«До рассвета надо сидеть и не рыпаться», – решил про себя Павел и наклонился, чтобы завязать на кроссовке шнурок. Вдруг сзади на него что-то навалилось, крепкая рука зажала рот, не дав возможности даже вскрикнуть. Ему скрутили руки, засунули в рот кляп, накинули на голову какой-то мешок, подняли и понесли.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – с тоской подумал он, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, ничего не видя.
– Татар, однако, – сказал Прошка, неслышно появившись из тумана перед костром, и небрежно сбросил с плеча связанного человека. – Колючий, черт, – добавил он, показывая на шипы, торчащие из костюма плененного.
Воины удивленно уставились на странно одетого пленника с мешком на голове.
– А Гришка где? – нетерпеливо спросил Поленин.
Как раз в это время послышались грузные шаги, тут же появился Судак, который с трудом нес предмет, вызвавший изумленные восклицания. Он напоминал княжеский трон, но был каким-то нелепым, на нем еще стоял необычный, красиво расписанный ящик.
– Он около этого крутился, – пояснил Прошка, указав на пленника и кресло.
– Уж не самого ли Мамая ты, Прошка, в полон взял? – полушутя-полусерьезно спросил Поленин, сдергивая мешок с головы пленника. И тут же изумленно уставился на светловолосого, чуть конопатого паренька. – Не-е, – протянул он, – это не татар. Ты кто?
– Пашка, – совершенно искренне ответил тот, слегка ошалевший от всего произошедшего.
– Русич, что ли?
С тревогой всматриваясь в лица мужиков у костра, он кивнул.
– И чего ж тогда молчишь, будто язык проглотил? Откель ты тут взялся-то?
– Ну… да… в общем… – замямлил Павел, не зная, что и как он здесь может объяснить, – девушку одну ищу.
– Ах, девицу, – кивнул Поленин. – Да тут полно их. Только все бородаты…
Ратники дружно захохотали.
– И чего с ним огород городить, – проворчал Святослав, – порешить, да и дело с концом. Татар это. У Мамая всяких полно, все ему служат. Ты только на эту хламиду глянь, – показал он на костюм пленника, – русич выискался.
– Хиловат больно, – заметил Гришка, развязывая Павлу руки.
– Во-во, и я про то. В бою с него толку нету, а вынюхивать горазд.
Павел с удовольствием разминал затекшие руки и с тревогой вслушивался в разговор мужиков. Чего от них можно ждать?
– Меня больше интересует, откуда и как он эту штуковину приволок. Ненашенская работа.
– Говорю, татар он, – продолжал настаивать Святослав.
– Ну, так чего молчишь, русич? – с еле заметной усмешкой задал вопрос Поленин. – Откуда ты?
– Издалека, – только и нашелся что ответить Павел.
– Да и мы не тутошние. И московские, и владимирские, с Литвы даже есть, а ты каковский?
– Я с Волги.
Святослав победно хмыкнул:
– Ну, чего я говорил?
– Татары, татары, – возмутился Павел, – от ваших монголо-татар давно уже помину не осталось. Мы со всеми мирно живем.
– А кто это такие – вы?
– Русские. Российские.
– И дани не платите?
– Да я же говорю, – воодушевился парень, – никто никакой дани не платит, и Мамая вашего давно кости сгнили, и… Ну, то есть сейчас-то он, может быть, и есть, а потом не будет, – совсем запутался он в своих рассуждениях.
Никто и не заметил, как приблизился к костру и стал прислушиваться к разговору князь Дмитрий.
– Спасибо и на этом, – усмехнулся Поленин, – что хоть сейчас-то есть. А то уж я засомневался, чего мы тут за Доном собрались, вместо кабака на поле Куликовом расселись.
– За Доном?! На Куликовом?! – Павел даже привстал от возбуждения. – Ух ты! Так завтра что, Куликовская битва будет? – спрашивал он, а сам лихорадочно вспоминал то немногое, что еще помнил из истории.
– Какая-какая битва? – переспросил Прошка.
Но Павел от возбуждения даже не расслышал вопроса.
– А Дмитрий Донской с вами? А Пересвет здесь?
От последних слов паренька вздрогнул всадник, стоявший неподалеку, зашуршала металлом кольчуга, настороженно обернулись сидевшие у костра. Не таясь более, Дмитрий Иванович выехал к свету пламени.
