После разминки они танцевали бачату, которую Бану невзлюбила сразу же. Её повергала в ужас мысль, что кто-то может просунуть колено между её бёдер и танцевать в этом положении, будто так и надо. «Что за дела? Бачату надо танцевать с любовником! Ну или, по крайней мере, с тем, кого не отказалась бы видеть своим любовником! Почему я должна прижиматься к этим уродцам?» – горячилась она. И всё же любовь требовала гекатомбы. Сколько же потных, ледяных лап ей пришлось перещупать, и всё в надежде на то, что однажды она вложит свои руки в тёплые уютные ладошки, вдохнёт, как кислород, запах Веретена, полюбуется игрой бликов света на его шелковистой коже, сдержанно улыбнётся, глядя на его смешное хорёчье лицо.
Бачату Учитель танцевал только со своей помощницей. Потом, когда начиналась сальса, она уходила и забирала с собой тех, кто ещё был недостаточно готов, чтобы учиться у Веретена, и тогда оно выбирало партнёршу из учениц. Это всегда был волнующий момент для женщин. Некоторые молча надеялись, другие, те, кто знал его давно, сами предлагали себя. Веретено выбирало только из лучших, и Бану ненавидела их. Время от времени он толкал одну и ту же речь:
– Внимаем сюда! Когда танцуете, смотрим на партнёра. Это всем касается! Вот я танцую со своим партнёршей. Я танцую для неё, и она для меня в этот момент – самая-самая! Это называется мастерство актёра.
Слушатели и правда благоговейно «внимали». А Бану стояла с отсутствующим видом и представляла себе Веретено в детстве. Вот он, маленький страшноватый мальчик, посмотрев балет по телевизору, мастерит себе из бумаги пачку балерины, надевает её и вертится перед зеркалом. И тут его за этим позорным занятием застаёт отец, мужчина суровый, старой закалки. Отвесив сыну несколько крепких оплеух, он говорит: «Если так хочешь танцевать, иди и танцуй мужские танцы». И Веретено становится «народником». Бану почти уверена в правдивости своих фантазий. Но её безмерно печалит то, что она никогда не узнает наверняка.
Иногда Веретено, не выдержав, исполняло женскую партию, чтобы показать неуклюжим девушкам, как надо двигаться. Роль партнёрши давалась ему гораздо лучше, чем мужская, в ней он выглядел изящным, а плавность и мягкость его осторожных движений смотрелись органично. Мимо окон школы часто проходили праздношатающиеся парни, приехавшие в город из глухих деревень. Увидев в подвале двух танцующих в паре мужчин, они начинали издавать пронзительные вопли, как макаки, подвергшиеся нападению ягуара. Веретено с его поразительной терпимостью к людям только хихикало и кричало по-азербайджански: «Добро пожаловать, заходите к нам!» — и махало им могучей ручищей. Услышав это громогласное приветствие, чахлые бездельники, чьи рост и фигуры сильно пострадали в результате многовекового близкородственного скрещивания, пугались и убегали. От их неизбежного присутствия возле школы асфальт был заплёван с особым усердием. Причина состояла в том, что неподалёку в разваливающемся двухэтажном доме сохранилась с незапамятных времён чайхана. Там подавали чай в стаканах «армуды», имевших форму женской фигуры, – чай, прошедший многочасовую термическую обработку в кипящей воде и утративший остатки вкуса, чай, из которого вытрясли всю информацию. На колченогих столах висели клеёнки и стояли пластмассовые сахарницы с неровными кусочками сахара, похожими на неотполированные глыбы мрамора. Над сахарницами кружилось в народной пляске тысячное поколение мух. Сюда приходили старики, чтобы играть в нарды, обсуждать падение нравов в стране и провожать немногочисленных проходящих мимо девушек липкими взглядами, и бешеные от отсутствия интимной жизни юноши. Иногда кто-нибудь из утомившихся танцоров в дни великих подготовок к чемпионатам заказывал чай из чайханы прямо в школу, что по какой-то непонятной причине раздражало Веретено, которое вообще-то отличалось милым и добродушным характером. Но с посторонним чаем в школе он боролся. Однажды он особенно сильно разозлился, и стакан лопнул прямо в руке ученика, заказавшего чай. Впоследствии тот утверждал, что от испуга слишком сильно сжал стакан, вот он и разбился.
