Аналогичные причины вызвали в России широкое распространение личных подсобных хозяйств в 1990-е годы, где люди при недостатке денег в экономике в силу резкого сокращения реальной покупательной способности денежной массы (а, значит, и зарплат, пенсий и пособий), а также сокращения их количества (заморозка вкладов в Сбербанке СССР) и нерегулярности выплат населению зарплат, пенсий и разного рода пособий выращивали для собственных нужд и обмена картофель, овощи и фрукты. Процесс сопровождался искусственным непропорционально сильным сокращением реальных доходов населения и покупательной способности результатов их трудозатрат. По мере изживания его предпосылок и утраты этим процессом экономической эффективности дачное движение существенно сократилось, превратившись из необходимости и средства выживания в способ проведения досуга на природе для любителей такого времяпрепровождения. По времени этот процесс опять же совпал с существенным наполнением российской экономики денежными средствами и кратным ростом уровня реальных доходов населения после существенного роста цен на продукты российского экспорта в 2000-е годы (прежде всего, на нефть и природный газ).
Поведение денежного обращения в кризисных ситуациях современности позволяет нам провести аллюзии и параллели с тем, как были устроены денежные отношения при их зарождении в Древнем мире, поскольку наглядно иллюстрирует роль денег в натуральной, бартерной экономике.
Таким образом мы видим, что в экономике, носившей практически повсеместно натуральный характер, экономике, в которой товарные отношения только зарождались, изначально ни один из товаров функцию денег не исполнял, хотя предпосылки для их появления расширялись пропорционально увеличению доли товарных операций. Таким образом, деньги – это не нечто внутренне присущее человеческому обществу или государственности, но предмет, возникший в результате сознательной деятельности людей: «Деньги – это не то, что уже существует в природе и должно быть открыто, как, например, Американский континент; это экспериментальная теоретическая конструкция, которую нужно изобрести, подобно понятиям „длина“, „температура“ или „сила“ в физике»,57 – отмечал американский экономист Милтон Фридман.
Другой американский экономист Джоэль Мокир, в частности, рассматривает деньги как человеческое технологическое изобретение в сфере организации информационных процессов58.
Деньги возникают в процессе деятельности человеческого общества, появляются лишь с появлением разделения труда и торговли и лишь в обществах, которые уже обладают к моменту возникновения у них денег государственностью. При этом мотивом для их возникновения всегда и неизбежно выступает желание людей обеспечить эффективное выполнение в обществе определённых функций, главнейшими из которых являются:
(1) быть мерой стоимости (но эту функцию могут выполнять и протоденьги – любой товар, ценность которого для себя осознают все: скот, зерно или табак);
(2) быть средством накопления (однако очевидно, что накопление осуществляется преимущественно в неденежной форме: от земли и иной недвижимости до средств производства, ценных бумаг, драгоценностей, предметов искусства и иных предметов роскоши);
(3) быть универсальным средством платежа (ключевое слово в этом определении – прилагательное «универсальное»: о деньгах можно говорить лишь тогда, когда всякий платёж может быть осуществлён при их помощи, то есть при выполнении деньгами функции законного средства платежа, когда его законность означает не только возможность совершить платёж, но и обязанность его принять, если сущность сделки не предполагает обязательности исполнения обязательств только в натуре).
Всё сказанное ранее на базе античной истории вполне подтверждается и на примере истории русской, хотя на Руси процесс зарождения денег и отстоит от эллинического на примерно полторы тысячи лет.
Наиболее известный пример в этой связи – подробно описанная в летописях история похода великого князя Игоря за сбором дани в Чернигов к древлянам в 945 году, где он и был умерщвлён, а также поход-отмщение в древлянские земли его вдовы великой княгини Ольги. Так, Николай Карамзин упоминает, что древляне предлагали Ольге уплату дани мёдом и кожей зверей, но княгиня «отреклась от сей дани и желала иметь единственно с каждого двора по три воробья и голубя»59. Как мы видим, в обоих случаях речь шла об обмене исключительно товарами, имевшимися в достатке у данников, а не о платеже в виде некоей универсальной платёжной единицы, то есть не о денежном платеже. Конечно, на Руси тогда уже встречались византийские, арабские и европейские монеты, однако они имели характер внешнего товара, по сути были формой верифицированных чужеземным клеймом мерных слитков драгоценного металла. Первые собственно русские деньги – гривны (как монеты, не будем путать их с мерными слитками) – появляются только в княжение Владимира Мономаха (1113 – 1125), то есть почти через полтора века.