– Князь! – поднимаясь с земли, радостно приветствовали его воины.
– Откуда ты про Пересвета наслышан, отрок? – спросил он, обращаясь к Павлу, и взмахом руки остановил Поленина, попытавшегося объяснить появление пленника.
– В школе по истории учили. Пересвет перед битвой сразился с монгольским богатырем Челубеем, они…
– Молчи! – решительно остановил его князь. И, спешившись, добавил несколько мягче: – Пойдем, пройдемся. – И сам первый неторопливо направился вглубь дубравы.
Есть в его дружине монах Пересвет, на днях благословил его на ратный бой сам великий старец Сергий Радонежский. Было в словах отрока что-то неясное, может быть, прозорливое… Уж не ведун ли? Не блаженный? Дмитрий Иванович обернулся к Павлу.
– Что ты еще ведаешь?
– Пересвет и Челубей погибнут. Потом будет битва, русские победят, – вспоминая, затараторил Павел, поняв, кто стоит перед ним. – Вы останетесь живы, только ранены будете. Про битву эту люди и через тысячу лет помнить будут, в школе учить. А вас станут называть Дмитрием Донским.
Тревожно забилось сердце князя: кто перед ним? Уж не посланец ли неба или… преисподней?
– И эта битва положит конец монголо-татарскому игу, – добавил Павел, силясь вспомнить еще что-нибудь.
Он не заметил, как от последних слов слегка вздрогнул Дмитрий Иванович, легкое разочарование выразилось на его лице. Кто, как не князь, знал, даже разбей он Мамая наголову, из ярма монгольского не выскочишь сразу.
«Видение, видать, пареньку было, – решил он, – а я уж чуть за посланца его не принял», – усмехнулся он своей тревоге и растерянности.
Неожиданно тишину предрассветной дубравы нарушила какофония нелепых звуков. «Магнитофон!» – догадался Павел и бросился к костру. Выхватив меч, Дмитрий Иванович поспешил за ним.
У костра произошло вот что. Когда Павел и князь скрылись за деревьями, Прошка, так и не понявший, кого же это он приволок из леса, внимательно осмотрел и ощупал кресло. Взял в руки красиво украшенный ящик. Все с любопытством наблюдали за ним. Прошка, приподняв его, потряс, прислушался, но ничего не происходило.
На кнопку он нажал совершенно случайно, из магнитофона сразу же обрушилась звуковая канонада одного из почитаемых Павлом местных ансамблей металлистов. Все в страхе бросились врассыпную. Прошка, уронив «ящик» на землю, пулей взлетел на дерево. У костра, распластавшись на траве и обхватив голову руками, остался лишь Святослав. Испуганно захрапели кони.
Павел, выскочив из дубравы, поднял магнитофон, убавил, а затем и вовсе выключил звук, убедившись в целости «ящика». Потом, оглядевшись, весело рассмеялся. К костру несколько смущенно, но с опаской, ежесекундно крестясь и озираясь, возвращались мужики. Смех этот вывел из оцепенения лежавшего Святослава. С безумными глазами он вскочил и, подняв бердыш, бросился на Павла. Тот слишком поздно заметил опускающийся на голову топор. В глазах потемнело, и, не успев даже испугаться, он рухнул на землю…
Сначала до его сознания дошел чей-то говор. Павел попытался прислушаться, мучительно соображая, где он, что происходит. Вспомнил воинов, князя, магнитофон и занесенный над головой топор. Попытался пошевелить руками, ногами – они слушались. «Живой», – радостно подумал он, нащупав на голове порядочную шишку.
– Кажись, очухался, – раздался совсем рядом малознакомый голос.
Павел открыл глаза и увидел рядом с собой Прошку, того молодого воина, который и приволок его к костру.
– Подымайся, коли очухался, неча разлеживаться, – сказал тот и добавил: – Хлипковат ты.
– Что случилось-то? – Павел сел, морщась и поглаживая ушибленное место.
– Святослав с испугу чуть не порешил тебя. Ежели бы князь меч свой не успел подставить, то тебе бы уж заупокойную отслужили. Может, оно и лучше бы было. Валандайся с тобой теперича.
– А ты не валандайся. Мне няньки не нужны.
– Князь повелел уберечь тебя. После битвы говорить с тобой желает, да и штуковины эти рассмотреть.
