– Дураки, – недовольно буркнул он. – Нашли над чем смеяться.
Пророки подвергали острому осуждению фаллические символы языческих религий, к тому же иудеи с детства воспитывались в строгости и стыдливости в интимных отношениях.
Лишь Куджула спокойно отнесся к древнему символу плодородия: в стойбищах не стыдились проявлений человеческой природы. Кушаны вступали в брак в раннем возрасте, при этом знатному юноше не запрещалось иметь любовниц – почему нет, если можно заткнуть рот отцу или брату девушки богатыми дарами. Да и рабыни всегда под рукой – выбирай любую.
Куджула уже познал женщину. Несколько лет назад отец приказал ему помочь рабыне в конюшне. Он выгребал старую подстилку из денников, а хорасмийка, подоткнув подол рабочей эскомиды, разбрасывала охапки свежего сена. Оба разгорячились, вспотели, раскраснелись.
Он не мог оторвать глаз от ее смуглых лодыжек, грациозной шеи под собранными в пук волосами, обтянутой тканью груди… Хорасмийка, словно чувствуя на себе его взгляд, оборачивалась, смотрела странно, с интересом и поволокой в глазах.
Когда, закончив работу, она устало опустилась на сено и как бы случайно оголила бедра, Куджула не смог совладать с собой… Их жаркие встречи стали регулярными – в сеннике, среди скирд свежескошенных луговых трав, в зарослях тамариска на берегу Сурхандарьи…
Потом уже он догадался: отец специально все подстроил, чтобы младший сын, наконец, стал мужчиной, так что хорасмийка просто выполняла волю Герая.
Вот и агора.
Со всех сторон ее окружали толпы празднично одетых горожан. Рядом с площадью возвышался пританей[68]. На высоком стилобате[69] среди колонн расположилась эллинская аристократия в белоснежных или пурпурных гиматиях: филархи, архонты, главы купеческих факторий, гимнасиархи[70]…
Солнце едва поднялось над горизонтом, и воздух еще не успел прогреться, поэтому жены и дочери почетных гостей спасались от утренней свежести, кутаясь в пестрые пеплосы. На шеях и запястьях аристократок поблескивали оправленные самоцветами украшения.
Куджула разглядел в толпе Деимаха с семьей. Аглая тоже его заметила и приветливо помахала рукой, а стратег жестом пригласил наверх. Кушан разрывался – ему хотелось подойти к ним, но бросать спутников было как-то не по-товарищески.
Иешуа подтолкнул друга в сторону пританея – иди уже, нам и тут хорошо, вечером встретимся.
Растолкав зрителей, Куджула вышел к лестнице. Охрана из городского ополчения сначала преградила ему путь, но затем по приказу стратега пропустила на ступени. Конвоир остался внизу, прекрасно понимая, что пленник никуда не денется.
Аглая подхватила кушана под руку и тут же, проигнорировав округлившиеся глаза матери, притянула поближе к себе и сестре.
Куджула украдкой любовался македонянкой: нежно-голубой хитон с едва заметными серыми полосками спускается до пят, открывая носки темно-синих крепид[71] из мягкой кожи, а плечи прикрыты алым пеплосом с золотой фибулой. Гладко зачесанные назад волосы схвачены лентой из парчи в греческий узел, лишь с висков – как и тогда, на скачках – спускаются кокетливые завитые локоны. Тонкие запястья увиты золотыми браслетами. По случаю праздника она украсила прическу миртовым венком.
Почувствовав, что юноша на нее смотрит, Аглая внезапно обернулась, обожгла искрящимся радостью взглядом. Парфянский лук губ изогнулся кокетливой улыбкой.
Издалека послышались звуки музыки.
Сначала лишь глухо гудели тамбурины и тимпаны, но чем ближе процессия подходила к агоре, тем яснее различались нежные стоны авлосов и сиринг, мелодичный звон кифар и самбук.
Толпа зашумела, заволновалась, подалась ближе к центру площади. Токсоты[72] заметались по брусчатке, оттесняя зрителей с пути процессии.
