Приближается полночь, и тут дверь распахивается, и я вижу барона Германа фон Левенштерна, в охотничьих сапогах и крагах. Он смотрит на меня с явным изумлением, словно не веря, что такая птица, как я, могла бы оказаться здесь, в подобной обстановке.
«Граф… фон Ливен?» – переспросил барон, не веря своим глазам.
«Как видите», – попробовал я улыбнуться. – «И я не один такой несчастный».
«Действительно, никогда такого не было, и вот опять… Снег в декабре!» – сей Левенштерн был молод, младше меня даже, кажется, и весел до крайности. – «Собственно, я тут друга хотел встретить, но, как видно, он поедет дальше… А что же вы лошадей-то не поменяли?»
«Дело не в лошадях. По такой погоде нам ехать нынче опасно», – я понизил голос и указал в сторону, где почивала моя жена, а ее девушка вытирала ей пот со лба – липовое питье подействовало, как должно.
«Скверно… А я не знал, что вы успели жениться», – произнес мой собеседник.
«Как же, разве Бенкендорфы вам не говорили?»
Герман только рукой махнул.
«Но, право, это смелый шаг, как сказала бы моя маменька…», – протянул он, не ответив на свой вопрос. – «Странно, однако, в Петербурге самый сезон, а вы стремитесь укрыться в деревне».
Я вкратце поведал ему о своем поручении, не вдаваясь в детали и не называя никаких имен. Мой собеседник остался впечатлен.
«Я слышал, что вы один из приближенных государя, но чтобы настолько…», – проговорил он. – «Впрочем…»
Он достал из-под полы тулупа пару бутылок – кажется, с красным вином и с местной наливкой и проговорил, скромно указывая на искомое:
«Не желаете ли?»
«Почему бы нет?»
Сидели мы поначалу довольно тихо, чтобы не будить спящих. Затем отошли в столовую, где смогли шуметь, сколько душе угодно. Вскоре, однако ж, к нам присоединились и другие, и я уже вещал нечто о сути своего проекта. Надо признать, что половина из собравшихся ничего не поняла. Старушки только головой кивали – от согласия или от безразличия, кто-то – кажется, Искюль – проворчал в мой адрес: «Якобинство уже и среди наших парней в моде, как погляжу…», а несколько офицеров, а вместе с ними Левенштерн меня горячо поддержали. Тут же начались разговоры о карьерах и протекциях, и тут почтенные фрау мигом вышли из оцепенения, а ворчливый барон превратился в саму любезность… Барон Герман рассказывал какие-то истории про своего брата Карла, служащего во флоте бок о бок с адмиралом Крузенштерном, планирующим кругосветное плавание, и кстати просил меня заехать в Ревель, встретиться с оным мореплавателем и заверить его в поддержке его проекта. Затем он несколько раз упомянул второго своего брата, Вольдемара, указав, что «ваша любезная супруга должна его знать, его Бенкендорфы любили всегда…» Словом, я надавал столько обещаний, сколько не давал во всей своей жизни, и у меня промелькнула мысль, что их стоило бы записать на бумаге.
Итогом этой ночи стало то, что наутро, не думая, что нас ждут в Риге, мы поехали в гости к Левенштернам на одну из множества их мыз, куда-то под Пернавой. О делах – никаких разговоров, словно бы я не рассказывал тому же Германну о моем проекте днем ранее. Мне не давали ни слова вставить, а лишь возили из одной мызы на другую, щедро кормили и поили, устраивали охоту и спрашивали с меня разнообразных протекций. Крузенштерна я так и не увидел, а позже узнал, что тот устроил свои дела самостоятельно, без моего вмешательства, разве что пару раз зашел в гостиную к моей матушке, но это не считается.
Все эти выезды и пирушки были, разумеется, sans dames, как принято в Остзее, а это весьма зря. Присутствие прекрасных дам и девиц скрашивает общество и облагораживает атмосферу в нем. Без этого любое сборище непременно превратится в банальную попойку. Доротее было отчаянно скучно, и от скуки она заболела еще раз, не успев толком оправиться от прошлой простуды.
