Дальнейший рост британской экономики и морского могущества страны уже были неразрывно связаны с развитием финансовых рынков Лондонского Сити, которые создали достаточный ресурс для экономической активности и поддержки британского правительства в его военных и колониальных экспансиях.
Новая высокомонетизированная экономика Британии способствовала развитию спекулятивного рынка ценных бумаг так же, как и в Амстердаме. Стали появляться разного рода акционерные компании, чьи акции активно циркулировали на рынке. На пике своего роста в 1720 году общая капитализация лондонского рынка оценивалась в более, чем 500 миллионов фунтов стерлингов – почти в сто раз больше, чем в 1695 году128. Увлеченные высокой оборачиваемостью спекулятивного капитала, лондонцы стали торговать всем, что только приходило в их очень предприимчивые умы: от человеческих волос до импорта метел из Германии и извлечения серебра из свинца129.
«Компания Южных морей» была создана для торговли с испанской Америкой и была вначале очень многообещающим предприятием, так как многие англичане все еще помнили горы серебра и сахарные плантации Америки. Среди увлеченных акционеров было даже очень много высокопоставленных чиновников британского правительства, чья «заинтересованность и авторитет поддерживали продолжающийся рост цен на акции130». Однако, даже по прошествии достаточного количества времени компания так и не зарабатывала денег от торговли с Америкой, если не считать процента от инвестирования в государственный долг, в который компания частично вложилась.
Единственным способом, поддерживавшим компанию прибыльной кроме процента от государственного долга, была большая продажа своих акций на рынке… В наши дни это бы называлось схемой Понци, в которой прибыль для текущих инвесторов формировалась получением денег от будущих инвесторов131.
В конце концов, когда ресурс такого пирамидального роста акций компании был исчерпан, и пузырь лопнул, обанкротив всех, кто остался с ее акциями, история Компании Южных морей стала таким же уроком, как и тюльпаномания в Голландии веком ранее. Простые лондонцы, как это обычно и бывает, стали жертвами своей же близорукости и алчности, поддавшись обещаниям спекулянтов быстрого богатства и «золотых гор». Феномен такой спекулятивной игры с неизменным последующим крахом хорошо описал экономический историк Чарльз Киндлбергер в своей известной книге «Manias, Panics and Crashes»:
Сначала появляется что-то новое, например, новая технология или изменение в политической ситуации, кажущееся создающим уникальную возможность для роста и прибыли. Смекалистые участники рынка включаются в игру и покупают соответствующие акции, создавая ажиотаж и рост рынка. Пузырь раздувается еще больше когда в определенный момент такое «умное» инвестирование дополняется достаточно большим спросом со стороны менее информированных участников; легкие кредиты и низкие проценты, позволяющие легко занимать деньги и вкладывать в такие спекуляции, часто являются важной и необходимой предпосылкой132.
Согласно Киндлбергеру, спекулятивный бум следует тогда, когда в игру включается большое количество непрофессиональных игроков. У новичков мало опыта, и они всегда склонны реагировать эмоционально, еще больше раскачивая колебания цен. Когда цены растут, все больше «инвесторов» хотят поучаствовать в этом и заработать легкие деньги. Пузырь растет до тех пор, пока, в конце концов, количество «инвесторов», несущих свои деньги, не будет исчерпано.
Как бы то ни было, англичане получили этот опыт и… им это понравилось. Быстрые и легкие деньги на спекулятивном рынке стали привлекательными, даже несмотря на закономерные крушения рынка. Культурные особенности англичан позволили им относиться к этому «философски», то есть их устраивало то, что жизнь жестока и нет в мире никакой социальной справедливости. Агрессивная политика торговцев в Парламенте успела приучить к этой суровой реальности всех жителей Англии. Значит, надо попросту быть порасторопнее и успевать продавать акции до крушения рынка, и пусть несчастье постигает других – это их проблемы, значит они «не вписались в рынок». Этот культурный феномен англичан особенно интересен в сравнении с французами.
Бум развития «Миссиссиппской Компании», созданной шотландцем Джоном Лоу в 1720 году в Париже, имел схожую историю с английской Компанией Южных морей. Бурный рост акций Миссиссиппской компании вовлек в игру большое количество французов и стал еще больше разгонять рынок, создавая такой же спекулятивный пузырь. Сильно вырос спрос на товары роскоши: «кузнецы, ткачи, ковровые мастерские и изготовители фарфора были завалены заказами133». Весь процесс проходил по классическому спекулятивному сценарию, однако коллапс этого пузыря вызвал в католической Франции несколько иные последствия, чем в протестантской Англии: «горькое разочарование и сильная антипатия к финансовым институтам… Дошло даже до того, что слово „банк“ не хотели произносить еще 150 лет после этого… Старая антипатия к спекуляциям и финансам, типичная для Средневековья, снова возвратилась134».
