Чтобы им не пришлось меня искать, медленно иду вниз, женщина врач входит бледная, мужчина держится, но лицо каменное. Сразу видят меня, вижу, что говорить не могут. Думаю, нечасто на их практике столько мертвецов за одну смену.
– Я думала, приедет полиция, а приехали вы. Но у меня только рука и ноги, вы можете как-то мне помочь? – сиплю, конечно, даже странно, что я вообще могу издавать звуки.
Мужчина берет себя в руки, ставит на диван свой чемоданчик, открывает, закрывает.
– У вас, видимо, перелом кисти, нужен рентген, что делали с ногами? Присядьте, пожалуйста.
– Не могу, больно, их били струей воды.
Переглядываются, с улицы раздается оглушительный вой сирен. Вот и полиция. С приездом полиции в доме стало шумно и беспорядочно. Мне кажется, что они везде и что их несколько десятков, они ходят туда-сюда, что-то пишут, кому-то звонят, с кем-то говорят по рации, задают мне какие-то вопросы, я отвечаю, но сама не слышу своего голоса, потому что в голове шумит. В итоге от меня отстают, потому что приезжают еще люди и еще. Из дома начинают вывозить на каталках черные пакеты: безликие, одинаковые, необратимо лишенные жизни. Кто-то все-таки усаживает меня на кресло, мою руку осматривают, боль невыносимая, но я только вздрагиваю, даже не смотрю, что с ней делают. В итоге на руке появляется что-то вроде повязки, поднимаю глаза:
– У вас нет перелома, возможно, трещина, но перелома нет точно.
Лицо исчезает, появляется другое:
– Во сколько вы, говорите, вернулись домой?
– Не было посторонних машин на территории? Вы не обратили внимание на номер?
– Сколько их было?
Вопросы, вопросы, а я даже не понимаю: это два человека? Или у меня двоится в глазах?
Закрываю глаза. Голоса сразу исчезают. Ненадолго.
– Алиса!
Голос отца полон ужаса, он падает передо мной на колени и внимательно осматривает ноги:
– Чёртовы ублюдки!
За спиной папы его охрана, Стёпа и Витя, помню их с детства, папа поворачивается к ним:
– Звоните в аэропорт, пусть начинают готовить самолёт, и подгоните машину к крыльцу.
Он хочет взять меня на руки, но не знает, как это сделать, не потревожив ноги, угадываю его намеренье:
– Я могу ходить, пап. Где Игнат?
Лицо папы досадливо морщится. Жует губу, трет висок, потом лоб, нос.
– Малышка, он в ФСБ, у меня еще нет точной информации, но в партии металла была крупная партия наркотиков, пропало и первое, и второе. Насчет металла решаемо, конечно, партнеры из Америки обрывают телефон, слухи о левом грузе очень быстро разлетелись, думал, разорвут контракт, но ты представляешь – нет, просто внесли несколько поправок в договор, даже предложили помощь в расследовании. Конечно, они теперь будут настороженнее, но доверие восстановить можно.
Я люблю своего папу, он высокий, стройный, безумно красивый, он очень хорошо выглядит в свои пятьдесят лет, он очень умный, добрый, заботливый, но сейчас он несет чушь. Я плевать хотела на американцев с их контрактами, меня интересует, что с Игнатом!
– Пап, ему можно как-то помочь?
Отец осекается, замирает.
– Пока он у фээсбэшников – нет. Если его руки чисты, его отпустят быстро. Милая, тут опасность кроется совсем не в них, это же не они были тут в доме.
– А кто? – спрашиваю устало, потому что перестаю что-либо понимать. Нет, вообще я все понимаю, но усталость придавливает меня все сильнее к мягкой обивке кресла.
– Мы выясним, кто это. Возможно, те, кому принадлежали наркотики, возможно, оплата должна была пройти после доставки груза, но груз пропал. Возможно, они думают, что их просто кинули, возможно, их и правда кинули.
– Кто их кинул?
Папа разговаривает шепотом, чтобы ни камеры, ни лишние уши не слышали семейной беседы. А возможно, просто зеркалит мой тихий, хриплый голос.
– Их мог кинуть Игнат. Он мог инсценировать пропажу корабля и сбыть наркотики и металл где-то, где ему это выгодно.
Его слова возмущают меня, слишком низко и подло это все звучит. Зачем моему мужу обманывать всех этих людей: папу, американцев, тех, кто пытал меня. Обманывать ради выгоды. У него не было проблем с деньгами, которые могут толкнуть на такое.