Николай Карамзин полагал, что генезис денег на Руси происходил от шкур куниц (как протоденег) через их мордки: «Скоро неудобность носить с сбою целые шкуры для купли подала мысль заменить оные мордками и другими лоскутками, куньими и бельими. Надобно думать, что Правительство клеймило их и что граждане сначала обменивали в казне сии лоскутки на целые кожи»60. По сути дела, такие клеймёные лоскутки куньего и беличьего меха можно в полной мере рассматривать как первые по-настоящему деньги на Руси, сделанные (ввиду недостатка металлов) из другого, более распространённого материала. Характер истинных денег им придаёт, конечно же, клеймо и право на обмен такого клеймёного лоскутка на целую меховую шкурку в казне князя.
В польских землях, расположенных к Средиземноморью ближе, чем Россия, собственные деньги появляются одновременно с государственностью – в середине X века при князе Мешко I. По европейскому образцу – это серебряные монеты, денарии. Однако стоит признать, что количество этих монет, их удельный вес в обороте относительно античных монет и современных для княжения Мешко I монет из Византии и Арабского халифата, как показывает анализ находимых в Польше кладов той эпохи, свидетельствуют: собственная чеканка была тогда ещё символическим шагом, который не соответствовал ни степени развитости товарно-денежных отношений, ни возможностям собственной рудной добычи и призван был лишь свидетельствовать о политической независимости Польского княжества61. В этом отношении польский пример подобен чеканке монет греческими правителями Бактрии за 1200 лет до этого.
Тем не менее очевидно, что денежный оборот посредством иностранных монет присутствовал в славянских землях и до появления собственной чеканки. Греческие и римские купцы достигали славянских земель ещё в эпоху Античности, оставляя золотую и серебряную монету в обмен на шкуры, мёд, янтарь. Позже добавился денежный поток, возникавший при торговле по Днепру «из варяг в греки», а также арабскими и персидскими купцами при торговле через Каспийское море и далее по Волге. Племена радимичей, жившие на территории современных Гомельской и Могилёвской областей Белоруссии, например, платили дань киевскому князю «щлягами» – золотыми монетами, которые они получали от торговли с Хазарией.
Мы видим, что деньги с одной стороны возникли в результате косвенного обмена, когда одни товары (серебро и золото) за счёт своих физико-химических свойств (возможность длительного хранения без ухудшения потребительских свойств, редкость, высокая делимость, высокая плотность и, следовательно, компактность) стали чаще всего использоваться как товар-посредник для всеобщего обмена, а с другой стороны при наличии государственной воли, когда государь узаконил это средство платежа на подвластной ему территории, сделал средство платежа всеобщим и обязательным для приёма по нарицательной стоимости среди своих подданных. Следовательно, сошлись естественный, рыночный отбор наиболее подходящего товара с одной стороны (собственно, эволюция косвенного обмена) и властная воля с другой стороны.
Властная воля, ставшая одною из причин появления денег, была и до сегодняшнего дня остаётся не беспристрастным участником денежных отношений. Участие политической власти, казны, в появлении денежного обращения было вполне осознанным и целенаправленным. Государство получило возможность взимания дополнительного налога с оборота – инфляционного, дополнительный источник финансирования своих затрат. Кроме того, появился дополнительный инструмент влияния на торговые отношения за счёт стимулирования либо сбережений, либо наоборот – потребления.
На протяжении XVIII – XX веков это породило две основных теории происхождения и природы денег, которые основывались каждая на выделении значимости одного из двух этих обстоятельств: теории косвенного обмена, среди сторонников которой, как уже было отмечено, был и Адам Смит, и теории номинализма, основоположником которой считается английский политический эконом XVIII века Джордж Беркли, однако наибольший вклад в развитие которой внёс немецкий экономист Георг Кнапп.
Теория номинализма исходила из того, что деньги возникли в результате директивной воли государства, которое «приказало» считать их деньгами, безотносительно их реальной стоимости. Такое представление о деньгах было характерно для русской экономической науки и представлено, например, в труде первого русского политического эконома Ивана Посошкова «Книге о скудости и богатстве» (1724), в которой автор прямо указывает, что русские придерживаются в этом вопросе противоположного европейцам мнения: «Мы не иноземцы, не меди цену исчисляем, но имя царя своего величаем, того ради мы не вес в них [монетах] числим, но исчисляем начертание на ней. И по сему разумей, еже у нас не вес имеет силу, но царская воля»62. Аналогичное восприятие денег как чего-то, искусственно вводимого в товарный оборот государством, присутствует в рассуждениях, например, Михаила Сперанского63 – составителя Свода законов Российской Империи: «Деньги (монета) в собственном смысле имеют двоякое достоинство: внутреннее, как товар, и внешнее, как условленный правительством замен всех натуральных податей и сборов»64. При этом Михаил Михайлович верно обращает внимание, что по сути своей ассигнации есть ни что иное как намерение зачесть вперёд будущие налоговые поступления: «Ассигнации действительно ассигнуют только зачёт податей, и выпуск их есть не что иное, как мена податей ещё не поступивших, но поступить имеющих, на произведения труда, потребные правительству, мена весьма полезная и часто весьма нужная, но мена, ничего не прибавляющая к составу ни казённого, ни частного дохода»65. К этому чрезвычайно важному выводу Сперанского мы ещё вернёмся.