Вскоре шествие выплеснулось на площадь. Впереди, исполненные важности, вышагивали городские чиновники: агораномы, метрономы, ситофилаки[73]…
За ними в окружении музыкантов шли дадуки – жрецы Диониса, держа в руках атрибуты бога вина и безумия: увитые плющом тирсы, педумы – загнутые крючком пастушеские жезлы, наполненные вином терракотовые канфары с двумя ручками по бокам.
Они истошным голосом выкрикивали во все стороны: «Призывайте Бога! Призывайте Бога!..»
Следом двигались богатые горожане, оплатившие расходы по содержанию хора, а также сами певцы. Красивейшие девушки Бактры несли корзины с финиками и инжиром, символами плодородия. По агоре, подхваченные сотнями голосов, разносились протяжные и величественные звуки гимна в честь Диониса.
За хором катилась повозка на четырех колесах.
Нос корабля украшала голова осла: рот открыт, глаза выпучены. Вспотевшие рабы с красными от напряжения лицами тянули махину, перекинув через плечо широкий ремень.
Борта были задрапированы черной тканью, а в центре возвышалась мачта с огромной деревянной маской Диониса вместо паруса, вся в стеблях плюща и виноградных листьях. Из-под бороды истукана свисало длинное одеяние, которое от движения колыхалось так натурально, словно это сам бог пританцовывает на повозке. Сквозь пустые глазницы просвечивало синее небо, казалось, он смотрит не на людей, а охватывает пристальным взглядом все сущее.
Внутри корабля бесновались сатиры в черных козлиных шкурах с искусственными фаллосами и нимфы в полупрозрачных шелковых одеяниях. Одни из них играли на свирелях, смеялись, кричали, бесстыдно танцевали, задирая хитоны и оголяя грудь. Другие наполняли вином ритоны, чтобы передать их окружившим повозку спутницам бога – менадам, ленам и фиадам. Те пили сами и поили людей на площади.
Менады дергали за веревочку сшитый из кожи фаллос на поясе: когда он поднимался, они кричали: «Бог родился!», а когда опускался: «Бог умер!»
Фиады воздевали к небу руки с зажатыми в них живыми змеями, а затем водружали рептилий себе на голову, позволяя обвиваться вокруг рогов, или вешали на шею.
Лены исступленно выкрикивали, размахивая тирсами: «Приди, о Дионис, сын Семелы! Даруй нам богатства!»
Другие девушки с воплями бросались на зрителей, хватали за одежду, да так резко, что те отшатывались, а толпа взрывалась хохотом.
Некоторые из спутниц Диониса вели себя словно безумные: тряслись, бессвязно мычали, топали ногами. Были и такие, что просто шли, безвольно опустив руки, свесив голову набок и глядя перед собой широко раскрытыми невидящими глазами.
Несмотря на ранний час, многие женщины были уже пьяны или одурманены. Когда одна из них падала, ее тотчас уносили, а на ее место вставала другая актриса из труппы, которая следовала за повозкой. Их поведение казалось настолько естественным, что иудеи перестали понимать, кто из свиты бога искусно играет роль, а кто действительно впал в религиозный экстаз.
За кораблем шли горожане в венках из плюща, мирта и фиалок. Внезапно шум прекратился, музыка стихла, даже ликующая толпа замолчала, словно выполняя команду невидимого распорядителя. Повозка резко остановилась, и все замерли на месте. На площадь опустилась неожиданная, томительная тишина, но через мгновение тысячи глоток завопили в едином порыве – вакханалия продолжилась.
– Что означает корабль? – спросил Куджула, не очень понимая, что происходит на площади.
Аглая с готовностью пояснила:
– Однажды, когда Дионис пировал на берегу реки Стримон во Фракии вместе со своими жрицами, на него напал царь эдонов Ликург. Женщины разбежались, побросав священные сосуды, а сам бог нашел спасение на морском дне у нимфы Фетиды…
– Что же это за бог, если он испугался смертного? – недоуменно бросил кушан.
