Логика логикой, а все равно – никого.
– Надо возвращаться, – сказал я. – Если Петька и Полуяров живы… – я невольно запнулся, потому что прозвучали мои слова как-то очень зловеще. – Рано или поздно они вернутся на «Золушку». Жрать-то всем охота.
– Мне – есть, – уточнила Мила.
– Да хоть кушать! Только, знаешь что, давай той же дорогой не пойдем – сократим. Кажется, мы здорово увалились вправо, так что если рванем вот здесь, – я показал, в каком именно направлении предлагаю рвануть, – то срежем угол.
Шелестова не стала спорить, да и с чего бы, и мы тронулись. Она и в дальнейшем ни разу меня не попрекнула, что для женщины, в общем-то, нехарактерно. Хотя было за что, пусть я и хотел, как лучше!
Сначала все было нормально, под нашими ногами обнаружилось даже какое-то подобие тропинки, но потом мы оставили ее и поднялись на взгорок. Спустившись с него, вынуждены были подняться на следующий. А за ним еще один…
Да сколько же их тут? Остров-то крошечный, максимум три мили в поперечнике, а, кажется, что каждая миля на десять умножается.
Я проклинал себя: что там насчет горы и умного? А ведь есть еще одно золотое правило: самый короткий путь – путь известный. Забыл? Получай!
И все же мы сделали это! С очередного гребня мы увидели океан. Оставалось всего ничего – спуститься по склону и бережком-бережком к «Золушке».
Я шел первым. Штормовые сапоги – не лучшая обувка для того, чтобы лазить по скалам. Подошвы скользили, и чтобы не шлепнуться мордой о камень, приходилось двигаться, согнувшись и чуть боком, правой рукой касаясь земли.
– Ой! – раздалось за спиной.
Я обернулся. Споткнувшаяся Шелестова силилась вновь принять вертикальное, хотя и несколько скособоченное положение.
– Осторожнее, – сказал я, потому что надо было что-то сказать.
Мила не ответила, потому что отвечать было не обязательно.
– Ах, ты!
Это был уже мой крик. Коварный камешек вывернулся из-под ноги, я упал на спину и стал сползать вниз.
За два шага до этого я ступил на осыпь, спускавшуюся к самому берегу, и теперь каменное покрывало пришло в движение, ну, и я вместе с ним.
Ничего опасного в этом не было. Я же видел, что нет впереди ни расщелин, ни валуна, о который я мог бы размозжить голову. Впрочем, так как сползал я ногами вперед, говорить следовало бы о ногах и том, что между ними. В общем, бояться было нечего, как бессмысленно было пытаться остановиться, зацепившись за что-нибудь. Коли уж случилось, пусть так и несет.
В облаке пыли я благополучно достиг берега, где «покрывало» соизволило успокоиться и замереть. Я еще подождал немного, встречая плечами мелкие камешки, продолжавшие скатываться сверху. Потом и тех не стало.
Нужно было подниматься, а то разлегся тут…
Проморгавшись, я хлопнул раз-другой по коленкам, сбивая пыль, потряс руками. Приведя себя в относительный порядок, я повернулся, чтобы обрадовать мою спутницу тем, что со мной все в порядке. Хотя и сомневался, что Шелестова так уж из-за меня взволновалась.
Повернулся, и слова застряли у меня в горле.
Полузасыпанный камнями, передо мной лежал человек. В тяжелых ботинках, в сером кителе, в шапке, напоминающей обвисшую от гнили шляпку гриба. Форма сохранилась на удивление хорошо, а вот лицу не повезло – его не было. Ну, не назовешь же лицом череп, обтянутый бурой, в черную крапинку кожей.
Это был матрос кригсмарин – германского военно-морского флота, любимого детища кайзера Вильгельма II.
Jawohl, meine Kaiser!
Глава четвертая
– А было так.
Козлов приосанился. Ему нравилось быть в центре внимания. Хотя здесь, в центре Аталантики, когда ветер устойчив, авторулевой исправен, работа с парусами необременительна, это было совсем не трудно.
– Не томи, – пришпорил рассказчика Федор.