Этот же подход характерен для лорда Кейнса, который писал: «Деньги представляют не что иное, как время от времени обнародуемое государством законное платёжное средство для выполнения денежных обязательств»66.
На указанный Сперанским налоговый фактор ввода денег в обращение как на важнейший аспект признания населением подобной государственной воли в отношении «номинальных денег» особенно обращал внимание американский экономист Мюррей Ротбард: чтобы номинированные государством деньги начали признаваться населением по нарицательной стоимости, государство должно начать принимать их по нарицательной стоимости для уплаты различного рода налогов и сборов67. С течением времени подобное право стало обязанностью: например, о том, что налоги уплачиваются только денежными средствами, гласит статья 8 Налогового кодекса Российской Федерации68. «Когда какое-либо благо, в согласии с потребностями оборота, получает со стороны государства санкцию в качестве денег, то это ведёт к тому, что не только всякий платёж государству, но и все остальные платежи, относительно которых в конкретном случае не указан другой платёжный товар, следовательно, и всякий платёж, выступающий, как вспомогательное средство, вместо первоначально установленного в определённой форме и почему-либо в ней не осуществившегося, могут быть потребованы и произведены с правовым эффектом только при помощи этого блага; государство сообщает ему характер универсального заместителя при платежах, обстоятельство, которое не создаёт из этого блага впервые денег, но значительно усиливает присущий уже ему характер таковых»69, – отмечал при этом австрийский экономист Карл Менгер, указывая на первичное значение признания денег в качестве таковых в процессе косвенного обмена и на вспомогательный характер государственной санкции в процессе такового признания денег обществом.
Концепция номинализма была очень удобна, поскольку фактически оправдывала распространённую в прежние века практику «порчи монеты», когда казна произвольно уменьшала содержание благородного металла в монете, понижая её стоимость и расплачиваясь по ранее взятым обязательствам более легковесной монетой, которую обязывало население (и, прежде всего, тех, кто ранее дал государству в долг) принимать по прежней цене. В современной экономике порча монеты по своему значению равносильна девальвации, обесценению валюты и порождает рост цен.
Но против этой теории говорит тот факт, что население прекрасно осознавало и осознаёт содержательную сторону этих махинаций, что влекло к созданию в стране множественности курсов обмена и нежеланию населения принимать по номиналу деньги с завышенной стоимостью. В худших своих проявлениях злоупотребление номиналистским представлением о деньгах вело к бунтам и кровопролитию, как, например, во время Медного бунта в Москве в 1662 году.
Тогда на фоне вступления России в войну с Польшей за владение Малороссией в течение 5 лет при активной чеканке медных денег медный рубль обесценился по отношению к серебряному в 15 раз, а серебряные монеты полностью были вымыты из обращения70. Бунт стоил жизней нескольким тысячам человек.
Десятилетием ранее, в 1651 году, вызванный обесценением монеты бунт в Константинополе привёл к свержению и убийству бабушки султана Кёсем-султан, фактически правившей Османской Империей при девятилетнем внуке, что стало прологом к дальнейшему упадку османской державы.
В обоих случаях бунты плохо помогли в борьбе с обесценением денег.
Такое же расстройство финансов наблюдалось в царствование императора Александра I (1801 – 1825) и в начале царствования императора Николая I (1825 – 1855), когда государственные финансы были расстроены последствиями многолетних войн с революционной и наполеоновской Францией: бумажный ассигнационный рубль был многократно обесценен по отношению к серебряному рублю, а в стране действовало множество обменных курсов, что существенно осложняло торговлю и товарно-денежные отношения в целом. «Так, в 1837 году в Нижнем Новгороде платили за серебряный рубль по биржевому курсу 356 коп. ассигнациями71, в Петербурге – 354, в Пскове – 362, в Вятке – 363 коп. Следовательно, биржевой курс уже представляет довольно значительное уклонение по местностям, не говоря уже о том, что в разные годы за рубль платили то 400 с лишком коп. ассигнациями, то 347. Так же сильны были и колебания так называемого простонародного курса, или лажа. В Нижнем Новгороде, в Ярославле, в Москве надо было платить в том же 1837 году за серебряный рубль 420 коп. ассигнациями, в Вятке – 400, в Пскове – 380, а в Могилёве и Петербурге 375 коп. Таким образом, уклонение между биржевым курсом и простонародным составляло от 3 до 18%. Столь же значительна была разница между этими двумя курсами и податным или вексельным»72.