– Боишься, что кто-то затмит тебя, а? – насмешливо ухмыляется он.
Я смотрю в сторону, игнорируя его. Сравнивая ее внешность со своей, как это делают все женщины, не могу не признать: эта девушка красивее меня. Но внешность не поможет ей здесь. В цирке важнее всего талант и опыт – а их у нее нет.
– Она не может остаться, – говорит Петр со своего места, я вздрогнула от силы в его голосе. Герр Нойхофф добрый человек, но это его цирк и даже такие звезды, как Петр, не смели открыто возражать ему.
– Я хочу сказать, что ей придется уйти, как только ей станет лучше, – поясняет он.
– Куда? – спрашивает герр Нойхофф.
– Не знаю, – признает Петр. – Но как она может оставаться? Одинокая девушка с ребенком, начнутся вопросы.
Он думает обо мне, о том, какие дополнительные расследования и какую опасность может принести их появление. Моя истинная личность и прошлое известны почти всем внутри цирка, однако нам удавалось сохранять эту тайну от людей извне – до сих пор, во всяком случае.
– Мы не можем рисковать, привлекая внимание.
– Проблем не будет, если она будет частью нашей программы, – возражает герр Нойхофф. – В цирк постоянно приходят новые артисты.
«Раньше приходили», – мысленно исправляю его я. Множество новых артистов приходило в цирк раньше – когда-то у нас были дрессировщики из Сербии, жонглер из Китая. Но за последние годы цирк увял. Теперь просто-напросто нет денег, чтобы расширять труппу.
– Чья-нибудь двоюродная сестра из другого цирка, – предлагает герр Нойхофф, раскрывая свой план. Наши сотрудники будут знать, что это не так, но временных работников такое объяснение, скорее всего, устроит. – Если она будет готова выступать, никто не заметит, – добавляет он.
Это правда, зрители не заметят: они исправно ходят на выступления, но не видят выступающих нигде, кроме сцены.
– Это очень любезно с вашей стороны, предлагать мне место, – вмешивается девушка. Она пытается подняться с кровати, не отпуская ребенка, но сама попытка, похоже, лишает ее всех сил, и она снова откидывается на подушки.
– Но мы не хотим быть обузой. Как только погода наладится и мы немного отдохнем, мы отправимся в путь. – Я вижу панику в ее глазах. Им некуда идти.
Получив подтверждение своим словам, я поворачиваюсь к герру Нойхоффу.
– Видите, она не сможет.
– Этого я не говорила. – Девушка снова выпрямляется, поднимает подбородок. – Я работоспособная и уверена, что при достаточном количестве тренировок я справлюсь. – Внезапно она как будто загорелась идеей показать, на что она способна, хотя всего минуту назад не хотела даже пытаться: я узнаю в ней дух противоречия, присущий и мне самой. Понимает ли она, во что собирается ввязаться?
– Но мы никак не успеем ее подготовить, – повторяю я, пытаясь найти другой довод, чтобы убедить его, что это не сработает.
– Ты сможешь, Астрид. – Теперь в голосе герра Нойхоффа решительность. Вместо того, чтобы уговаривать меня, он в одном шаге от того, чтобы отдать мне приказ. – Ты нашла здесь убежище. Ты должна сделать это. – Его глаза прожигают меня насквозь. Так вот, значит, как я буду отдавать свой долг. Весь цирк рискует собой, чтобы укрыть меня, а теперь я должна сделать то же самое для незнакомки. Его выражение лица смягчается. – Два невинных человека. Если мы им не поможем, они наверняка погибнут. Я не хочу, чтобы их смерть лежала на моей совести. – Он не сможет так просто развернуть девушку с ребенком, как мог бы меня.
Я встречаюсь взглядом с Петром, и он открывает рот, чтобы снова возразить, что мы слишком сильно рискуем. Но он молчит, зная, как и я, что дальнейшие препирательства не приведут ни к чему хорошему.
– Ладно, – говорю я наконец. И все же у просьбы герра Нойхоффа есть пределы. – Шесть недель, – говорю я. – Я постараюсь подготовить ее до начала тура. Но если не выйдет, то она должна будет уйти. – Я никогда не выступала против него, и на секунду ко мне возвращается ощущение того, что мы равные соперники. Но это все в прошлом. Я встречаюсь с его пристальным взглядом, стараясь не моргать.
