуться с восставшими войсками, он уже соглашался на конституцию. Все же, решив повернуть на Псков под покровительство генерала Рузского, он колебался между усмирением и уступками, смотря по ходу событий. Но, приехав во Псков в 8 часов вечера 1 марта и узнав, что революция побеждает, он услышал от Рузского совет идти на все уступки – и поручил Родзянке составить ответственное правительство.
К утру 2 марта он узнал от того же Рузского, что эта уступка уже недостаточна, и что все войска перешли на сторону восставших. А после завтрака Рузский принес ему семь телеграмм от брата Николая великого князя Николая Николаевича, генерала Алексеева и от командующих фронтами. Все они настаивали на отречении царя от престола по формуле Прогрессивного блока, переданной Алексеевым: отречение в пользу сына с регентством брата Николая Михаила. Николай согласился и на это, составил соответственную телеграмму, но до 3 с четвертью часов она не была отослана. А потом он узнал о предстоящем приезде Гучкова и Шульгина – и переменил намерение. Вместо передачи сыну, он решил передать престол Михаилу и в этом смысле составил текст отречения.
Когда приехали депутаты, он встретил их спокойно и передал им свое последнее решение готовым. Гучков перед чрезвычайной революционной комиссией объяснял довольно пространно, почему он отступил от поручения временного комитета. Он хотел увезти с собой во что бы то ни стало хоть какой-нибудь готовый акт отречения – и не хотел настаивать. Уже после подписания акта Шульгин напомнил о князе Львове, и царь написал бумагу о его назначении премьером. Шульгин хотел таким образом установить преемственность власти и предложил поставить на бумаге дату до отречения, когда Николай еще имел право распорядиться. Перед комиссией Гучков хотел было затушевать этот факт, но это ему не удалось: комиссия констатировала, что назначение князя Львова произошло совершенно независимо от царского указа.