– Пап, это не похоже на Игната.
– Не похоже, но это произошло, всеми бумагами занимался он. Я только помогал ему, я понял, что он прекрасно справляется, и не совал нос. Видно было, что он грамотный и лояльный в этих вопросах человек, – папа замолкает, тихонько гладит мою здоровую руку. – Надо было все-таки проконтролировать засранца.
Я понимаю его чувства, впервые в его безукоризненной карьере такое происшествие, да еще такое грязное, какие-то наркотики, какие-то бандиты. Конечно, папа зол, конечно, он теперь не может доверять Игнату, но я не верю, что вина всё-таки на моем муже, я знаю его недолго: три месяца до свадьбы и две недели после, но я чувствую, что он не способен на такое.
Закрываю глаза, пытаюсь вспомнить утро. Он был взволнован, он хотел что-то проверить. Он сказал мне: «Ничего не бойся», – и потом еще что-то. Голова начинает кружиться как на каруселях, возможно, от голода, возможно, от стресса, но я не могу дать ей забрать у меня мои мысли. «Ничего не бойся», «Лучше сожги, но никому не показывай», «Ничего не бойся», «Никому не показывай».
Папины руки всё-таки поднимают меня, вдыхаю его запах, этот парфюм был с ним столько, сколько и я. Я всегда любила эти терпкие нотки ветивера, даже брызгала его туалетной водой на своего медвежонка, когда папа уезжал.
Его руки нежно опускают меня на мягкое автомобильное кресло, хочу открыть глаза, но сон не отпускает. Слышу только что-то о вещах, папа спрашивает, все ли вещи собрали, что-то уточняет про кабинет, про камеры, только тише, хотя нет, не тише, просто дверцу у машины закрыли, тут же кто-то включает тихую музыку, я откидываю голову и ухожу в сон.
Глава 2
Дом – Чужбина
Дома на меня нападает апатия, несколько дней я лежу, когда приносят еду – ем, когда приходит врач осматривать руку и ноги – встаю. Я несколько раз была в душе, но запах страха все-таки въелся в кожу и бьет мне по ноздрям, от него не спасает ни папина туалетная вода, ни моя. Телевизор в моей комнате работает целый день и всю ночь, я смотрю каждый выпуск новостей в ожидании, что там скажут что-то про Игната. Один раз мне везёт – сказали, что до начала слушанья по его делу он будет находиться под арестом, что он сам попросил таких мер, дабы обезопасить себя. Папа ко мне не приходит. Опухоль на руке спала, рентген показал, что трещина всё-таки имеется, но врач объясняет, что в моем молодом организме это все равно, что царапина. Ноги болят, но я так сжилась с этим, что просто не чувствую этого, вообще не вспоминаю об этом, просто смотрю то в экран телевизора, то в экран телефона – на фото мужа.
Снова входит врач, уже третий раз за день. Не знаю, где папа взял этого мужчину и сколько ему заплатил, но его старательность впечатляет.
– Алиса Александровна, я не был уверен, вот только что получил результаты анализов.
Перевожу глаза на него, лицо растерянное, то ли радуется, то ли соболезнует – непонятно.
– Мне уже гораздо лучше, вам не обязательно так часто меня наблюдать.
Голос уже восстанавливается, еще немного больно, как во время простуды, но хоть сипеть перестала. Врач-фониатр утешила меня тем, что скоро голос восстановится полностью. Конечно, повредила связки я сильно, но самое страшное, что может произойти в итоге – это незначительное изменение тембра голоса, еще она посоветовала какое-то время не делать нагрузок, а когда процесс восстановления закончится: «Можете даже петь!». Я снова перевела взгляд на телевизор, но врач встал между мной и им.
– Просто в связи со всеми этими событиями, это тоже может оказаться для вас стрессом.
Хорошо, убедил. Смотрю ему в глаза, жду продолжения.
– Ваш анализ крови говорит о том, что вы ждете ребенка.
Про стресс он был прав. На несколько секунд меня вдавливает в подушки под тяжестью этой новости, я кладу здоровую ладонь на живот – наш ребенок. Мы с ним ни разу не обсуждали тему детей, но и предохраняться не стали с первой же ночи. Этот ребенок желанен в нашей семье. Осталось нам с ним только дождаться возвращения нашего папы. Улыбаюсь, слезы катятся, а я улыбаюсь. Никогда не думала, что узнаю о своей беременности в таких обстоятельствах, при которых Игнат не может разделить со мной эту радость. Я даже не могу ему сообщить об этом. А почему, собственно, не могу? Папа же может подключить свои связи и передать это ему. Туда, где радости нет, где сплошное уныние и чужие лица.