– Договорились, – уступает он, удивляя меня.
– Мы начинаем завтра, на рассвете, – произношу я. Шесть недель или шесть лет – не важно, она все равно не сможет. Девушка внимательно смотрит на меня, я ожидаю, что она возразит мне. Однако она продолжает молчать, в ее больших испуганных глазах заметен проблеск благодарности.
– Но она ведь только что едва не околела, – возражает герр Нойхофф. – Она измотана. Ей нужно восстановиться.
– Завтра, – настаиваю я. У нее ничего не получится, и с ней будет покончено.
Глава 5
Ноа
Она приходит за мной перед рассветом.
Я уже не сплю, на мне чей-то халат. Незадолго до этого я подскочила в постели, просыпаясь от кошмара, меня трясло. Мне снился сон о том, что я вернулась в тот вагон на станции, во второй раз, но не для того, чтобы спасти больше детей, а потому что я каким-то образом знала, что среди них есть и мой ребенок. Но когда я открыла дверь вагона, он оказался пуст. Я залезла в кромешную тьму и кричала от того, что мои руки натыкались на одну лишь пустоту.
Я пробудилась ото сна, надеясь, что я кричала не наяву и не напугала жителей этого странного дома. Я попыталась снова закрыть глаза. Надо было вернуться и спасти своего ребенка. Но картинка уже исчезла.
Когда я немного пришла в себя, то потянулась к ребенку, мирно спавшему в корзине возле моей кровати. Я прижала его к себе, его тепло успокаивало меня. Глаза привыкли к темноте комнаты, немного разбавленной лунным светом, проникающим в комнату сквозь занавески, подвязанные витыми шнурами. В камине в углу догорал огонь. Я никогда не видела такой величественной мебели. Я вспоминаю тех странных людей, собравшихся вчера, когда я проснулась: круглого владельца цирка, женщину, которая смотрела на меня с большой неприязнью, мужчину с вытянутым лицом, который сидел на кресле и наблюдал. Они похожи на персонажей рассказов, которые мама читала мне, когда я была еще ребенком. Цирк, говорили они, – трудно поверить, что этот мир до сих пор существует, даже во время войны. Проснись я на луне – и то, наверное, удивилась бы меньше. Я была в цирке лишь однажды, когда мне было три года, и я плакала от ослепительно яркого света и громких звуков, пока отец не увел меня из палатки. И вот я здесь. Это странно, но не страннее, чем найти вагон, полный младенцев. Не страннее всего того, что случилось со мной с тех пор, как я ушла из дома.
Я смотрю на ребенка, недавно помытого и уютно устроившегося в моих руках. Тео, почему-то я назвала его так, когда они спросили. Не знаю, откуда это имя появилось в моей голове. Он спит у меня на предплечье, и я держу руку неподвижно, чтобы не побеспокоить его. У него умиротворенное выражение лица, щеки порозовели. Где же он спал до того, как его положили в поезд? Я представляю теплую детскую кроватку, руки, которые гладили его по спине, чтобы успокоить. Молюсь о том, чтобы мой собственный ребенок спал где-нибудь в безопасности, так же, как этот.
Вчера вечером они обсуждали меня так, как будто меня там и не было. «У нее внешность как раз для цирка, ты так не думаешь?» – сказал владелец цирка, когда я лежала с закрытыми глазами и они думали, что я их не слышу. Они оценивали меня, как лошадь на рынке. Я хотела подняться, сказать «спасибо, конечно, но нет», забрать ребенка и уйти в ночь. Но за окном завывал жуткий ветер, а холмы казались бесконечным белым морем. Если я с Тео снова отправлюсь в путь, до следующего дома мы уже не дойдем. Поэтому я позволила им обсуждать меня. В любом случае, это не наше место. Мы побудем здесь, чтобы скопить немного денег, а потом уйдем. Куда мы пойдем – этого я не знаю.
– Мы будем платить тебе десять марок в неделю, – сказал владелец цирка. Сумма показалась мне неоднозначной, но не настолько низкой, чтобы подумать, что он воспользовался моим положением. Должна ли я была попросить больше? Вполне возможно, что это очень щедрое предложение для того, кто никогда не выступал. Я так мало знаю о деньгах, и я не в той ситуации, чтобы торговаться.