В конце урока Веретено обязательно показывало всю пройденную связку целиком, а ученики толпились вокруг и снимали видео на телефоны. Вопреки собственным наставлениям, Веретено почти никогда не смотрело на партнёршу, а глядело оно куда-то поверх её головы, скорее всего, на себя в зеркало; танцуя, оно закусывало нижнюю губу, отчего ещё больше становилось похожим на хищного зверька. Бану заметила это однажды, просматривая видеозапись, которой с ней поделилась Лейла – сама Бану никогда не делала записей, – и долго смеялась с умилением. Позже выяснилось, что нельзя доверять этому расфокусированному взгляду: не глядя ни на кого, Веретено видело всех, наблюдало и запоминало. Казалось, и сами стены в школе следили за происходящим и доносили ему. Однажды в коридоре Бану говорила с Лейлой, уткнувшись лбом в её висок, отчего со стороны они походили на заговорщиц:
– Может, просто убить его и не мучиться? Для человечества это не будет потерей, а я бы почувствовала облегчение. Сил больше нет смотреть, как он бегает за разными бабами и хватает их за бока.
– Везде он лезет э, как сохулджян![7] – воскликнула Лейла.
– Что это такое?
И тут Лейла с ужасом поняла, что сама не помнит перевода этого слова. Бану продолжила прерванную мысль:
– Знаешь, я думаю, если отрезать ему голову, он будет, как курица, еще некоторое время бегать и танцевать без головы.
И вдруг из противоположного конца школы, из зала, неведомо к кому обращаясь, Веретено крикнуло:
– Нож у меня в кабинете!
Байрам переживал противоречивый период своей жизни. С одной стороны, он был верен до уныния и никак не хотел забыть несчастную Афсану. С другой стороны, он постоянно танцевал с самыми разными девушками, некоторые даже улыбались ему! Сначала он думал, что они смеются над ним, и опускал глаза в пол с недовольным выражением лица. Потом понял, что на самом деле они выражают своё дружеское отношение, и слегка раскрепостился. Дошло даже до того, что он осмелился повторить фирменную шутку Учителя: он во время исполнения одного из движений бачаты неизменно похрюкивал, чем каждый раз вызывал восторженный смех. Байрам тоже однажды хрюкнул во время танца. Его партнёрша – девушка, о которой Байрам думал, что ей шестнадцать лет, – вскинула на него недобрые глаза и сурово заявила:
– Тебе так не подходит делать. – Этот раздражённый выговор Байрам принял за милое кокетство, потому что считал девушек существами, неспособными сердиться и уж тем более показывать это. Поэтому продолжал хрюкать до тех пор, пока не началась сальса и девушка не бросила его, убежав к другому партнёру.
Видимо, Байрам был законченным мазохистом, потому что из всех девушек он выбрал ту, которая была самой недружелюбной, самой недоступной и самой неподходящей для него, – Бану. Когда она говорила, он не понимал и четверти слов, употребляемых ею, но продолжал лезть с разговорами. Он отправил ей запрос на дружбу в Facebook, который она не приняла. Она даже не помнила ни его лица, ни его имени, потому что почти все парни на танцах, увы, казались ей слепленными по одной болванке. Но Байрам привык к положению безнадёжно влюблённого, любовь к Афсане закалила его и научила ждать. Очевидно, он решил дождаться смерти Бану.
Про Афсану он тем не менее не забыл. Он продолжал копаться в её прошлом, вытащил на свет божий все её старые статусы:
«Счастье – это когда просто смотришь в глаза человека и понимаешь, что его искала всю жизнь».
«Сердце разбито… не подходите – поранитесь осколками».
«Ты никогда не будешь моим, но я навсегда запомню твоё дыхание».