– Спасибо, Павел Аркадьевич.
– Не за что, я бы порекомендовал вам пропить некоторые витамины, ведь у вас были такие трудные моменты, вам необходимо беречься, не волноваться, все остальные осмотры и обследование вы тоже предпочтете произвести дома?
– Да, было бы очень здорово.
– Хорошо, я вас понял.
Кивает, выходит. Накидываю халат, я не могу ждать. Иду искать папу. Очень кстати в коридоре встречаю горничную.
– Елена Викторовна, вы случайно не знаете, где папа?
– Александр Платонович в кабинете, к нему никого не пускают, целый день ведет какие-то переговоры.
– Спасибо.
Выдавливаю что-то вроде улыбки, иду на первый этаж, к кабинету. У двери стоят неизменные Стёпа и Витя, меня с детства учили именно так, вся обслуга всегда имела имя и отчество, а эти два джентльмена только короткие как клички имена.
– Добрый день, можно к папе?
– Добрый, сейчас уточню.
Стёпа ныряет в кабинет. Я остаюсь с Витей, у этих людей даже есть семья, насколько мне известно, они бывают в своей семье до неприличия редко, я не помню, чтобы у них были отпуска, иногда одного из них на пару дней сменяет кто-то незнакомый, но более трех дней они еще ни разу не отсутствовали. Мой папа считает их практически членами семьи, но теплоты в этой «семье» никогда не было. Со мной они всегда холодно нейтральны, но я доверяю им как ангелам-хранителям.
Дверь открывается, Степа рукой указывает мне, что входить можно.
Папа сидит в своем кресле, руки в замке, большими пальцами держит подбородок. Безупречный – в деловом костюме, с уложенными волосами, белым воротничком, только глаза прищурены, смотрит не моргая.
– Пап.
Подхожу ближе, сажусь напротив, он будто отмирает, часто моргает.
– Да, Алис. Что говорит врач? Тебе уже лучше?
– Я поэтому и пришла. Пап, что там с Игнатом?
Пару секунд подбирает слова, барабанит пальцами по столу.
– Следствие не пройдет так быстро, как хотелось бы. Я уже говорил тебе, что, возможно, он откупится, главное – как он будет действовать потом. Его ищут, главное – найти его первыми, чтобы дать защиту.
– Удалось выяснить, чьи были наркотики?
– Это были его наркотики, малыш.
Говорит твердо, с нажимом. Мой мозг начинает путаться.
– Как его? Разве он мог.
– Как видишь, мог, – в голосе папы появляется еще и строгость. – Я же могу говорить с тобой как со взрослой, открыто, да, Алиса? – Киваю, мы с отцом всегда были предельно откровенны друг с другом, странно, что он уточняет сейчас. – Игнат допустил большую ошибку, ввязавшись в это дело, и сейчас я рву жопу, чтоб его спасти, только ради тебя. Мне изначально не понравилось, как активно он занялся налаживанием связи с Америкой, но я предположил, что молодой взгляд, новые перспективы, доверился ему. Честно говоря, спасать его мне совсем не хочется, но ты выбрала его в спутники жизни, и я уважаю твое решение. Будь спокойна, я сделаю все, чтобы его вытащить, но это не просто. Я буду держать тебя в курсе всех новостей. У тебя еще есть вопросы?
Какие могут быть вопросы? «Папочка, а можно мне на свиданку с милым моим?» – нет, язык не повернулся, просто встаю, обхожу стол, целую его в седой висок и ухожу. Про внука пусть узнает, когда придет время. Уже на пороге оборачиваюсь:
– Пап, а не легче найти этих людей и их самих посадить в тюрьму?
– Каких людей? – папа хмурит брови.
– Которые ворвались в наш дом, убили охрану и издевались надо мной.
– Нет, не легче! – на мгновение мне показалось, что папа сейчас начнет стучать кулаком по столу, лицо у него моментально налилось кровью. – Мы не знаем, что это за структуры и на кого они работают, тебе что, не хватило первого знакомства с ними? Хочешь, чтобы они уже в мой дом нагрянули? Меня пытали?! – папа встает, делает несколько шагов к окну, продолжает более спокойно. – Я жизнь положил на твою безопасность, я для твоего будущего создал все, что в моих силах. Сейчас мы попали в очень щекотливую ситуацию, я зол, я очень зол, Алиса, я работаю над тем, чтобы хоть что-то исправить, я знаю, что ты переживаешь за мужа, до меня – старика-отца – тебе немного нет дела, но попрошу быть сдержаннее, как только появятся новости, я сам приду к тебе и сообщу. Это понятно?