После того, как эти цирковые работники закончили меня обсуждать, они вышли из комнаты, и я заснула. В какой-то момент я проснулась и пошла искать в темноте уборную. Несколько раз что-то громыхало вдалеке, отражаясь эхом в холмах. Видимо, бомбежка, как те, которые я так часто слышала, работая на вокзале. Но сейчас они были достаточно далеко, поэтому не вызывали тревоги.
В комнату никто не заходил, до этого момента. Услышав шаги в коридоре, я аккуратно сползаю с кровати, чтобы не разбудить Тео, хочу открыть дверь до того, как в нее постучат. В полутьме передо мной стоит женщина, они звали ее Астрид; та самая, которая вчера смотрела на меня с неприязнью, лунный свет позади нее окутывает ее странным свечением. Ее угольно-черные волосы подстрижены коротко и завиваются на концах, обрамляя лицо. На ней нет украшений, кроме пары золотых сережек с маленькими алыми камешками. У нее очень экзотичная красота, ее достаточно крупные черты лица идеально сочетаются друг с другом. Она не улыбается.
– Ты спала достаточно, – объявляет она без приветствий или предисловий. – Пора вставать и браться за работу. Она бросает в мою сторону трико, выцветшее, с заштопанными носками. – Ты должна надеть вот это. – Понятия не имею, куда делась моя одежда, промокшая и изодранная в клочья. Я жду, когда она уйдет, чтобы я могла переодеться, но она лишь слегка отворачивается. – Мы не можем терять ни дня. Я буду учить тебя – ну, попытаюсь, во всяком случае. Не думаю, что тебе это по силам, но если справишься – сможешь ездить с нами.
– Учить чему? – спрашиваю я, жалея, что не спросила вчера, когда сказала, что смогу.
– Летать на трапеции, – отвечает она.
Я слышала, что они обсуждали это вчера вечером. Теперь я вспоминаю, что они говорили что-то про воздушную гимнастику. В тумане своего измотанного состояния я не смогла сообразить, что именно это значит. Теперь осознание, насколько это безумное предложение, обрушилось на меня со всей силой: они хотят, чтобы я забиралась под потолок и рисковала своей жизнью, раскачиваясь, как обезьянка. Меня здесь никто не держит. Я не обязана это делать.
– Вы очень добры, но я не думаю, что… – Я не хочу оскорбить ее. – Я не смогу. Я могу убираться или, возможно, готовить, – предлагаю я те же варианты, что вчера.
– Герр Нойхофф владеет этим цирком, – сообщает она. – И он хочет, чтобы ты училась. – У нее идеальная дикция, она как будто не из этих мест. – Конечно же, если ты не справишься… Тогда, возможно, у тебя есть богатый дядюшка, который готов забрать тебя к себе? – Она говорит это с насмешкой, но в ее словах есть доля истины. Я не могу вернуться на вокзал, там уже точно заметили, что мы с ребенком пропали. Одна я могла бы уйти в бега. Но лютый мороз едва не убил нас. Мы не выдержим второго раза.
Прикусываю губу.
– Я попробую. Две недели. – За две недели я стану сильнее и придумаю, куда нам с Тео отправиться. Конечно же, мы не останемся в цирке.
– Мы даем тебе шесть. – Она пожимает плечами, ей, похоже, все равно. – Пойдем. – Я переодеваюсь в трико настолько скромно, насколько это возможно сделать под ночнушкой.
– Подождите, – останавливаюсь я в нерешительности, глядя на Тео, который продолжает спать на кровати.
– Твой брат, – говорит она, подчеркивая второе слово. – Тео, не так ли?
– Да.
Она на минуту задерживает свой взгляд на мне. Затем поднимает ребенка с кровати. Я борюсь с желанием ее остановить, сама идея о том, что кто-то другой будет держать его на руках, для меня невыносима. Она укладывает его в колыбельку.
– Я попросила горничную, Грету, чтобы она заходила и присматривала за ним.
– У него колики, – говорю я.
– У Греты своих шесть. Она справится.
И все же я не решаюсь уйти. Дело не только в том, что я переживаю за Тео: если горничная будет менять его пеленки, она узнает, что он еврей. Я обращаю внимание на его чистые пеленки и понимаю, что уже слишком поздно. Кто-то уже знает правду о его происхождении.