«Любовь – это сказка, а сказка – обман!!!»
И далее в том же духе – Байрам даже прослезился – до самого последнего, выставленного за день до рокового прыжка:
«Просто помни, что я была на свете когда-то».
«Она кого-то любила, – проявил наконец Байрам чудеса сообразительности, – но кого?»
Побуждаемый в равной степени желанием разгадать загадку и почаще видеть Бану, Байрам пошёл на дополнительные занятия. Учитель иногда заставлял Бану становиться в пару с Байрамом, и это сделало парня ещё более преданным его поклонником. Он решил втереться к нему в доверие, чтобы Учитель разрешил ему всегда танцевать с Бану.
– Ты давно ходишь?
– Пару месяцев.
– Как это?!
Бану нервно пожала плечами, потом по неосторожности посмотрела ему прямо в глаза и скривилась в противной презрительной ухмылке. Байрам чуть не запрыгал от радости: она улыбнулась ему, он ей, наверное, нравится!
Когда музыка закончилась, а вместе с нею должен был завершиться и танец, Байрам попробовал придержать в своих мокрых пальцах безвольную руку Бану. Так всегда делал Учитель: объясняя что-то (иногда по пятнадцать минут), он не выпускал руки партнёрши, кем бы она ни была, держал эту руку, гладил, сжимал, словно бездумно. Но Байраму не удалось повторить этот фокус: только он попробовал скользнуть пальцем по ладони Бану, как та злобно вырвала свою руку, как можно незаметнее вытерла её о кофту, повернулась к Байраму спиной и присела на низкий широкий подоконник, якобы чтобы отдохнуть. К ней тут же подлетел лысый молодой танцор по имени Джафар.
Это был занимательный субъект. Его Бану и Лейла встретили одним из первых, когда пришли в школу. Это его рука вписала их имена в журнал. Когда Бану проходила мимо Джафара, он сворачивал тощую жилистую шею, глядя ей вслед, особенно если она была в короткой юбке. Один раз он так засмотрелся, отрабатывая акробатический элемент, что забыл подставить руки запрыгивающей на него партнёрше, и та чуть не свалилась на пол.
Джафар попался в сети Учителя, когда ещё танцевал в ансамбле народных танцев под его руководством. Он был насильственно обучен сальсе и стал работать в школе танцев. Втайне Джафар ненавидел своего повелителя, он походил на строптивого раба, который только и ждёт удобного момента, чтобы прирезать господина и сбежать с его золотом. Под опёку Джафара попадали те, кто не был достаточно хорош для Учителя: полные тётушки в закатном возрасте, безнадёжно неповоротливые девицы со слишком большими ногами и руками, низкорослые малолетки, не научившиеся ещё краситься. Стараясь, как и многие, во всём подражать Учителю, Джафар лез к девушкам и даже к дамам в возрасте с поцелуями, щипками, тычками и прочими дикими выходками. Но то, что у Учителя выглядело мило и естественно (словно две подружки целуются в щёчки после долгой разлуки), Джафару придавало вид самого настоящего сексуального маньяка. Он угождал всем, всех поедал глазами, но… слишком часто они прижимались к нему своими разнообразными манящими телами, вся эта бачата, все эти поддержки с акробатикой. Женское тело стало для Джафара чем-то отвлечённым, вроде спортивного снаряда. Их было слишком много, и в количественном отношении, и в качественном, возможно, именно поэтому постель его была одинока и пуста: он никак не мог сосредоточиться на одной-единственной, глаза разбегались, а руки не поспевали.