Вполне понятно, киваю ему, волочусь в свою комнату, достаю из тумбочки жесткий диск. Занимается ли кто-то поиском этих головорезов? Сомневаюсь, если их боится даже папа, значит, полиция уже давно нашла, на кого списать такое количество мертвых тел. Подключаю жесткий диск к ноутбуку. Большая удача, что мне удалось довезти его до дома, он вполне мог выпасть где-то в машине или в самолете, или еще где-то, но выпал лишь дома, когда я пошла в душ и начала срывать с себя липкую одежду. Стоит ли хранить эти видео? Включаю первое: они входят в дом как хозяева – пешки впереди, на ходу хватают одну из вопящих горничных и утаскивают куда-то, сразу берут под прицел выскочивших охранников, слышно несколько выстрелов – у них не было даже стратегии, просто грубый захват. Я пересматриваю каждое видео, некоторые на перемотке, невыносимо видеть, как равнодушно они стреляют в живых людей, невыносимо даже не это, а то, что все это вовсе не кино, а одна часть истории моей жизни.
Включаю видео из служебной комнаты охраны, до прихода чужих смотрят что-то в телефоне, что-то смешное – хохочут, шутят ни о чем. После – выбегают, дальше их привязывают к стульям, один пытается сопротивляться, ему стреляют прямо в лицо. Закрываю глаза. Разговаривают приказами: «Не дергаться», «Сидеть», «Слушать внимательно», несколько фраз о «бабе», которой нет в доме, затем остается один голос, Саныч:
– Если есть среди вас те, кто знает, где эта фифа находится, можете получить шанс выжить, если кто знает, куда делся Рублёв, аналогично, мы должны доставить его нашему боссу раньше, чем его найдет ФСБ, поняли?
Тыкаю на паузу, значит, Саныч – тоже пешка. Кто движет всеми фигурами на этой шахматной доске? Извлекаю диск – я обязана сохранить его для Игната, возможно, это как-то поможет ему в будущем. Хотя… если папа прав, значит, мой муж прекрасно знает, чей груз он потерял и кто этот «босс».
Достаю записную книжку.
Записываю четыре вопроса, которые меня интересуют: «Чьи наркотики были на корабле? Куда делся корабль? Кто такой „босс“? Как я могу помочь?».
Ответов у меня нет. Прибираю записную книжку и жесткий диск в тумбочку, затем резко меняю мнение, иду в гардеробную, засовываю все это в одну из сумочек – зеленую, любимый цвет Игната.
Никак не могу осознать свою беременность, не испытываю никаких определенных чувств, не отмечаю никаких изменений в организме – все моё существо сосредоточенно на одной мысли, о том как тяжело сейчас моему мужу.
Следующие несколько недель провожу в том же амебном состоянии – еда, сон, телевизор, изучение сайтов, где может быть информация о деле Игната Рублёва. Самое странное, что информации нигде нет.
Павел Аркадьевич в точности исполняет моё желание обследоваться только в стенах особняка отца: в комнате, прилегающей к моей, появляется целый научный центр с разной аппаратурой – в частности гинекологическим креслом и аппаратом УЗИ. Меня все устраивает – особенно похвала женщины-гинеколога, которая говорит, что беременность протекает идеально.
Отца я не вижу вообще, он либо в кабинете, либо вне дома, когда он уезжает, Стёпа остается дома, присматривает за мной. Когда я решила поехать к подруге, он мягко остановил меня в дверях, уточнил куда я, предложил пригласить её к нам. На вопрос «почему?» ответа не последовало, таким образом, география моих передвижений свелась к узкому кругу территории особняка. Радиус моей свободы превратился в два квадратных километра ухоженной природы на окраине Москвы.
Еще через пару недель я начинаю впадать в апатию, редкие приступы токсикоза и слабости прошли, в мир опускается осень. Я с ужасом понимаю, что давно потеряла счет дням, открываю календарь на телефоне – двадцатое сентября, значит, уже больше месяца я ничего не знаю об Игнате. Молчание папы начинает раздражать, пустая череда новостей тоже. Большую часть времени я просто лежу, рука давно прошла, на ногах только в паре мест еле заметные пятнышки, откидываюсь на подушки, закрываю глаза и соскакиваю как ошпаренная: