Смертельный удар - Пальянова Г. В. 5 стр.

Чекист посмотрел на парня, подошел к нему и неожиданно ударил кулаком в лицо. Удар был настолько сильным, что парень упал на пол вместе со стулом. Галась спокойно вернулся на свое место за столом. Он наклонился над пачкой листовок и взял в руки толстую книгу.

– Что у нас здесь? – заговорил сам с собой офицер, краем глаза наблюдая за неуклюжей попыткой парня подняться с пола. Тот поднял стул, сел на него, а потом ладонью вытер струйку крови, стекавшую из уголка рта.

– «Война в эфире», автор Ян Новак, в скобках Здислав Езеранский, издано Свободным издательством «Комитива», в 1987 году где-то в Польше – говорил чекист, бросая взгляд то на книгу, то на парня. – Так у нас здесь новинка, еще пахнет типографской краской. Интересно, что это за птица, этот Новак, который пишет о… вот именно, о Радио Лондон… и о Свободной Европе. А это что? – он положил на стол «Войну в эфире» и взял в руки небольшую брошюру с названием «КНП – избранные документы». – Так ты из Конфедерации независимой Польши. Прекрасно.

Офицер уселся в кресло и начал листать брошюру. Спустя минуту он остановился и начал читать:

«Сегодня польский народ вновь пробуждается и поднимается с колен. Наступает новая эра нашей истории. От нас, прежде всего, от нас самих, зависит, когда Польша станет независимой, а польский народ сам сможет решать свою судьбу»…

Он закрыл брошюру и бросил на стол. Это резкое движение, по-видимому, напугало парня, потому что он отшатнулся, как будто хотел защититься от очередного удара, но чекист не собирался его сейчас бить. Он лишь улыбнулся, увидев реакцию задержанного, уселся в кресло поудобнее, скрестив руки на животе.

– Так ты, гнида, считаешь, что Польша, наша родина, не является независимой? Вы хотите свергнуть социалистический строй и построить Третью Республику Польша? Это значит, что мы все, государственные служащие, не служим свободной Польше? Когда меня принимали в органы, я присягал своей стране, которая является независимой. Может, я другой стране присягал? Скажи, говнюк. Я независимой Польше присягал или нет?

Галась был уверен, что со стороны парня не последует никакой реакции. Но тот повернул голову в сторону чекиста, смело посмотрел ему в глаза и твердо сказал:

– Не Польше, а советским оккупантам, которые держат свои войска в Польше. Это они здесь командуют, им вы и присягаете на верность…

Галась криво усмехнулся и внимательнее присмотрелся к наглецу.

– Как тебя зовут?

– Камиль Сова, – ответил тот, поправляя длинную челку, упавшую на глаз.

– Ты учишься или работаешь?

– Учусь на факультете социологии в Познанском университете. Я на последнем курсе.

– И ты можешь учиться бесплатно?

– Могу…

– И можешь пойти в кино, когда хочешь, или поехать на каникулы, или выпить пива, когда хочется?

– Конечно.

– И тебе не запрещают оккупационные войска?

– Нет.

– Так какая это оккупация?

– Не в этом дело.

– А в чем? Пиздишь про оккупацию, про отсутствие свободы, а кто несвободен в этой стране? Тебе не хватает свободы? Кто запретил тебе сюда приехать? Социалистическая родина дала тебе возможности, ты можешь учиться, получить работу, когда окончишь университет, можешь получить жилье и даже талон на машину. Можешь купить цветной телевизор…

Камиль посмотрел на чекиста с легкой иронией. Конечно, все это можно купить или скорее добыть, если есть знакомства, а в очереди на жилье или автомобиль можно стоять десять лет…

– Я знаю, что ты думаешь. – Галась понял, что немного увлекся. Насчет покупок он погорячился, но ход его мыслей был правильным. Он встал из-за стола и повернулся к зарешеченному окну. Открыл форточку, и внутрь хлынул поток теплого воздуха. Жара снаружи была невыносимой. Здесь, в здании городского комиссариата в Яроцине, от жары защищали толстые кирпичные стены. Однако сотрудник не обратил внимания на тепло, проникшее внутрь. Он посмотрел на парня сверху вниз, а потом, собравшись с мыслями, начал снова агитировать:

– Предприятия, которые дают работу всем желающим, решенная проблема безработицы, потому что у всех есть работа, а значит у всех есть хлеб и что-то к хлебу, отдых на море или в горах, и даже в Болгарии на Черном море, бесплатная медицина, бесплатное образование, полная ликвидация безграмотности… И это все дали этой стране оккупанты? Я знаю, что еще многое предстоит сделать, что существуют временные трудности с некоторыми товарами, но нам ведь приходиться сражаться с мировым империализмом, сражаться за мир, а это требует расходов на армию, на вооружение, на обучение солдат. Борьба за мирную жизнь стоит денег, средства нужно направлять в первую очередь на эти цели… Но правда в том, что людям живется все лучше, несмотря на временные трудности. А в будущем, когда принесет результаты наша экономическая реформа, у всех откроются глаза. Через десять лет это будет совсем другая страна, потому что мы двигаемся в правильном направлении. И вам этого не испортить, отморозкам вроде тебя.

Утомившийся речью Галась опустился в кресло, неохотно посмотрел на парня в поисках проблеска понимания на его лице.

– И что? – спросил он. – Ты по-прежнему ничего не понимаешь?

– Я все понимаю.

– Да?

– Я понимаю, что ваш мир, который вы так рьяно защищаете, долго не протянет.

– Что? – Галась не мог поверить свои ушам.

– Вы хвастаетесь тем, что доступно во всем мире: медицина, образование, промышленность… Поезжайте в ФРГ. У них все есть, и на каком уровне. Достаточно пойти в магазин, чтобы увидеть прилавки, забитые товарами, и все у них в порядке, на загнивающем Западе, и машины красивые.

– Потому что им помогает Америка…

– Так пусть и нам помогает. Зачем нам помощь Советского Союза, если все сводится к борьбе за мирное небо над головой, пустым магазинам и рваным штанам. У меня всего одна жизнь, и я хочу жить хорошо, хочу дом, машину и не хочу стоять в очередях за колбасой…

– Это материалистический подход к жизни, идеи важнее. То, что ты можешь сделать для всеобщего блага, для других.

– Для других я хочу, чтобы было право выбора, свободного выбора. Хочу, чтобы каждый сам мог решать, как он хочет жить, а не чтобы какие-то идеи решали вместо него. В жопу идеи.

– Я так понимаю, что ты хочешь свергнуть наш социалистический строй и ввести капитализм, – начал выходить из себя офицер, потому что разговор менял направление. Этот кретин был типичным представителем мира потребления, неспособным на жертвы во имя высших ценностей.

– Мне все равно, как этот строй называется, коммунизм или капитализм, хоть феодализм. Я хочу нормальности и поэтому разношу эти листовки, потому что люди, которые это пишут, хотят того же, что и я. Они хотят, чтобы в этой стране можно было нормально жить.

– И вы хотите влезть в головы молодежи, приехавшей на фестиваль, потому что это благодатная почва для экстремистов.

– Вы ничего не понимаете. Благодатная почва – это вся страна, которую вы уже задолбали. Вы сами подготовили поле, на котором прорастают новые идеи. Молодежь уже подрастает, она разнесет вас в клочья. Они уже кричат, они уже играют для вас похоронный марш на своих гитарах. Вы этого не заметили, но это не какая-то безымянная, безвольная масса, которой нужно дать пошуметь, чтобы потом их контролировать. Это думающие молодые люди, которые плевать хотели на ваш социализм. Они хотят хорошо и достойно жить. Но вы не в состоянии им это дать. Вы слышите барабаны? Это сигнал: вам-ско-ро-ко-нец, вам-ско-ро-ко…

Этого Галась не мог стерпеть. Он сорвался с места, схватил парня за длинные волосы и со всей силы ударил головой о стол. Когда он услышал хруст носовой кости, отпустил его. Задержанный снова упал на пол, а Галась с отвращением посмотрел на пятно крови, залившей экстремистские листовки. Он подошел к умывальнику у входной двери и начал мыть руки. Вода и мыло, это всегда его успокаивало. Часто в самые напряженные моменты он шел в ванную комнату, чтобы сунуть руки под холодную воду. Тогда приходило спокойствие. Сейчас тоже, когда он открыл кран и почувствовал холод, растекающийся по рукам, он быстро успокоился. Он оглянулся на лежавшего на полу парня. Он не двигался, но это Галася не беспокоило. Он знал, что ничего серьезного не могло случиться. Обычный удар в нос. От такого еще никто не умер, но многих это приструнило. Он надеялся, что этот засранец дважды подумает, прежде чем возьмет листовки в руки, чтобы распространять их среди молодежи.

Галась не мог понять, откуда в подростках берется такое упорство. Взять хотя бы этого. Его задержали сегодня утром на палаточном поле. У него был целый мешок литературы, которую он собирался раздать. Несмотря на то, что сюда приехали люди, интересовавшиеся музыкой, они охотно брали книги. Именно поэтому группу из десяти сотрудников Службы безопасности из соседних комиссариатов прислали сюда, в Яроцин. Его начальники в Познани, объясняя, в чем состоит суть задания, сказали, что в этом году на фестивале ожидается повышенная активность экстремистов. У них была оперативная информация, что приедут деятели подпольной «Солидарности», Конфедерации независимой Польши и движения «Свобода и мир». Нужно постараться задержать всех и конфисковать литературу, чтобы политика не мешала молодежи развлекаться. Молодым нужно веселиться, а не думать о всякой ерунде. Галась и его люди делали все, чтобы вычислить экстремистов. Им удалось добиться успеха. В последний день они задержали одного. Но на самом деле это было прикрытие для его настоящего задания. Задания по-настоящему важного и можно сказать исключительного, на выполнение которого он уже не мог повлиять, но он был уверен, что все должно получиться. В конце концов он сам придумал эту операцию.

Лучше синица в руках, чем журавль в небе, подумал капитан Фабиан Галась, усевшись за стол с книгой Яна Новака в руке. Пока задержанный не очнулся, ознакомлюсь, что эти деятели пишут…

Вокруг красной палатки собралась внушительная толпа зевак. Правда, нельзя было подойти так близко, как два часа назад, когда любой желающий мог заглянуть внутрь, но несмотря на запрет, красная палатка по-прежнему вызывала любопытство.

В конце концов не каждый день панки убивают попперсов.

– Я вам говорю, – убеждал своих друзей невысокий блондин в очках, на котором были только короткие джинсовые шорты и голубые кеды. – Сумасшедшие панки убили пятерых попперсов. Сначала их напоили, а когда те пошли спать, вошли в палатку и перерезали всем горло. Никто не выжил.

– И никто не звал на помощь? – удивился стоявший рядом парень в длинной красной тунике, пошитой из простыни.

– Они пьяные были, ничего не соображали. Ты кричишь, когда напьешься? – объяснил коллега очкарика в майке с надписью «Я люблю Войтека».

– Откуда ты все это знаешь? – спросил у очкарика парень в тунике.

– Мне рассказали пацаны, которые зашли туда первыми. Они их нашли и продавали билеты желающим посмотреть на этот ужас. А попперсы из Радома, у которых палатка рядом с нашей, говорили, что они уже собираются идти на панков, чтобы отомстить за своих.

– Откуда известно, что это панки убили? – настаивал хиппи.

– Ну ты даешь! – не выдержал очкарик. – А кто здесь, в Яроцине, самый чокнутый? Ты не знаешь, что делают панки, так посмотри, как они танцуют пого.

Харон стоял в стороне и курил сигарету в длинном стеклянном мундштуке, который от частого использования стал почти черным. Улыбаясь собственным мыслям, он краем уха слушал разговоры. Ему было жаль возбужденных идиотов, споривших о несущественных деталях и не знавших самого важного. Ну что ж, это ведь обычный сброд, который ничего не знает и ничего не понимает. Повторяют какие-то сплетни, говорят о панках, попперсах, глупых субкультурах. Ни один из них не знает правду, ни один из них никогда ее не узнает. Маленькие, ничтожные людишки. Они даже не в состоянии почувствовать, что среди них находится тот, кто знает больше других, кто обладает силой, недоступной другим. У них нет силы, чтобы посмотреть туда, где красная палатка, которую он сейчас прекрасно видит, не говоря о том, что у них нет таких способностей, чтобы проникнуть сквозь стены и заглянуть внутрь. Он мог сделать это без труда. Он мог увидеть больше, чем способны увидеть другие. Лишь он один, Харон, мог увидеть во рту девушки монетку, блестящий злотый. Она там была, он это знал. Она должна там быть, чтобы та, что лежит сейчас в палатке, могла спокойно доплыть до места назначения.