Несмотря на высокую рискованность спекулятивной игры на рынке, авантюрный характер англо-саксонского капитализма оказался очень выигрышным для Британии на этом отрезке истории. Авантюрный, но активный рынок ценных бумаг позволил особо предприимчивым дельцам аккумулировать капитал для вложения во многие «перспективные» направления и технологии, хоть и не всегда успешные. И, несмотря на крушения многих таких рисковых предприятий, к XIX веку Лондон превратился в мировой финансовый центр, куда стекались все мировые торговцы и финансовые спекулянты, где продавались и покупались ценные бумаги со всего света. Натан Ротшильд – третий из сыновей знаменитого основателя династии Майера Амшеля Ротшильда как-то сказал: «все сделки мира, будь то в Индии, Китае, Германии или России – все управляются и решаются через эту страну135», имея в виду Британию.
После 1815 года Британия стала активно поддерживать южноамериканских революционеров, таких как Симон Боливар в Колумбии и Венесуэле, борющихся за отделение от Испании. Новые формирующиеся государства остро нуждались в деньгах, и Лондонский Сити был самым подходящим местом для быстрого привлечения нужных средств, так как британские граждане видели в этом новые прибыльные возможности, как и описывал выше Киндлбергер.
Коллапс испанского контроля над своей Американской империей во время Наполеоновских войн привел к возникновению к 1820 году нескольких независимых государств из прежних колоний. Воюя друг с другом за контроль над стратегическими транспортными путями, реками и портами, государственными предприятиями, обычно рудниками, каждая из сторон обращалась за поддержкой к иностранным инвесторам как к источнику государственных финансов, а также для привлечения технологий и экспертизы взамен старых испанских. И их правительственные облигации и акции рудниковых предприятий нашли хороший рынок в Лондонском Сити, который стал доминирующим рынком финансового капитала во времена Наполеоновских войн136.
Например, вновь сформированное государство Колумбия смогло первым привлечь средства в 1822 году, разместив свои облигации, деноминированные в фунтах стерлингов под 6%. За ней сразу же последовали Чили и Перу. Эти инициативы были встречены очень позитивной реакцией на британском рынке137. Однако, в конце концов, и эти положительные начинания обратились в безудержные спекуляции и закономерный последующий крах. В 1825 году в Лондоне случился большой обвал фондового рынка, вызванный как чрезмерным раздуванием пузыря, так и появлением мошенников, которые стали продавать акции выдуманных государств (примером является история Грегора МакГрегора и его страны Poyais). Это стало возможным как раз из-за того, что большинство обычных граждан даже не знали, во что вкладывались, и, в погоне за быстрыми и легкими прибылями, слепо верили красивому «маркетингу» мошенников.
Однако даже после большой паники 1825 года, когда в Англии обанкротились несколько именитых банков и множество простых граждан, на рынок снова быстро вернулся оптимизм. На этот раз всех заинтересовала возможность обогатиться за счет новых многообещающих технологий. В том же 1825 году в Англии была открыта первая железнодорожная линия Стоктон-Дарлингтон, которая сначала не привлекла особого внимания. Однако же после того, как Парламент поддержал появление шести новых линий, включая большие Ливерпульскую и Манчестерскую, которые были запущены в 1831 году и выплачивали 10%-ные дивиденды, инвесторы снова массово хлынули на рынок138.
Войны и деньги в европейской истории
До 1945 года Европа практически всегда была ареной для бесконечных войн. Агрессивная конкуренция сначала за территории, а затем за торговые пути сделала войну основной движущей силой европейской истории. Современные контуры Европы, главным образом, были сформированы в результате множества жестоких войн Средневековья и последующих эпох. Историк Дезмонд Сюард так описывал одну из самых кровопролитных войн Европы – Столетнюю войну между Англией и Францией 1337—1453 годов:
Разграбление больших городов (таких как Кан в 1346 году) частично заменяло необходимость оплачивать войска, а также увеличивало доходы Английской Короны через долю короля в общей добыче. В некоторых случаях города могли откупиться и не быть разграбленными. Вдобавок, для пленников существовали большие вторичные рынки… Вся Англия была заполнена французской добычей, а вся затея напоминала совместное венчурное предприятие, где король был главным акционером. Дополнительным мотивом к разграблению было разрушение всех ресурсов, которыми могли воспользоваться при французском сопротивлении, и английские военные экспедиции во Францию упоминались как «chevauchee», или как бы мы сегодня назвали – «политика выжженной земли»139.
И хотя цену, в конце концов, всегда платил простой народ, войны в Европе никогда не прекращались.
Война стала главным стимулом для государственного строительства в Европе. Развитие государства было вызвано продолжительной геополитической военной конкуренцией, которая охватила континент начиная с конца XIV и начала XV веков. Постоянные войны вели к разрастанию аппаратов европейских государств. В это время, правителям требовались большие деньги для ведения войн и усиления государства. Война, деньги и развитие государственности стали взаимосвязаны в средневековой Европе… И извлечение доходов из территорий за пределами собственных юрисдикций, будь то через разграбление в войнах, колонизацию или империализм, стало важным источником доходов для европейцев140.