Было жарко. Весь экипаж «Золушки» собрался в кокпите – кто с банкой пива, кто с соком. Джон курил. Дым от сигары уносил бриз, так что и вонюче не было. Лепота!
– Дорада! – воскликнула Мила, и все тут же забыли про Петьку.
Большая золотистая рыба скользила рядом яхтой. Казалось, еще чуть-чуть, и ее спинной плавник появится на поверхности и пойдет резать волны, как нож масло. Но это только казалось. Вода была такая прозрачная, что определить глубину, на которой плыла дорада, было невозможно.
– Подстрелить бы, – мечтательно произнес Полуяров-младший, но и не подумал метнуться в каюту за подводным ружьем. Скорость – раз, высота борта – два, преломление – три. Ни прицелиться толком, ни тем более попасть. Разве что из пулемета порешить, но пулемета, как и любого другого огнестрельного оружия, на борту «Золушки» не было. Согласно международному морскому праву – низззя.
– Ну, дорада, что с того? – обиженно буркнул Петька.
Мы дружно игнорировали вопрос Козлова, и тогда он демонстративно отвернулся и забормотал-запел свою любимую песенку, которой успел извести нас до крайней степени: «Белый парус надежды, черный парус беды…» Дескать, видал я вас, ихтиологов.
Рыба лениво отвалила в сторону, и мы повернулись к Пете. Надо уважить человека.
Вообще, обидчивым Петька не был. Настолько, что даже подшучивать над ним было неинтересно. Только Федор по старой дружбе регулярно в этом упражнялся.
Петьку он знал со школы. И с тех пор относился к нему со снисходительностью, какую испытывает всякий убежденный троечник к продвинутому «ботанику». Они сидели за одной партой, и Петька исправно поставлял соседу тетради для списывания, получая взамен защиту от других троечников, тоже претендовавших на его знания.
В институт Козлов поступил легко, учился без проблем, а потом также без проблем нашел себе место в Департаменте природопользования и охраны окружающей среды города Москвы. С точки зрения руководства, он был идеальным чиновником: трудолюбивым, исполнительным, но самым привлекательным его качеством было отсутствие карьерных устремлений на фоне абсолютной неспособности к интригам.
Коллеги, и прежде всего руководство Департамента, очень удивились бы, узнай они, что вне служебных стен этот флегматичный увалень ведет очень даже активный образ жизни.
Потому что страсть подчас меняет людей до неузнаваемости!
Петр Козлов был кладоискателем. Начало увлечению было положено еще в детстве. Шарясь с другими дворовыми мальчишками по старому дому, выселенному и ожидающему сноса, он нашел свое первое сокровище. Вылезая в окно, наступил на подоконник – и тот треснул; приставил вторую ногу – и тот рассыпался в труху. Глядь, а под подоконником ниша. А в нише ридикюль. А в ридикюле лорнет из серебра и слоновой кости, десять позеленевших пуговиц с двуглавым орлом и стопочка купюр на сумму, на которую во времена Николая II можно было безбедно прожить в Первопрестольной года два, ну, или на месячишко скатать в какой-нибудь Биарриц – Европу посмотреть и себя показать.
Годы были советские, Петя был мальчиком честным, поэтому клад он отнес в милицию. Оказалось, что финансовой ценности найденное не представляет, историческую – отчасти. Лорнет и ридикюль, украшенный бисером и разноцветными уральскими камешками, отправились в Музей истории Москвы, где и сгинули в запасниках. Во всяком случае, Петька, сколько там ни бывал, в экспозиции их не видел. Царские купюры просто исчезли, и теперь Козлов полагал, что они уже тогда разлетелись по коллекциям бонистов, собирателей бумажных денег. Пуговицы с орлами тоже испарились. Но не все. Четыре пуговицы вернули удачливому мальчишке – на память о приключении. Сейчас, по прошествии стольких лет, эти пуговицы возлежали на бархатной подушечке под стеклянным колпаком и были красой и гордостью личного собрания Петра Козлова.
– Пойдем, – сказал мне Полуяров. – У него интересно. Заодно и познакомитесь.
