Вы уж на меня зла не держите, Учитель… Я не сплетница… И не просите меня назвать того человека, Учитель… Да ну, Учитель, дорогой, не упрашивайте… Если б я только знала, что вы из-за этого уж так расстроитесь, я бы и слова не сказала…
Так, значит, она клялась и обещала, что после вашей смерти ни за кого не выйдет замуж? Учитель, дорогой, вы разве не слышали никогда такое: после клятвы женщины лучше всего… Не успело еще ваше тело остыть, Учитель, как она уже положила глаз на другого мужчину. Думаю, Учитель, – строго между нами, – что она всегда была малость веселого нрава…
Молодой Учитель… Да ну, нет, конечно, это не он… Учитель из Озерной Рощи? Он мужчина положительный и капли в рот не возьмет. Этот скоро женится на Сестре Приходского Священника. Маленькая такая, темненькая, невзрачная, которая носит брюки. Говорят, он тогда новую школу получит… Да нет, и, конечно, не Рыжий Полицейский. У него целая стая медсестер на крючке в Ярком городе, по слухам… Да нет, и не Картофельный Мужик[19] тоже… Попробуйте угадать еще раз, Учитель. Я вам дам попыток сколько хотите… Падинь уехал в Англию, Учитель. Грузовик у него забрали и продали. Ни одной дороги не осталось, где бы он не ездил, скупая торф, и где бы не оставил по себе ручеек долгов… Гадайте дальше, Учитель… А вот это точно, он самый и есть, Учитель, Билли Почтальон! Славно вы потрудились, чтоб его угадать. Все же у вас очень светлая голова, Учитель, что бы там люди ни говорили… Берегитесь Норы Шонинь. Я бы вам еще кое-что рассказала, Учитель… Ой, да забудьте вы про все про это, Учитель, и не расстраивайтесь так… Дьявол меня побери, если вы не правы, Учитель. Билли Почтальон по домам не только письма разносил… Ох, Учитель, да она всегда была слегка веселого нрава, супружница ваша…
5
– …Их послали туда как полномочных представителей, чтобы заключить мирный договор между Ирландией и Англией…
– А я тебе говорю, это гнусная ложь. Их туда послали только как делегатов, а они превысили свои полномочия и совершили предательство, и отметины его по сей день несет на себе страна…
– Кобылка с белым пятном. Вот уж была хороша. Ей ничего не стоило свезти и тонну, и полторы…
– …Клянусь дубом этого гроба, Нора Шонинь, я дала ей фунт, Катрине…
– …Да провались они к дьяволу – и Англия твоя, и эти ее рынки. Тебя всего-то и беспокоит пара пенсов в банке. Обожаю Гитлера!..
– …Вот что, Колли, я писатель. Я прочел полсотни книг на каждую, что ты прочел. И я найду на тебя управу, – по закону, Колли, – если ты полагаешь, что я не писатель. Ты читал мою последнюю книгу “Виде́ние медузы”?.. Не читал ты ее, Колли… Прости, Колли. Прости, пожалуйста. Я и забыл, что ты не умеешь читать… Это очень сильная вещь, Колли… А еще у меня было три с половиной романа, две с половиной пьесы и девять с половиной переводов в “Проекте”[20] и вдобавок рассказ с половиной “Закат солнца”. И я никак не пойму, почему “Закат солнца” так и не опубликовали до того, как я умер…
Если ты собираешься заняться сочинительством, Колли, то помни, что на “Проекте” лежит строгий гейс[21] публиковать что-либо такое, что дочь стала бы прятать от своего отца… Прости, пожалуйста, Колли. Мне очень жаль. Я думал, что ты мечтаешь начать писать. Но на всякий случай, если тебя посетит это божественное желание… Нет ни одного ирландскоговорящего, кого бы оно не посещало хоть раз в его жизни… Говорят, что этому виной стихии западного побережья… Я дам тебе кое-какие советы… Сейчас, Колли, имей терпение… Это моральный долг каждого ирландскоговорящего – обнаружить в себе талант к писательству, в особенности к сочинению рассказов, пьес и поэзии… Два последних обычно более распространены, чем талант писать рассказы, Колли. Возьмем, к примеру, поэзию. Нужно-то всего ничего: начать писать на странице снизу вверх… Еще, конечно, можно начать писать справа налево, но это вовсе не так поэтично, как первый способ…