Чем быстрее шли дни, тем в большее отчаяние я приходил, видя, что безбожно оттягиваю решительный разговор со своими соотечественниками. Но наконец-то сей миг настал, и состоялся нужный, хотя и болезненный разговор как раз на новогоднем приеме у баронов Штакельбергов, на который явились и мои родственники, в частности, мужья моих сестер, Бурхард фон Фитингоф, как раз инспектировавший свое эстляндское имение Коссе, и неизменный Георг фон Поссе, которого привлекла в сем сборище перспектива большой охоты и дармовой выпивки. Катхен на нас, помнится, обиделась и не стала сопровождать мужа, под предлогом болезни своих младших детей. Что и к лучшему, как оказалось после.
Те две недели, что отделяют «немецкое» Рождество от всеобщего Нового года, у die Balten посвящены разъезду по родственникам, свойственникам и знакомым, у кого они, конечно, есть. А так как почти каждый остзейский барон вынужден подчиняться диктату родни, то находятся они у него быстро. Уж не знаю, по каким предлогам нас затащили к Штакельбергам, так как в родословной они у нас не числятся. Мыза у них огромная, три с половиной этажа, лакеи вышколены и притворяются, будто сроду не знают эстонского, да и сами бароны имеют множество претензий на образованность и великосветскость, поэтому гостиная и зала обставлены у них в стиле Римской империи, который тогда только входил в моду, в кабинете у барона множество книг на всех языках Европы – неважно, что более половины из них уже десяток лет пылится на полках не разрезанными, и вообще страшные претензии на bon ton.
Съехался народ со всех провинций, и, если я буду перечислять фамилии, то ввек не упомню их все. «Словно ландтаг у нас!» – произнес Фитингоф. Тот давно уже пытался узнать у меня, что же привело меня в Остзею – не верил, что простое желание повидать родню. Наконец, я смутно намекнул на что-то вроде «реформ, которые следует произвести государю, дабы не повторять ошибок предыдущего царствования». Этого намека оказалось достаточно, и вскоре о предполагаемой цели моего приезда говорили все вокруг. Мнения составились весьма противоречивые, но, в основном, на меня глядели неодобрительно. К тому же, я столкнулся с некими господами, которые являлись конфидентами моей матушки, среди них – господин Коцебу. В начале обеда, когда все еще были более-менее трезвые, а значит, притихшие, он подошел к тому концу стола, на который усадили меня, взял меня под руку и эдак доверительно шепнул:
«Право слово, Ваше Сиятельство, мне совершенно не было известно, что вы нынче друг графа Строганова? Как же так вышло, с вашими-то роялистскими симпатиями?»
«А почему же вы полагаете, Herr Freiherr, будто Строганов – не роялист?» – спокойно произнес я, отирая руки льняной салфеткой.
В тускло-серых глазах моего собеседника отразилось недоумение, смешанное с сожалением. Так смотрят на душевнобольных, за одного из которых Коцебу меня в ту минуту и принимал.
«Вероятно вы не знаете», – начал он медленно. – «О делах этого господина в Париже. Он носил фригийский колпак…»
«Простите, кто носил фригийский колпак?» – проговорил мой сосед справа, барон Штернберг.
«Закадычный дружок моего beau-frer’а», – выговорил уже умудрившийся где-то напиться Георг фон Поссе. – «Там у них, в Pettsburg’е, свои нравы…»
Послышался шум, который донесся до дам. Те – опять же, по старинному балтийскому обычаю – сидели напротив господ и в нашей беседе не участвовали. Я увидел, как соседка, молоденькая баронесса Левенштерн, что-то спрашивала у Дотти, которая то краснела, то бледнела. Я бросил гневный взгляд на мужа своей старшей сестры, отчего тот что-то проворчал и уткнулся в свою тарелку.
«Более того», – вещал Коцебу драматичным тоном, достойным героев его знаменитых пиес. – «Сей господин донес на французскую королеву, когда она решилась бежать из Парижа, дабы избежать неминуемой расправы! Благодаря ему, безбожники узнали о ее планах!»
«А вот это уже ложь», – проговорил я как можно более твердым голосом. – «За нее граф Павел мог бы требовать у вас сатисфакции. Возьмите свои слова обратно, герр Коцебу».