Так я оказался у Козлова дома и сподобился лицезреть знаменитые пуговицы. А вокруг чего только не было! Иконы, старинные книги, какие-то черепки и железяки. Все это было найдено Петей за годы неустанных трудов на ниве кладоискательства. Он шерстил идущие под бульдозер дома в московских переулках. Шатался с металлоискателем по развалинам барских усадеб. Ездил по брошенным деревням Русского Севера. Одно время даже загорелся найти золото Наполеона, вывезенное из сгоревшей Москвы и затопленное в одном из озер у старой Смоленской дороги. Однако довольно быстро это дело оставил, наверное, ввиду бесперспективности предприятия. Потом искал сокровища разбойника Крутояра и клады Стеньки Разина, но опять же бросил. Наконец, возмечтал отыскать «Черного принца», на котором в ноябре 1854 года везли жалование войскам союзников, осадивших Севастополь. Но денег солдатики не получили – во время шторма «Черный принц» затонул где-то в Балаклавской бухте вместе с 60 миллионами фунтов стерлингов. Козлов рылся в архивах, несколько раз ездил в Крым и пришел к печальному выводу, что найти злополучный корабль ему не удастся. Потому что другим не удалось: ни таким же, как он, романтикам-любителям, ни ЭПРОНУ, даже японцы спасовали. Однако поездки к морю кое-какой результат все же дали: Петя впал в новую крайность, «заболев» морскими сокровищами. Пример Томаса Томпсона, поднявшего три тонны калифорнийского золота с затонувшего парохода «Центральная Америка», стал его путеводной звездой. И толкал на подвиги. В частности, на получение лицензии шкипера. Всегда далекий от спорта, нескладный, грузный, Петя стал яхтенным капитаном и принялся прочесывать греческие острова. Другие яхтсмены, берущие суда в чартер, заботились либо о полноценном отдыхе, либо о результатах в гонках, в обоих случаях предпочитая марины в шумных, переполненных туристами городах. У Козлова все было иначе: безмятежное ничегонеделание и победы в регатах его не волновали, а для стоянок он выбирал маленькие бухточки, лишь бы подальше от чужих глаз. Он искал сокровища легендарного пирата Хайдреддина Барбароссы.
– И я их найду! – заверял он нас.
Люди, ходившие с ним в чартер, были под стать шкиперу. Такие же одержимые кладоискатели. В этой компании Полуяров-младший был белой вороной. Кладоискательство он считал занятием непродуктивным, хотя, надо отдать ему должное, от копания в земле никогда не отлынивал. Чего же, спрашивается, плавал с ними? Просто ему нравилось вот так: никуда не спеша, но с целью, а главное – под жарким солнцем и белым парусом. Первый раз Федор пошел с Козловым больше от скуки, чем из интереса, и влюбился!
Это Козлов посоветовал другу яхтенную школу Николая Пирогова, после чего они поменялись местами, и уже Петька от случаю к случаю становился членом экипажа капитана Полуярова. Поэтому то, что Козлов оказался в команде перегонщиков и отправился с нами в Доминикану, выглядело совершенно естественно. Причем пришел он в наш маленький и на тот момент не слишком дружный коллектив не с пустыми руками. Но узнали мы об этом только в Атлантике.
* * *
– Как живой! – восхитился я, разглядывая мумифицированные останки.
– Мертвый он. И страшный! – с раздражением воскликнула Шелестова. Она без проблем спустилась вниз, потому что все гадости, которыми могла одарить осыпь, достались мне.
– Не согласен. Хорошо сохранился.
– И что?
– А как?
– И как?
– Может, порода тут особенная – пористая или что. Влагу на себя взяла, потому и не гнил морячок, сох только. Может, еще какая причуда. Не специалист я по этим делам, даже не любитель-таксидермист. Так что, как сохранился – гадаю, а вот как погиб – догадываюсь. Попал под обвал, его протащило по склону, поэтому даже если пробовали искать, то копнули там и сям – и бросили. У них же со временем было туго.
– Ты думаешь, это те самые немцы, о которых рассказывал Козлов?
– Надо полагать, те самые. Про других, по крайней мере, мне ничего не известно.
– А что нам вообще известно? – спросила Мила, и было непонятно, что она имеет в виду: немецкую экспедицию на остров Селваженш-Гранди, сокровища капитана Кидда или события минувшей ночи. Ну, я и не стал отвечать.