Прости меня, Колли. Я очень сожалею. Я и забыл, что ты не умеешь ни читать, ни писать… Но рассказы, Колли… Я объясню это так… Тебе случалось выпить пинту портера, верно?.. Да, понимаю. Тебе частенько доводилось пить портер… Впрочем, не так уж важно, сколько ты выпьешь, Колли…
– Мне довелось выпить дважды по двадцать да еще две пинты одну за другой…
– Понимаю… Погоди минуту… Молодец! Дай скажу… Колли, есть у тебя хоть капля разума, дай скажу… Ты когда-нибудь видал макушку у пинты пива? Там пена, да? Дрянная, бесполезная пена. И все-таки чем ее больше, тем жаднее человек дорывается до пинты, а когда дорвется, то пьет ее до конца, вместе с осадком, хоть и чувствует посторонний привкус. Вот теперь ты видишь, Колли, что такое начало, середина и конец рассказа?.. Главное, не забудь, Колли, что конец должен оставлять горький привкус во рту, вкус священного напитка, желание похитить огонь у богов и отведать еще кусочек запретного плода… А теперь взгляни, как я бы закончил рассказ “Перезакат солнца”, – тот, над которым я работал, как раз когда внезапно скончался от приступа в судорогах сочинительства: “И едва только девушка произнесла это роковое слово, он развернулся и вышел прочь из душной комнаты на свежий вечерний воздух. В небе было черно от плотных облаков, надвигавшихся из-за моря. Мелкое пристыженное солнце вгрызалось в землю за холмами Старого Села…” Вот здесь tour de force[22], Колли: “мелкое пристыженное солнце вгрызалось в землю”. И конечно, мне не стоит лишний раз напоминать тебе, что финальная строчка после завершающего слова должна быть обильно насыщена многоточиями, авторскими многоточиями, как я их называю… Но, может, ты проявишь немного терпения, Колли, и послушаешь – я прочту тебе весь рассказ…
– Погоди немного, мил-человек, теперь я тебе расскажу историю: “Давным-давно жили-были три мужика…”
– Колли! Колли! Ну нет же никакого искусства в этих словах – “давным-давно жили-были три мужика”. Это избитое начало… Вот что, Колли, потерпи минуточку и дай мне сказать. Я полагаю, что я писатель…
– Закрой пасть, пузатый горлопан! Рассказывай, Колли…
– Давным-давно жили-были три мужика, и очень давно это было. Жили-были три мужика давно…
– Давай, Колли, давай…
– Жили-были три мужика давным-давно… Ну правда, жили-были три мужика давным-давно. А дальше я не знаю, что с ними сталось…
– …Пятью одиннадцать – пятьдесят пять; пятью тринадцать… пятью тринадцать… Это мы и не учили вовсе… А дальше, наверное, Учитель, я и не знаю!.. Пятью семь… Вы меня про это спрашивали, Учитель? Пять на семь, да? Пять на семь… на семь… Погодите маленечко… Пятью один – пять…
6
– …Только я не понимаю, Муред. Честной двигарь[24], не понимаю. Она поносила меня – Катрина Падинь, я имею в виду, – грязным словами перед Старым Учителем. За что же, я ведь ей ничего не сделала? Тебе известно, Муред, что я никогда не сую носа в чужие дела, а всегда занята культурой. И крест надо мной такой видный, смашин[25], как Учитель говорит. И меня оскорблять, Муред!..
– Самое время тебе, Нора Шонинь, хорошенько поупражняться в том же языке, что у Катрины.
– Ну оныст[26], Муред…
– Но она всегда ко мне придирается. Не понимаю я. Оныст…
– …И она все врет, Муред! Оныст ту Год![27] Как ты думаешь, что она говорила Доти… Доти, а, Доти!.. Что Катрина Падинь тебе говорила про меня…
– Сохрани и спаси нас, Господи, на веки вечные. Да я вовсе не знаю, кто вы такие. Экая жалость, что они не отнесли мои бренные останки на восток от Яркого города и не положили меня в землю на Дивных Лугах Восточного Голуэя, у храма Бреннана, вместе с моими предками…
– Доти! Я тебе уже говорила, что такие речи – это “вздорные сантименты”. Что сказала Катрина?..
– Самые гнусные ее речи из тех, что я слыхала, были про ее собственную сестру Нель. “Пусть вперед нее ни один покойник в кладбищенскую землю не ляжет!” Так она и сказала. Вы никогда не услышите подобных речей на Дивных Лугах.
– Доти! А что же обо мне…
– О твоей дочери.