Хихикнув, македонянка пожала плечами.
– Послушай, это легенда… наверное, он просто сильно захмелел. Но за него вступился отец, Зевс. Он наказал Ликурга: лишил зрения и укоротил ему жизнь. А ваши боги – что же, совсем не пьют вина?
– Почему, пьют… У нас тоже есть обряды, похожие на ваши, только жрецы наливают богам не вино, а хауму – это такой ритуальный напиток из дурманящих веществ, молока, жира и ячменной муки.
– Так вот, – продолжила македонянка, – корабль – это символ морских путешествий Диониса. Некоторые народы даже считают его властелином моря и побережий. По одной из легенд, его похитили тирренские пираты, но он превратился в льва и растерзал капитана. Затем превратил мачту и весла корабля в змей, а остальных разбойников в дельфинов. Кроме того, считается, что он прибыл в Грецию из Фракии на корабле… Появление бога на корабле весной означает, что он вернулся.
– Откуда?
– Со дна Лернейского моря, из царства мертвых. Он вообще постоянно то исчезает, то появляется. Когда он возвращается, зацветает виноград.
– Ты хорошо знаешь биографию Диониса. Он ваш семейный бог?
Аглая покосилась на мать, потом сказала, понизив голос:
– Вообще-то, мы – македоняне, и наш семейный бог – Аполлон. Дионис считается покровителем греческой черни. Но папа обязан присутствовать на всех городских праздниках как главный военачальник.
Тем временем процессия пересекла агору, после чего направилась по центральной улице к окраине. Большинство зрителей двинулись следом.
– Куда они идут? – спросил Куджула.
– К Балху. На берегу установят мачту с маской, чтобы справлять ночную Дионисию.
– А что это такое?
Македонянка покраснела, потом нехотя ответила:
– Да разное рассказывают… Я ни разу не была. И не пойду, там всякие безобразия творятся! В общем, девушке из приличной семьи там делать нечего. Да и, когда стемнеет, по улицам без провожатого страшно ходить. А нам с сестрой еще возвращаться в усадьбу. Папины ополченцы будут всю ночь охранять порядок в городе, потому что в праздники токсоты не справляются. Он сказал, что отдаст нам личную охрану.
– Зачем, давай я вас с Миррой провожу. Я не один – с конвоиром, а он вооружен.
Куджула указал на ассакена, который терпеливо ждал подопечного под лестницей. Македонянка радостно кивнула.
– А сейчас вы куда? – спросил кушан.
– Никуда. Папа устраивает симпосий[74] для городских магистратов, он прямо здесь состоится, в пиршественном зале пританея. Мы должны быть с ним.
– Ну, тогда я пошел, меня друзья ждут.
– Возвращайся перед закатом.
Куджула попрощался с Деимахом и Кандис, кивнул Аглае, после чего отправился искать иудеев.
5
Друзья не стали сопровождать ритуальную повозку к Балху, слишком уж непотребной показалась им Дионисия из-за повального пьянства, драк и безобразного поведения горожан. Но, как оказалось, и в самом городе эллины продолжали предаваться разнузданному веселью. Собирались в группы, устраивали шумные застолья не только в тавернах, а везде, где придется – на ступенях храмов и героонов, возле нимфеев, в гимнасиях…
На одной из площадей юноши устроили соревнование поцелуев. Они жались друг к другу, похотливо засовывая в рот партнеру язык, а зрители гоготали, подбадривая конкурсантов.
Здесь же актеры-любители с густо намелованными лицами в окружении толпы горожан играли трагедию Эсхила «Лай». Громко декламируя текст, они сдабривали его пошлыми шутками, при этом нагло выхватывали у зрителей кубки. Вскоре Лай и Хрисипп слились в страстных объятиях. Царственный Пелоп сначала бестолково топтался вокруг любовников, но затем вытащил из толпы какого-то подростка и под хохот зрителей подмял его под себя.
Иудеи, глядя на извращенцев с омерзением, ускорили шаг, лишь бы побыстрее покинуть место восставшего из пепла Содома.