Тот сидел пунцовый, как вареный рак, и нервно сжимал в левой руке вилку.
«Фрау графиня, вероятно, и не знает о взглядах своего сына», – прошипел он. – «Право, не знаю, доложить ли ей сию горькую правду или же пощадить ее чувства».
«Довольно», – сквозь зубы произнес я, про себя досадуя, что ничего из этого никогда не выйдет. – «Я сказал, возьмите свои слова обратно».
Коцебу смерил меня с ног до головы изумленным взглядом своих выпученных глаз.
«Если хотите, передайте моей матушке, что я опасный якобинец. Она получит подтверждение своих догадок», – добавил я, усмехнувшись.
Внезапно двери распахнулись, и вышколенный лакей донес о прибытии «графа и графини Ливен». Братец мой Карл с супругой – кто ж еще мог приехать в сей поздний час? Самое интересное, к чему же это?
Внимание отвлеклось на них, и моя стычка с герром Коцебу позабылась на мгновение.
Брат мой весьма отощал и даже, как мне показалось, поседел. Шел он, опираясь на трость, что меня огорчило. Я на миг закрыл глаза, попытавшись настроиться на него. Ага, все ясно… Падение с лошади, не ранее месяца назад, перелом берцовой кости. Очевидно, на охоте, по тогдашней слякоти. Потом я еще считал с него множество различных хворей, которые донимали его последние года два. Три горячки, четыре лихорадки, обострение залеченной язвы… Неудивительно, что после такого мой старший брат предпочел жить на покое в деревне.
Анна же выглядела весьма привлекательно, была изысканно одета, и, приблизившись к столу, задушевно обняла Дотти, хотя с нею не была знакома – на свадьбу нашу не приезжала.
Добавлю, кстати, для тех, кто удивится таким манерам – остзейские бароны в те годы отличались отсутствием всевозможной чопорности и славились своим гостеприимством, которого не встретишь в Петербурге. В этой части с ними могли посоперничать только польские шляхтичи. Поэтому опоздавшего к столу пустили, да еще налили ему дополнительную чарку вина.
Карл подошел ко мне, мы весьма тепло обнялись, словно при расставании не били друг другу морды и я не вышвыривал его вещи из дома. Поздоровавшись с бароном Коцебу, он попросил его уступить место, весьма любезно, чему сочинитель с явным облегчением подчинился.
«От Зентена путь неблизкий», – напомнил я.
«Ерунда, бешеной собаке семь верст не крюк», – легкомысленно произнес мой брат.
«Ну и досталось тебе», – промолвил я.
«Очень не хватало тебя, ты ж умеешь снимать боль», – признался Карл. – «А так, прослышал про твой приезд от сестры, вот и решил засвидетельствовать почтение. Кроме того, Анхен хотя бы раз в жизни надо вывезти в свет, а то она от тоски лезет на стену… Кстати, почему ты здесь? Там же самый разгар сезона, да и под конец года дел наваливается немало, я ж помню».
Из-за стола выйти никакой возможности не было, а объясниться здесь я не мог. Уж не помню, чем я отговорился, но задал встречный вопрос:
«А тебе с чего пришла гениальная идея сюда приехать? Ты знаком со Штакельбергами?»
«С кем я только не знаком», – отговорился мой брат.
«Мне здесь не рады», – усмехнулся я ему на ухо. – «За пять минут до твоего приезда я чуть ли не заколол вилкой Коцебу».
«За что ты так с этим божьим одуванчиком?» – усмехнулся Карл. – «Он мучал тебя чтением своих пьес вслух?»
«Напротив, он полагает, будто я опаснейший якобинец, по той лишь причине, что я лично знаком с графом Строгановым».
Карл сделал паузу, пытаясь, видно, припомнить, кто таков сей Строганов. Как видно, неудачно, однако просветителей здесь хватало немало.
«Ничего не понял, кроме того, что ты нечто затеваешь в Петербурге, и здешним баронам сие пришлось не по нраву», – подвел он итог.
«В целом, ты прав», – и я кратко пересказал ему суть проекта, не называя никаких имен, дабы не возбудить желчи в тех, кто случайно или намеренно подслушает наши речи.