– Это у него вряд ли получится, – заметил Павел, вспоминая из истории, что восемь дней после битвы стояли русские войска на поле, хоронили убитых, а сам князь был ранен и, кажется, тяжело. – У меня времени столько нет.
– У меня не сбежишь, – по-своему понял его Прошка. – Давай лучше эти штуки, – он показал на кресло с магнитофоном, – перенесем подальше в дубраву. Там овражек есть. Да и сам там схоронишься, а то жарко станет, снесет лихой татарин твою башку, а мне ответ держать.
Только сейчас Павел обратил внимание, что утреннее солнце уже прогоняло остатки тумана, высвечивая вдали изготовившиеся к битве дружины. Видать, немало он провалялся в беспамятстве. Поднявшись, взял магнитофон и пошел вслед за Прошкой, который не без труда уже волок кресло.
– Ты мне про девицу-то тогда правду говорил аль так, понарошку?
Павла как холодным душем окатило. За всеми этими событиями он чуть совсем не забыл про Дашу. Вот тебе и расчеты – по пять часов в каждом веке.
– Серьезно, может, ты слышал что про нее? Ее Дашей зовут, она тоже такая… – он несколько замялся, – для вас необычная.
– Юродивая, что ль?
– Сам ты юродивый!
– Спрашиваешь, так не лайся. Монголы ее полонили?
– Не знаю. Может, и монголы. А может, и вообще ее здесь не было.
– Здесь-то уж точно не было, мы сюда быстро шли, бабы все дома остались. А во Владимире ничего про пришлую не слыхал.
– А тебе сколько лет? – вдруг спросил Павел.
– К Рождеству пятнадцать минет.
– Ничего себе, как же тебя в войско взяли? У нас в армию только с восемнадцати берут.
– Не пойму я тебя, – удивленно взглянул на него Прошка, – скоморох ты, что ли, али вправду юродивый. То вроде ничего, то опять заговариваться начинаешь. Кто ж с Мамаем драться будет, коли мужики по домам отсиживаться зачнут, годков дожидаться.
– Мужики, – иронично протянул Павел, – сам, поди, еще школу толком не закончил.
В ответ на непонятные речи Прошка только сердито засопел да пошел быстрее.
– Хотя и князь ваш не очень стар, – примирительно сказал Павел, догоняя его.
– Князь у нас что надо, ему уж тридцать минуло, мудрый воин, храбрый. И тут же добавил, спускаясь в небольшой овраг: – Давай-давай, пошевеливайся. Устроим здесь эти твои штуковины, никто их не тронет. А сами назад пойдем, битва того и гляди грянет.
Павел уже понял, что искать Дашу где-то поблизости бессмысленно. Если и оказалась она в этом четырнадцатом веке, то уж, скорее, совсем в другом месте. А если так, то на поиски и года не хватит. И вообще, вся эта затея с самостоятельными розысками, которая совсем недавно казалась ему единственно правильной, выглядела теперь нелепой авантюрой. Ведь только в случае маловероятного совпадения он мог найти Дашу, даже точно зная век, в который ее забросило. А уж не зная его… тут шансов и вовсе один на миллион, если не меньше.
Нет, он и в мыслях не допускал прекратить поиски и вернуться домой. Пока есть время, значит, есть и шанс, пусть даже совсем крохотный. Тем более и дома помочь было некому. Прекратить поиски будет просто предательством, хотя оставаться в этом веке, на Куликовом поле, и терять время было попросту бессмысленно. Но уж очень хотелось, хоть одним глазком, хоть издалека, хоть немного посмотреть на знаменитую битву.
Не обращая внимания на недовольное ворчание Прошки, магнитофон он взял с собой, пообещав не выпускать из него «бесов». Когда они вернулись к отряду, вдали уже началось сражение. Храп коней, звон мечей, крики торжества и боли, стоны и кличи, сливаясь воедино, доносили до дубравы мрачный рокот битвы.
«Не хотел бы я очутиться в центре этой мясорубки», – со страхом глядя на темную массу сражавшихся, подумал Павел, а вслух добавил:
– Эх, пулемет бы сейчас сюда, а еще лучше танк.