В другом месте эллины затеяли пьяную забаву: вскакивали на мехи, заполненные вином и обмазанные маслом, а потом прыгали на одной ноге, пытаясь удержаться. Парни принимали забавные позы, чтобы не упасть, неуклюже соскальзывали с меха. При этом больно ударялись о мостовую, но, подбадриваемые нетрезвыми друзьями, вновь и вновь повторяли попытки.
А вот собрались исполнители дифирамбов в компании с авлетами и кифаредами. Голоса были разными – и чистыми, и просто сильными, – но это доморощенных певцов не смущало. Если гимн Дионису звучал красиво – торжественно, величаво, радостно, а голос казался слушателям приятным, то исполнителю тут же вручали кубок с вином, после чего он под общие аплодисменты и крики одобрения должен был выпить его до дна. А если песня получалась так себе, в неудачника бросали орехи и кожуру от апельсинов.
Из дверей инсул то и дело вываливались шумные ватаги.
Греки бродили по улицам, задирали прохожих, наливая из мехов всем подряд, заставляли пить. На каменных плитах валялись пьяные в перепачканных вином и рвотой хитонах, в том числе женщины. Никто их не трогал. Вокруг слышался хмельной хохот, бессвязные крики. Мелодичный звон кимвалов и трели флейт казались какими-то чужими, инородными звуками среди разнузданного гама вакханалии.
Несмотря на царящее вокруг безобразие, домой друзьям идти не хотелось – старики, что ли, взаперти сидеть в такой день, зачем тогда вообще пришли.
Они отправились бродить по городу. Ну, выпили, конечно, но в меру, а как же – праздник все-таки, хоть и в честь языческого истукана. Несколько раз друзья чудом избежали серьезной драки, когда греки хотели их силой напоить.
Выручал конвоир Куджулы – его боялись как представителя злой, враждебной силы, с которой лучше не связываться. Узкие кожаные штаны ассакена, длинные висячие усы, большая серьга в ухе и выбритый череп с косичкой на затылке защищали лучше, чем царская тамга. Да и акинак воина внушал уважение. Оккупанты не разрешали жителям захваченных крепостей носить оружие в мирное время, только нож и топор, да и то, если едешь за дровами. Найдут меч или лук – не сносить нарушителю головы, с этим строго.
Конвоир оказался не дурак выпить: сначала отказывался, потом махнул рукой. К закату он нарезался до поросячьего визга, так что остаток пути Куджула тащил его на себе.
Вечером уставшая компания вернулась к пританею. Друзья опустились на нагретые за день ступени лестницы и принялись обсуждать увиденное, по очереди прикладываясь к меху. Конвоир лежал пластом – то ли спал, то ли просто был в беспамятстве. Иешуа подложил ему под голову халлук, оставшись в куттонете.
Солнце скатывалось к горизонту, выплескивая на город остатки дневного жара. Тени на агоре вытягивались, наползали на винные пятна, осколки амфор и бесчувственные тела почитателей Диониса.
Безумный бог словно взял город приступом, только утопил его не в крови, а в вине.
Наконец участники симпосия начали расходиться. Тоже хороши: кто-то еле идет, но самостоятельно, а кого-то поддерживает раб, товарищ или жена. Магистраты остались довольны приемом. Они громко выражали благодарность Деимаху и Кандис, восторгались красотой их дочерей и навязчиво зазывали к себе на праздник в честь домашних духов.
Стратег с трудом держался на ногах. Мирра и Аглая поддерживали его с обеих сторон, пока не подошли дежурившие у входа ополченцы. Передав отца, сестры спустились к ожидавшей их компании.
Шаддай предложил отправиться на реку, чтобы посмотреть, как эллины будут приносить жертвы Дионису. Иона с Куджулой были не против, Иешуа колебался, а Аглая точно не хотела. Но Мирра отвела ее в сторону и начала что-то горячо обсуждать, то и дело бросая загадочные взгляды на Куджулу.
Когда сестры вернулись, Мирра заявила, что они тоже пойдут.