– Она говорила, что вы все из рода Грязные Ноги и что всех вас обсели вши…
– Доти, де грясь[28]…
– И что, бывало, моряки…
– Parlez-vous français, Madame, Mademoiselle…
– Оревуарь! Оревуарь![29]
– Mais c’est splendide. Je ne savais pas qu’il y avait une…
– Оревуарь. Честно, Муред, если бы Доти меня не знала, она могла бы всему этому поверить.
… Доти, это опять “сантименты”. Ты мой верный спутник в плавании по бескрайнему морю культуры, Доти. И ты должна суметь избавиться от всех предубеждений и выкинуть из головы всякое пристрастное суждение, точно как сказал Кликс в рассказе “Двое мужчин и облако пудры”…
– …Это Поэт сочинил, думается…
– О, тот самый мерзавец…
– Да нет, конечно, не он. Куда ему. А вот Большой Микиль Мак Конноли сказал так:
– Оныст, Муред, я уже забыла про Катрину Падинь и про все ее соображения на наш счет. Культура, Муред, она возносит разум к сияющим вершинам и открывает взору чудесные дворцы, где собрана протоплазма цвета и звука, как сказал Ниббс в “Локонах заката”. И тебе не интересны больше ничтожные пустяки тоскливой жизни. Последнее время мой разум погружен в великолепный хаос, какой повлекла за собой лавина культуры…
– …Баб Падинь так и не вышла замуж, потому что присматривала за старой седой каргой, с тех пор как приехала в Америку. И что бы вы думали: старая карга оставила ей все свои деньги, – ну или почти все, – когда умирала… Баб Падинь могла б засыпать каждую могилу на этом кладбище золотыми гинеями, – ну или, во всяком случае, такая о ней ходила молва, Доти.
– …Колли сам сочинил эту галиматью. Кто же еще.
– Катрина бы тысячу лет жизни отдала за то, чтобы вычеркнуть Нель из завещания Баб…
– И всякого учителя в округе она годами принуждала писать за нее в Америку.
– И Мануса Законника…
– Старый Учитель говорил мне, что составлял для нее очень культурные письма. Он подцепил много американских слов из кино…
– Это когда возил молодую Учительшу в Яркий город на моторе…
– Больше всего грызет Катрину то, что она умерла раньше Нель. Я часто слышала, как она шла по дороге и бурчала себе под нос: “Спроважу Нель прежде себя в грязь кладбищенскую”…
– …Скажи правду, Колли, это ведь ты написал эту галиматью?
– Большой Микиль Мак Конноли написал. А еще он написал “Песню Катрины” и “Песню…”
– …Но Нель-то по-прежнему жива. Она теперь и получит все по завещанию Баб. У нее не осталось ни братьев, ни сестер, одна она…
– Я бы не была так уверена, Муред. Баб была очень привязана к Катрине…
– А знаете, что мой старшой говаривал про семью Падинь? “Вертопрахи” – вот что он говорил. “Стоит кому-нибудь из них пойти на ярмарку покупать корову, так через полчаса вернется с ослом, а потом первому, кто спросит его про осла, скажет: «Экая жалость, что вместо этого дурацкого осла не купил я корову! От нее было бы больше пользы»”…
– …Странное у него имя для мужчины, Доти… Да, Джек Мужик. Он живет там, наверху, в той же деревне, где мы с Катриной. Видала я и старого Мужика, тот был из семьи Фини, из тех, настоящих… И нечего тут смеяться, Доти… Доти! “Мужик” звучит ничуть не хуже “Доти”, если уж на то пошло… Хоть ты и родом с Дивных Лугов, мы тоже, знаешь, не из-под курицы вылезли.
– …De grâce, Marguerita…
– Катрина многим мужчинам отказала. Среди них и Бриан Старший. У него был надел земли и полная мошна денег. Отец советовал Катрине с ним сойтись. Но, если верить ей, он был такой никчемный, что не стоил и воды из-под картошки.
– …Начни песню сначала, только спой правильно…
– …А и не подумаешь, что Бог наделил Джека Мужика душой, пока тот не начинал петь. И вот если ты хоть раз услышишь его голос, он будет преследовать тебя до конца твоих дней. Я даже не знаю, как это назвать.
– Греза в музыке.