«Дебилы», – проговорил Карл, выслушав меня, и было непонятно, к кому его суждение относится.
«Ну ничего», – добавил он. – «Найдем повод внушить им здравомыслие».
Мое главное отличие от старшего брата заключается в умении произносить длинные речи и сочинять письма. Он и первое, и второе делает куда более убедительно, так, что все впечатляются.
Когда стрелки часов подходили к двенадцати, что знаменовало собой окончание предыдущего года, и все встали с бокалами шампанского в руках, Карл попросил слова. Здесь я приведу, конечно, не полную его речь, а что до сих пор помню спустя столько лет.
«Итак, дамы и господа, все понимают, что случилось в этот год. Кончилась одна эпоха и началась новая, которая обещает нам многое, как всей Империи, так и Остзейскому краю. В очередной раз нас признали, сохранив за нами все привилегии и добавив новых…»
«Каких же?» – прервал его хозяин дома, явно не довольный тем, что граф Ливен-старший отодвинул его в сторону.
Карл выразительно поглядел на меня. Пришлось мне продолжить его речь, под шепотки и гул изумленной публики.
«Нам предстоит показать себя самыми просвещенными подданными императора Александра», – начал я немного неуверенно. – «И поставить подписи на прошении об улучшении положения нашего крестьянства».
Шум сделался нестерпимым. Я улавливал отдельные выкрики «émancipation», «это нас за Палена наказывают», «чего наказывают, когда государь, говорят, сам повелел ему…», «да Ливен все врет», и замолчал, выжидая, пока буря эмоций стихнет. Дамы, все как одна, не исключая и Дотти, сидели в ужасе, словно мы с Карлом объявили о начале революции и реквизиции собственности.
Часы начали бить полночь, и мне осталось только закончить так и не начатую речь восклицанием: «Виват, император Александр!», которое, разумеется, было поддержано с восторгом, и наступил Новый, 1802-й год, и все побежали смотреть фейерверки, внимание вновь перетянули на себя хозяева, а про нас с Карлом забыли. Тот глядел на меня с явным неудовольствием, так как я скомкал всю его триумфальную речь, уже заготовленную им в уме. Он сказал:
«Да, тут предстоит действовать только силой».
К нам вскоре присоединился наш встревоженный beau-frere Фитингоф.
«Кристоф», – сказал он с изумлением. – «Я не перестаю вам поражаться. Что же это значит, l’emancipation?»
«Было бы хорошо, ежели так», – дерзко произнес я, глядя в небо, где разрывались фейерверки.
«Но это же очень несвоевременно…», – начал он осторожно, словно имел дело с неким опасным безумцем. Я понял, что барон Бурхард не забыл о том, как я уложил Анрепа. Да здесь и так половина народу об этом знает, вот как глядят на меня Розены – опасливо, и в то же время восхищенно, или же прекрасные нимфы баронессы Лилиенфельд, исподтишка эдак. Кажется, перешептываются об «актрисе Шевалье» и обо мне.
«Что ж твой тесть здесь не присутствует? И почему ты еще не у него? Наверняка, прелестная Дотти захочет повидать своего отца», – самым светским тоном начал Карл, дабы отвлечь Фитингофа от его рассуждений и опасений.
Я развел руками.
«Все случилось очень спонтанно. Ежели бы я не повстречал Левенштерна, все сделалось бы весьма хорошо…», – а сам подумал, что, в самом деле, надобно откланяться и отправиться в Ревель, где проживал нынче Одиннадцатый, а там уже заняться проектом вплотную.
«Бедная графиня сама выразила свое недоумение», – поддакнул барон Фитингоф. – «Видать, она нездорова».
«Ну почему же, я вполне здорова», – улыбнулась Дотти. – «Но подождите… Почему я ничего не знала о твоей затее, Бонси? И в самом деле, почему мы не у papa, и почему он сюда не приехал?»
Я снова развел руками. Что я мог отвечать? Что она зря вообще приехала?
«А у тебя этот проект на бумаге есть?» – спросил тут же Карл, отведя меня за руку от всех остальных.
«В том-то и дело, что мне предстоит его составить», – разъяснил я. – «Но, как вижу, все тщетно. Само упоминание о нем встречено в штыки».