Но Прошка уже не глядел на него, не прислушивался к его словам. Закусив до крови губу, он внимательно всматривался в даль. Рука его, непроизвольно сжимавшая рукоятку меча, то белела от напряжения, то в бессилии опускала оружие. Тумены Мамая продвигались вперед, сминая большой и сторожевой полки русичей. Это было заметно и отсюда, из дубравы, где стоял засадный полк. Разгорался бой и на правом фланге. Это было совсем не то, что в кино, намного более жестоко и страшно. Павла сковал ужас.
– А вы-то чего, – дотронулся он до Прошки, – им же помощь нужна, – махнул он рукой в сторону сражающихся.
Он совсем не хотел обидеть того, и сказал так, лишь бы не молчать, не оставаться один на один со всем этим ужасом. Сказал и тут же отшатнулся от гневного взгляда воина, своего ровесника.
– Уйди лучше, – сквозь плотно сжатые зубы процедил тот, с трудом сдерживая себя, чтобы не выхватить меч. – Не доводи до греха. И без тебя тошно.
Павел попятился. На него никто не обращал внимания. И он, развернувшись, бросился к овражку. «Бежать, бежать отсюда. В другой век», – подгоняла его мысль. Никому он здесь не нужен, никому не может помочь, мешает только. Да и ему здесь никто не поможет. Уже почти добежав до цели, он вдруг увидел на другой стороне овражка конный отряд. Ошибиться было нельзя – монголы!
Павел остановился, а в голове зароились мысли: «С тыла заходят. Наши сейчас битвой увлечены, не заметят. А эти нежданные много бед натворить могут. Что делать? Предупредить!»
Развернувшись, он бросился назад. Но монголы заметили его. Два всадника отделились от отряда и помчались наперерез.
– Про-ошка! – отчаянно закричал Павел, понимая, что с такого расстояния тот не услышит его.
Задыхаясь, он бежал из последних сил, а всадники все ближе и ближе. Еще чуть-чуть – и грубая рука искусного наездника уже готова была со свистом опустить кривой монгольский меч на его голову. И тут Павел, споткнувшись, упал. Всадники, проскочив чуть дальше, развернули разгоряченных коней и с хищными улыбками стали приближаться к жертве, беспомощно сидящей на земле.
От страха или от отчаяния Павел вдруг вспомнил недавний ночной случай и… на полную катушку врубил магнитофон. Кони шарахнулись в стороны, и с криками, полными суеверного ужаса, монголы скрылись за деревьями. Тогда он вскочил и побежал дальше.
Шум этот услышали и в отряде Поленина. И уже через несколько шагов Павел наткнулся на скачущих ему навстречу русских воинов.
– Монголы, – обессиленно прошептал он, показывая рукой в сторону, где видел отряд, – сотня.
Истосковавшиеся в ожидании русичи отчаянно бросились на врага. Исход этой стычки был решен, Павел не сомневался в этом. Он повернулся и вновь неторопливо побрел в сторону оврага. «Свои бьют, чужие бьют. Да и кому я здесь свой», – устало подумал он.
Кресло стояло на месте. Неторопливо подошел, настроил, включил, и оно негромко загудело. Что ждет его в новом веке? Окинув напоследок взглядом дубраву, прислушался к шуму далекой битвы и, вздохнув, сел в кресло. Взял магнитофон на колени, положил палец на кнопку. Затем, повинуясь неожиданному порыву, вдруг вскочил, снял со своей руки один из браслетов с шипами и положил его на землю.
– Прощай, Прошка, удачи тебе!
И, вновь усевшись в кресло, решительно нажал кнопку.
Он уже не видел, как, не сумев сломить сопротивление большого и сторожевого полков, не прорвав оборону на правом фланге, тумены Мамая всей своей мощью обрушились на ослабленный левый и, прорвав оборону, потоком устремились к Дону, заранее торжествуя победу и отрезая русичам путь к отступлению.
Тогда кончилось ожидание для засадного полка. Словно соколы вылетели русские воины из зеленой дубравы навстречу не ожидавшему этого врагу. В смятении повернули монголы назад, к югу. Их отступающая конница сминала, топтала свою же пехоту, и тонули они в Непрядве, пытаясь с ходу переплыть ее, спасаясь от разящих мечей русских воинов.
Он уже не видел, как вместе со всеми бился с ненавистным врагом его ровесник Прошка Сапожник. Как ранен он был, но не оставил поле боя. Как через сутки только, вспомнив о своем пленнике, он вернулся в овраг, но нашел там лишь оставленный браслет.