Я думал: что мне делать с этим… артефактом? Сообщу, конечно, когда нас найдут, а пока… Я стал сгребать камни и засыпать ими мумию. Когда закончил, взглянул на безучастно наблюдавшую за моими действиями Шелестову.
– Аппетит не пропал?
Мила вздрогнула и пробормотала:
– Два трупа. И еще этот… Проклятый остров!
* * *
– Вот ведь странно, – говорил Петька. – Мадейра – райское местечко, а острова Селваженш – натуральное чистилище. Другая природа, зелень скудная. А ведь рядом совсем: 150 миль – не расстояние. Да и до благословенных Канар рукой подать. Воистину, неисповедимы пути Господни и прихоти Его тоже. Одним – все, другим – ничего.
– Все, как в жизни, – мрачно проговорил Чистый.
Я промолчал, но слова Кости для себя отметил. И не я один. Мила тоже бросила на Чистого колючий взгляд. Зато Джон остался невозмутим, а Федор Полуяров-младший мягко посоветовал:
– Ты, Петя, не о Всевышнем, ты о Кидде давай.
– Да будет вам известно, – сказал Козлов, – что капитан Уильям Кидд, шотландец по происхождению, был не самым кровожадным пиратом тех неспокойных времен, но одним из самых удачливых. Историки затрудняются сказать, сколько кораблей он захватил за годы своей разбойничьей карьеры. Во всяком случае, судовые журналы, которые вел Кидд, не проливают на это свет истины. Но есть вещи, которые вообще не нашли в них отражения. Соображаете, какие именно?
Козлов взял театральную паузу, ожидая от нас вариантов ответов. Мы молчали. Пауза затягивалась, становясь неприличной, и наш лектор несколько растерянно продолжил:
– Правильно. В них нет ни единого упоминания, ни малейшего намека на то, где капитан спрятал свои сокровища. Где он зарыл свои главные клады!
– А что, были и не главные? – усмехнулась Шелестова, посасывавшая через трубочку оранжад.
– Да, моя милая, – ласково улыбнулся ей знаток разбойных обычаев и дел. – Пираты того времени действовали точно так же, как сегодня поступают дельцы с Уолл-стрита. То есть не кладут все яйца в одну корзину. Капитан Уильям Кидд оставил в наследство истории не меньше десяти кладов, из которых найдены только два. Однако обратимся к подробностям. В начале 1690-х годов Кидд решил завязать с морским разбоем, превратившись в добропорядочного купца. Этому способствовало следующее обстоятельство. В тот переломный момент Кидд уже не был простым пиратом, грабившим всех без разбора. Он был капером на службе у Британской Короны, и с ее одобрения разорял французские поселения в Вест-Индии и топил французские суда. Оставив службу, Кидд занялся торговлей и преуспел в ней. У него был свой корабль, свое поместье близ Нью-Йорка, наконец, жена и дети. Благопристойная и благополучная жизнь продолжалась до 1695 года, когда оскудевшая казна заставила губернатора Нью-Йорка и Новой Англии лорда Белломонта закрутить интригу, целью которой было вновь направить стопы Кидда на тропу грабежа и порока. Не буду утомлять вас деталями, скажу лишь, что интрига Белломонту удалась. Капитан Кидд снова вышел на разбойничий промысел. Он взял курс на Мадагаскар, затем побывал у Коморских островов и в Красном море. Однако удача отвернулась от того, кому ранее благоволила. Французские суда упорно не попадались. Встречались лишь английские купцы, которые, по каперскому соглашению, Кидд не имел права трогать. Лишенная добычи команда возроптала. Зрел бунт, главой которого должен был стать канонир Билл Мур. В пылу ссоры Кидд убил его. На время недовольные попритихли. Но проблема была лишь отложена, и Кидд, который теперь боялся свою команду больше британских законов, взялся за старое. Он стал грабить всех подряд. И этого английские лорды ослушнику не простили. Кидд был арестован в Нью-Йорке и препровожден в Лондон. Там, обвиненный в пиратстве и убийстве Билла Мура, 13 мая 1701 года он был повешен.