Военные расходы были всегда огромными, и временами даже занимали большую часть государственного бюджета.
Война включала не только рекрутирование и оплату войска. Государства должны были все время снабжать свои армии. В XVII веке обычная армия из 60000 человек с 40000 лошадей могла потреблять около миллиона фунтов еды каждый день: часть еды переносили с собой, а в основном приобретали по месту нахождения, но все это требовало хорошей организации и расходов. По ценам того времени миллион фунтов зерна было эквивалентно заработной плате 90000 средних рабочих. Вдобавок к пропитанию войскам были необходимы оружие, лошади, одежда и пристанище141.
С таким количеством расходов королей всегда беспокоили две проблемы: (1) каким должен быть оптимальный размер войска в постоянном распоряжении короля, и (2) как его финансировать142. Обычно войско страны состояло из небольшой постоянной дружины короля, дополняемой во времена войн дружинами вассальных феодалов, которые имели свои экономические ресурсы и военную силу. Из-за дороговизны постояннодействующих армий в XV – XVII веках – критическом периоде образования европейской государственности, во время войн стали все чаще привлекать наемников143, удобство использования которых стало ответом на первый вопрос. Ответ же второй вопрос нашелся с развитием высокомонетизированной экономики с использованием торгового и финансового капитала, и это показало свою высокую эффективность сначала в Венеции, затем в Голландии, а потом и в Британии в XVII – XVIII веках.
Таким образом, война не только создавала хороший стимул для развития государственности, но также толкала правителей на поиск и экспериментирование всех возможных, иногда агрессивных, методов пополнения казны. В конце концов, было развито два основных способа: налоги и заем. Короли занимали у всех, у кого могли, и под любыми возможными условиями.
Природа и уровень экономического развития государства являлись главным ограничителем военно-мобилизационных возможностей своих правителей. Государства с капиталом, сосредоточенным в городах, следовали по «капиталоемкому» пути государственного строительства. Среди таковых были коммерчески развитые Генуя, Швейцария и Голландия. Государства же, у которых не было доступа к капиталу, не могли себе обеспечить таких источников доходов. В больших сельскохозяйственных странах земельная аристократия мобилизовала крестьянское население через воинский призыв. Такими стали большие «основанные на принуждении» империи: Россия, Польша, Венгрия, Швеция и Пруссия. Самые успешные государства Европы пошли по капиталоемкому пути. Они смогли использовать богатства своих городов и их коммерческой активности и стали самыми развитыми и доминирующими странами Европы после XVII века. Позднее они стали великими нациями-государствами XIX века. Они стали доминирующими политическими организациями Европы именно из-за своего преимущества (финансового и военного) над конкурентами. Эти страны имели «доступ к комбинации из большого сельского населения, капиталистов и коммерциализированной экономики», что давало им военные преимущества. Нация-государство Европы стала моделью для всех остальных государств именно из-за своей мощной комбинации «принуждения и капитала»144.
Государства, которые могли быстрее занять деньги под залог будущих доходов теперь могли быстрее мобилизовать свои армии и имели лучшие шансы на успешную войну. Доступность кредита зависела от наличия финансистов и торговых капиталистов, а также от репутации правителя, как он выплачивал долги ранее. Система гарантий выплаты долга стала важнейшим фактором и обрела институциональные рамки в виде законов и концепции частной собственности. «Капиталисты стали обслуживать государства когда этого сами желали, как кредиторы и как держатели долгов», – писал Чарльз Тилли, «английские короли не хотели такого могущественного Парламента; они просто были вынуждены уступать своим баронам, а затем аристократии и буржуазии в процессе убеждения их занять денег на войну»145.
«Капиталисты – кто мог одолжить деньги – всегда существовали даже при отсутствии капитализма… На самом деле, большую часть истории капиталисты выступали как торговцы, предприниматели и финансисты, а не как непосредственные организаторы производства»146. Все исторически успешные страны хорошо иллюстрируют это: и Шумер, и Вавилон, и Греция, и Рим, и Финикия с Карфагеном, и Византия, не говоря уже о Венеции и Голландии.
На фоне политических и военных событий XVIII века в Европе росло влияние международных финансов, которое сопровождало и расширяющуюся международную торговлю, и более дорогостоящие войны между конкурирующими державами. В центре финансового развития было возникновение симбиоза двух финансовых центров Европы после 1720 года: Амстердама и Лондона. Торговые банкиры других коммерческих городов Европы также были важными участниками, особенно вдоль исторической Лотарингской оси, протянувшейся от Нижних стран до Средиземноморских портов Италии, в то время как новые центры финансов стали возникать на другом конце Атлантики147.