– Угости Зенека сигареткой, – послышался откуда-то снизу хриплый голос, прервавший размышления Харона. Он почувствовал, что липкая ладонь прикасается к его ноге. Он вздрогнул от отвращения. Он посмотрел на человека, сидевшего на траве и смотревшего на него, криво улыбаясь и показывая почерневшие зубы.

Харон наклонился и шепнул ему на ухо.

– Сегодня я не могу тебя забрать, но обещаю, что твой час наступит.

Сказав это, он ударил Зенека ладонью, разбив ему нос.

– Козел! – закричал Зенек, держась за окровавленный нос.

Однако Харон уже не слышал его крика. Он шел между палатками. Какое ему дело до какого-то Зенека, когда он столкнулся с чем-то великим.

Скорый поезд Познань–Щецин, следующий через Криж, с грохотом проехал железнодорожный переезд и исчез за двухэтажным зданием станции Пенцково, чтобы через мгновение показаться за навесом, где пассажиры, вынужденные каждый день ездить на работу во Вронки или Шамотулы и Познань, оставляли велосипеды. Не прошло и десяти секунд, а от поезда, исчезнувшего из поля зрения, остался лишь затихающий постепенно звук. Воцарилась абсолютная тишина, прерываемая лишь кудахтаньем кур, копошащихся в придорожной канаве, и лаем собаки, доносившимся откуда-то издалека. Вдобавок ко всему монотонное жужжание мух, летавших над навозной кучей, украшавшей двор напротив магазина. Но это были естественные звуки, и никто не обращал на них внимания. А вот когда к деревне приближался поезд – пассажирский с черным локомотивом, выдыхающим клубы белого пара, или товарный, или современный электропоезд – все люди, которые находились рядом с железной дорогой, работали они в поле или шли по дороге в Каролин или в Гай-Малый, отрывались от своих занятий, останавливались и смотрели. Всего на минуту, просто ради развлечения, ведь это в любом случае интереснее, чем лошадиный зад. Франек Гвиздала тоже смотрел на скорый поезд, пока тот не исчез за стеной магазина, перед которым он сидел. Он не думал о том, почему смотрит на поезд. Поезд ехал, и он на него посмотрел. Если бы это был пассажирский поезд из Шамотул, он смотрел бы на него дольше, потому что он останавливался в Пенцково, и из него всегда выходил какой-нибудь знакомый, с кем можно было поговорить. Но это не был пассажирский поезд, и Франек перестал им интересоваться, он больше интересовался бутылкой пива «Нотецкое», которую держал в руке. Он сделал большой глоток, а потом закурил сигарету. В такой жаркий день не было ничего лучше пива для утоления жажды. Лучше, чтобы оно было холодным, но он ведь не мог требовать от продавщицы Чеси, чтобы она держала бутылки в холодильнике, потому что у кооператива их не было. Чесе хватало ума, чтобы не приносить ящики в магазин, на складе было хотя бы немного прохладнее. Это касалось не только пива, но и газировки, и минеральной воды. А для лучших клиентов у нее всегда находился ящик чернил. Сегодня лучшим клиентом был Франек. Он как раз ехал на участок за железной дорогой, где сын с женой вязали снопы пшеницы, потому что утром их два гектара обработал комбайн «Бизон» из Гая-Малого. Техника сделала свое дело, и теперь вся семья принялась за работу. Они работали в поле, а он на телеге, которую тянула лошадь Кася, отвозил снопы с поля в свой сарай. Они принялись за работу после восьми, как только комбайн уехал с поля. Франек сначала отвез зерно, а потом взялся за солому. Наверное, он ездил бы целый день туда и обратно, и совсем не думал бы о вине и пиве. Но произошло то, о чем он даже не мог мечтать.

В сарае рядом с курятником лежала целая скирда сухой маковой соломы, которую он обычно добавлял к корму для коров. Добавлял небольшое количество, ведь коровы становились грузными, если съедали слишком много. Добавлял немного, чтобы солома не пропадала, нужно же было что-то с ней делать. Но ее всегда оставалось так много, что весной он отправлял остатки в печь. В этом году он собрал много мака. Сдал мак в приемно-заготовительный пункт, оставив несколько килограммов жене на праздничный пирог. А соломы осталось столько, что сарай был забит до отказа.