– Вот именно, Нора. Словно удивительный колдовской сон. Будто ты на краю скалы. Внизу под тобой разверзается тонь. Ты трепещешь от ужаса… А потом голос Джека Мужика доносится до тебя снизу, из глубины. Мелодия берет верх над твоим страхом. Ты словно отпускаешь себя на волю… И чувствуешь, как скользишь все дальше, дальше… В глубину, ближе к этому голосу…
– О Господи, Муред! Хоу триллин! [31] Оныст…
– Никогда еще я не видела ни единой женщины, которая смогла бы вспомнить, что за песню пел Джек Мужик. Мы готовы были позабыть все, кроме того пыла сердечного, что он вкладывал в свои песни. В окрестных деревнях не нашлось бы ни одной молодой женщины, которая не сумела бы отыскать дорогу к дому Джека по его следам. Я часто замечала девушек на торфяных делянках, и стоило им только увидеть Джека Мужика за резкой торфа или за домашними делами, как они ползком готовы были ползти по ручейкам и болотцам, одержимые любовью к его песням, лишь бы услышать, как он поет. Я видела Катрину Падинь за этим делом – и сестру ее Нель тоже видела…
– Смашин, Муред. У культурных людей это называется “любовный треугольник”…
– …Был как раз день большой ярмарки свиней, когда Нель Падинь и Джек Мужик сбежали вдвоем. Ее семья была вне себя от ярости. Не знаю, есть ли у вас такой обычай в Дивных Лугах, Доти, но старшей дочери полагается выходить замуж первой…
– Джек жил на том конце болот, где вокруг ничего, кроме топей и пустошей.
– Как же, Муред Френшис. Я в жизни не видал более запутанной тропинки, чем к дому Мужиков. Не я ли вывихнул лодыжку, когда возвращался оттуда в день свадьбы…
– …Конечно, ты, потому что налакался там, как это частенько с тобой бывало…
– …В ночь перед свадьбой в доме Падиня Катрина ревела в углу, в задней части дома, и рожа у нее была, как у полночного призрака. Мы, девушки, там сидели стайкой. Нель тоже была с нами. И вот она взялась вышучивать Катрину: “Так-растак, Катрина, по-моему, тебе стоит выйти за Бриана Старшего”, – говорит. А Катрина ему только перед этим отказала…
– Я там была, Муред. “Джек мой, – сказала Нель. – Старшего Бриана мы оставим тебе, Катрина”. Катрина просто ума лишилась. Рванулась прочь и больше не приближалась к комнате до утра. И в церковь на следующий день она тоже не пошла.
– Я как раз нареза́л в этот день охапку вереска, Муред, и видел, как она бродила по болотам у Желтого холмика. Даже когда свадьба уже была в полном разгаре в доме Мужиков…
– Ноги ее больше не было на участке Джека Мужика – ни в тот день, ни в какой другой после. А когда Катрина проходила мимо Нель, можно было подумать, будто та больна оспой. Сестра так и не простила ее за Джека…
– …Несмотря на все свои богатства, Бриану так и не повезло найти себе жену. Черт его дернул пойти свататься к Катрине снова…
– Очажный крюк, вот чем пользовались для этого дела к востоку от Яркого города. Например, когда явился Патс Мак Кра…
– Такой способ отказа и к западу от него тоже был в ходу, Доти. Оныст. Взять хоть меня, например…
– А вы слыхали, что вытворила сестра Портного, когда к ней пришел свататься какой-то старый хрыч из Озерной Рощи? Взяла нож из ящика и начала его точить прямо посреди дома. “А вы пока его попридержите”, – говорит…
– О, эта бы могла, точно-точно. Эти, из рода Одноухих…
– И что же вы думаете, после всего этого Катрина возьми и выйди замуж за Шона, сына Томаса О’Лиданя, не сказавши ни да ни нет, когда тот явился просить ее руки…
– Бога ради, Муред, слишком хорош для нее был Томасов Шон…
– Он владел большим наделом песчаной земли…
– И работник был славный, обрабатывать ее умел…
– И дом у него был просторный и зажиточный…
– Этого она и жаждала, ясное дело. Заполучить больше добра и денег, чем у Нель. И жить при этом достаточно близко к Нель, чтобы каждый божий день мозолить ей глаза своим добром и деньгами, которых у самой Нель, конечно, не водилось.
– Она давала Нель понять, что вытянула в жизни не худший жребий, и пусть теперь сестрица локти кусает да мается. Катрина сама мне так и сказала. Это была ее месть…
– О май[32]! Какая интересная история! Пожалуй, я не буду сегодня донимать Старого Учителя уроком чтения… Эй, Мастер[33] … Мы сегодня не будем возиться с новелет[34] … У меня тут кое-что другое творится интеллектуальное. Оревуарь…