Я следую за Астрид к лестнице мрачного дома, в воздухе пахнет плесенью и гарью. Затем я надеваю свои сапоги, они стоят у входной двери, все еще мокрые. Она протягивает мне мое пальто, и я замечаю, что сама она идет без верхней одежды. У нее безупречная фигура, тонкие ноги, скрывающие истинную силу, идеально плоский живот, какой был у меня до рождения ребенка. Она ниже, чем мне показалось вчера. Но ее тело похоже на статую, элегантные линии, будто высеченные из гранита.
На улице мы тихо идем через широкое поле, лед хрустит под нашими ногами. Однако воздух сухой и мягкий, если бы вчера была такая погода, я бы пошла дальше в лес, не потеряв сознание. Ярко светит луна. Ночное небо усыпано звездами, и на секунду мне кажется, что каждая из них – это младенец из поезда. Где-нибудь далеко родители Тео – если они еще живы – думают, куда же пропал их ребенок, и их сердца разрываются от тоски, так же, как и мое. Смотрю на небо и возношу ему безмолвную молитву: прошу, чтобы эти люди могли как-то узнать, что их сын жив.
Астрид открывает дверь в большое здание. Она щелкает выключателем, и над нашими головами потрескивают загорающиеся лампы. Внутри ветхий спортивный зал, в нем пахнет потом, старые маты гниют в углу. Здесь все неопрятное и ветхое, так непохожее на шик и блеск, с которыми у меня ассоциировался цирк.
– Снимай пальто, – велит она, подходя ко мне ближе. Ее рука касается моей. Моя бледная кожа вся усыпана тысячами родинок и шрамов, а у Астрид мягкая, ровная, оливкового цвета. Как озеро в безветренный день. Она достает бежевую ленту, которой оборачивает мои запястья, медленно и методично, затем опускается на корточки и покрывает мои ноги мелом, стараясь не пропустить ни сантиметра. У нее идеально ровные ногти, но руки грубые, покрытые морщинами, в отличие от тела и лица, они не могут скрыть возраст. Ей, видимо, где-то около сорока.
Под конец она кладет мне в руки горсть густого порошка.
– Канифоль. Твои руки всегда должны быть сухими. Иначе соскользнешь. Не думай, что сетка тебя спасет. Если ударишься слишком сильно, то она упадет на пол или же отпружинит тебя в сторону. Ты должна приземляться на центр сетки, не на край.
Она холодно отдает инструкции, проверенные временем, которые помогут мне не упасть и не погибнуть. В голове все вертится: Неужели она сама верит, что мне это под силу?
Она показывает, что я должна подойти вслед за ней к лестнице, расположенной близко к одной из стен, лестница зафиксирована ровно по вертикали.
– Разумеется, номер будет упрощен, – говорит она, как бы напоминая, что мне никогда не достичь нужного мастерства. – Чтобы стать настоящим воздушным гимнастом, нужно положить на это всю жизнь. Есть способы компенсировать это, так чтобы зрители не заметили. Но, конечно же, в цирке не место бутафории. Зрители должны поверить, что все наши трюки настоящие.
Она начинает забираться на лестницу с грацией кошки, затем смотрит сверху вниз на место, где стою я, никуда не двигаясь. Я оцениваю высоту лестницы, упирающейся в потолок. Верхняя точка не меньше двенадцати метров от пола, а внизу ничего, кроме видавшей виды сетки, висящей над твердым полом на высоте одного метра. Я никогда не боялась высоты, но у меня никогда и не было повода бояться: наш дом в деревне был одноэтажный, на многие километры вокруг не было ни одной горы. Я не могла даже представить что-то подобное тому, что вижу перед собой сейчас.
– Неужели нет номеров попроще, – говорю я, и в мой голос прокрадывается умоляющая интонация.
– Герр Нойхофф хочет, чтобы ты научилась именно этому, – твердо отвечает она. – Трапеция на самом деле проще многих других номеров.
Не могу представить ничего более сложного. Она продолжает:
– Я могу научить тебя, привести тебя туда, куда нужно. Или нет. – Она спокойно смотрит на меня. – Возможно, нам стоит отправиться к герру Нойхоффу сейчас и сообщить ему, что ничего не получится.