Так Джафар схватил и Бану, которая сидела на подоконнике и с лирическим выражением лица наблюдала за Веретеном, чьи движения были так умильны, так неуклюже-грациозны, что она сравнивала его с кувыркающимся толстым котёнком. Поддев одну руку под колени Бану, Джафар обвил её второй рукой за талию и бесцеремонно рванул вверх. Девушка, почувствовав, что теряет сцепление с опорой, вскрикнула и задрыгала ногами, но Джафар был непреклонен и полон решимости преподать ей бесплатный частный урок танцев. Байрам заскрежетал зубами от ревности. Веретено, увидев эту картину, бросило свою партнёршу на произвол судьбы, подскочило к Джафару и Бану и затарахтело, мешая азербайджанский и русский:
– Ай Джафар, бясьди да![8]! Вот ты на ней потом женишься? Он всем говорит, что женится! – Почему-то Веретено было помешано на браках между учениками своей школы. Должно быть, они позволяли ему ощущать себя доброй феей-крёстной. – Обидишь её – я тебя сам убью!
– Тогда заранее займите место в очереди, – сказала Бану. – Обид я не прощаю.
– Ух, вы посмотрите, какие мы злые! – Веретено ласково улыбнулось. – Уйди вообще, – приказало оно Джафару, и тот с недовольным лицом поплёлся обрабатывать толстую женщину, которую бросило Веретено. Само же Веретено схватило Бану и долго-долго танцевало с ней, мелодично мурлыча что-то себе под нос и периодически поглядывая вниз, на свою партнёршу, лукавым и нежным взглядом. Бану только металась, как щепочка на волнах, попискивала на особо сложных моментах, путала правую ногу с левой и цинично заглядывала ему в декольте. Иногда Веретено так крепко прижимало Бану к себе, что её грудь расплющивалась, и она боялась, как бы оно не почувствовало аритмичное биение её сердца. Музыка смолкла внезапно, и только тогда до Бану дошло: всё время, пока они танцевали, ученики стояли вокруг и жадно смотрели.
Вернувшись с урока, Бану заметила, что запах Веретена вошёл в дом вместе с ней. Она вытащила из сумки кофту, в которой танцевала, и принюхалась к ней. Так и есть, кофта вся пропиталась чарующим ароматом. Бану заснула, уткнувшись в неё лицом.
Из-за этого обонятельные галлюцинации преследовали её потом весь день, заставляя то и дело в панике озираться по сторонам и ворошить волосы. Утром, во время прогулки по бульвару, у Бану постоянно возникало ощущение, что Веретено рядом. Ветер доносил его запах с моря. Размах крыльев чаек напоминал по форме его губы. Бану была бы рада, если бы сейчас её отвлекло от сладких и мучительных воспоминаний хоть что-то.
Перекинувшись через перила, она повисла над белой водой и увидела, что море продолжает уходить. «Если здесь оно убывает, – лениво подумала Бану, – значит, где-то оно должно прибывать? Кого затопило, интересно?» Она вспомнила, что много лет назад бульвар был затоплен. Деревья погибли, стоя в солёной воде, их чёрные скелеты поднимались из болота, в которое превратился берег, и место это было запущенным и печальным. Теперь всё по-другому. Куда ни кинь взгляд – повсюду густые заросли роз, экзотические растения, изумлённо расправившие листья, не понимающие, как они очутились в незнакомой стране. Но и весёлая зелень (зелёная даже зимой) не радовала Бану. Ей только хотелось знать, куда уходит море и не связано ли это с грядущим концом света.
На танцах мало кто в него верил. Они скорее были склонны верить в своего Учителя. А тот в конец света не верил категорически. Он даже предложил собраться всем в школе и устроить вечеринку.
– Надо будет выйти на улицы и танцевать, – шепнула Бану Лейле. Веретено сидело сзади и, оказывается, подслушивало.
– Танцевать на улицах? – задумчиво переспросил он. Бану вздрогнула.
– Ну, в пятницу конец света! Кто придёт на занятие?! – завопило Веретено, вскакивая с места и хватая по пути за нос какую-то чрезмерно накрашенную девушку.
– Я, я, я! – закричали со всех сторон. Им нипочём был грядущий апокалипсис, словно какие-то доисторические язычники, словно танцующие яллы[9] наскальные фигурки Гобустана, они верили, что танцы спасут их.
Веретено незаметно вытерло испачканные тональным кремом пальцы о штаны и добавило: