– Теперь не так уж часто. Раньше было хуже. Когда она впервые приехала, то была в панике. Приступы каждый день, сутки напролет. Она билась в истерике, бедняжка.
– Ист-т-терике?
Рита кивнула, не заметив моего заикания.
– Случалась перезагрузка, и мисс Хьюз не понимала, что происходит. Представь себе, что приходишь в себя посреди того, как пьешь воду или гуляешь на улице. Или просыпаешься, не зная, утро это или ночь. Но она уже два года в санатории, поэтому привыкла.
– Значит, она помнит, где она.
– Нет, дорогой. Она ничего не может вспомнить. По большей части мисс Хьюз говорит по привычке.
– Она тебя помнит?
Рита покачала головой.
– Нет. Она не знает моего имени. Или имя ее доктора. Она ест в столовой каждый день, три раза в сутки, но не может сказать, где находится помещение. Не может сама дойти из этой комнаты в свою спальню. Если, не дай бог, бросить ее снаружи, она потеряется за считаные минуты. Но мисс Хьюз знает рутину. Мы осторожно внесли в ее дни однообразие, и это впиталось в подсознание. Последовательность сохраняет спокойствие.
Я медленно покачал головой.
– Невероятно.
Она положила ладонь мне на руку.
– Я знаю, это трудно понять, но наш мозг – удивительный механизм с миллиардами клеток. Когда они повреждены, результаты могут быть непредсказуемыми и завораживающими.
Я не находил ситуацию с Теей завораживающей.
Чертовски ужасной, может быть…
Тея внезапно вскочила со стула.
– Делия! – воскликнула она и склонилась над сестрой, крепко ее обнимая. – Я так рада тебя видеть. Сколько уже прошло? Где мама и папа?
– Прошло два года, – сказала Делия. – Мама и папа скоро здесь будут. Расскажи мне об этой пирамиде.
Рита наклонилась ко мне.
– Она переводит внимание мисс Хьюз на рисунок, чтобы бедняжка не спрашивала о родителях.
– Она каждый день рисует Египет?
Рита кивнула.
– Каждый день.
– А что с цепочками слов?
– Необычно, да? Такие тонкие детали. Мисс Хьюз талантливая художница.
– Они что-то значат?
– Ее нейропсихолог, доктор Стивенс, говорит, что это отголоски ее жизни до аварии. По словам Делии, мисс Хьюз училась в художественном колледже и считалась одной из лучших учениц. – Рита улыбнулась. – Однако сама мисс Хьюз иногда утверждает, что была этимологом.
– Кем?
– Тем, кто изучает происхождение слов, – пояснила Рита. – Доктор Стивенс говорит, что это конфабуляция. Выдумка мисс Хьюз. Он думает, ее бедный мозг пытается создать историю за неимением собственной. – Она посмотрела на полную рисунков папку. – Почти пора убираться.
– Ты их просто выбрасываешь? – спросил я.
– А что еще нам с ними делать?
У меня не нашлось ответа, за исключением того, что подобное искусство слишком хорошо для мусора. Тея была слишком хороша для маркеров и бумаги для заметок.
Рита изучила мое выражение лица и снова положила ладонь мне на руку.
– Она нарисует еще, – заверила медсестра. – И никогда не узнает, что их больше нет, потому что, прежде всего, не сможет вспомнить, что их делала.
Я неопределенно кивнул, хотя мне это все не нравилось. Ни одна чертова вещь.
– Мне пора возвращаться к работе, – сказала Рита. – Ты привыкнешь к мисс Хьюз. Просто дай себе время.
Время. У меня его было предостаточно. Годы и годы. У Теи же было всего несколько минут.
«Для тебя она мисс Хьюз. Оставь ее. Делай свою работу».
Пока я подметал пол комнаты отдыха, мои глаза то и дело возвращались к Тее. Мое глупое сердце болело так же, как в тот день, когда умер дедушка Джек. Скорбя о чем-то потерянном, что уже никогда не вернуть.
Это была потеря Теи, а не моя.
«Ты в этом уверен?»
Я кивнул. Я не терял Тею. Она не была моей, чтобы ее потерять, и никогда не будет.
Глава 4
Джим
Хоакин оказался прав; Алонзо дал мне две ночные смены подряд. Я познакомился с Мэри Флинт, дежурной медсестрой, что работала каждую ночь, – женщиной средних лет с короткими темными волосами и большим носом. Большая часть ее работы заключалась в том, чтобы раздавать ночные дозы лекарств из закрытой аптечки на втором этаже. Как только резиденты засыпали, у Мэри не оставалось каких-либо занятий. Каждый раз, когда я проходил мимо ее поста, она дремала.
Меня это устраивало. Никаких разговоров.
Первая ночь в «Голубом хребте» была как первая ночь в моем новом доме. Я привыкал к звукам и тишине. Приветствовал одиночество и гарантию, что мне не придется ни с кем общаться. Я бродил по залам точно призрак, слыша лишь шорох своих шагов по линолеуму и звук собственного дыхания.
«Не застрянь на горе».
«Чувствуешь себя как дома?»
Я прыгал из одной приемной семьи в другую всю свою жизнь. Концепция дома не имела для меня никакого значения. Дедушка Джек однажды сказал: «Бери, что есть, и извлекай из этого все, что можешь».
Чем я и занимался.
После ночных смен мне давали полный выходной день, чтобы восстановиться, прежде чем я вернусь на дневную смену. Я проводил его, спя и бренча на гитаре. Дедушка Джек подарил мне подержанную акустику на одиннадцатый день рождения. Дорис не разрешила шуметь в доме, поэтому я уносил гитару во двор и подбирал песни, которые услышал по радио. Я не знал нотной грамоты, но оказалось, что у меня хороший слух.
Теперь, в доме в Бунс-Милл, я положил ее себе на колени, чтобы поиграть песню «Beloved», которую услышал на днях. Вместо этого вышло несколько строк из «Sweet Child O’Mine». Я хлопнул рукой по струнам.
– Черт возьми, хватит. Оставь ее в покое.
Я немного почитал, пытаясь не заснуть и вернуться к нормальному графику. В четыре часа дня я растянулся на маленьком диване в своей гостиной и смотрел «Крепкий орешек» по местному каналу. Фильм прерывался рекламой каждые три минуты, а ругательства все смягчили.
Брюс Уиллис, босой и окровавленный, ворвался в комнату.
Мои глаза закрылись. Мысли разбежались. Сон утащил меня прочь от шума фильма…
Ограждение из рабицы на заднем дворе средней школы Вебстера издавало отчетливый шум, когда в него швыряли тело. Скрежет металла по металлу. Обычно я заходил в школу с парадного входа, но сегодня опаздывал. Дыра в заборе была ближе к небольшому дому, что я делил с Дорис. Я протиснулся внутрь.
Тоби Кармайкл уже ждал.
Он сильно толкнул меня, и забор загрохотал, когда я отскочил от него, твердые изгибы проволоки впились в мои лопатки.
– Почему ты не ходишь в специальную школу как остальные неудачники? – спросил Тоби. – Все знают, что ты т-т-тупой.
Трое друзей, которых он привел, радостно заулюлюкали и захлопали.
Тоби снова толкнул меня.
– Скажи что-нибудь, Уи-Уи-Уилан.
Ничего не говори, велел я себе. Не давай ему повода.
Я был невысоким новичком с тощим от недоедания телом. Тоби был наглым старшеклассником и сидел на диете из куриных крылышек и чизбургеров с беконом в «Милс-Плейс», куда все дети ходили после школы.
Все, кроме меня.
Я снова отлетел в забор, и тот завел свою песню, точно огромный металлический сверчок. Я до чертиков ненавидел этот звук.
– Я сказал, скажи что-нибудь.
Тоби снова бросился на меня, и я увернулся, мои руки сжались в кулаки.
– П-п-пошел ты.
Все четверо парней остановились, уставились на меня, а затем разразились смехом.
– «Пы-пы-пы-пошел ты».
Тоби схватил меня за воротник моей видавшей виды ветровки.
– Если еще раз увижу, что ты смотришь на Тину Халлоран, то разобью твою ту-ту-тупую рожу.
Я изо всех сил пытался вспомнить, кто же такая Тина Халлоран. Должно быть, та красивая девушка, что улыбалась мне, когда я вчера убирал свои вещи в шкафчик. Короткий проблеск солнца в вечно сером небе.
– Привет, Джим, – сказала она, слегка помахав кончиками пальцев.
Я никогда не говорил с ней. Конечно, нет. Я никогда не говорил, ни в классе и уж точно не в коридоре, полном учеников. Никогда не отвечал милым девушкам с дружелюбными улыбками. Наверное, ее кто-то подговорил. Может быть, Тоби…
– Она не хочет иметь ничего общего с таким тупицей, – проревел он, возвращая меня в реальность. – Ты понял?
Ярость горела во мне. Ярость от несправедливости, насмешек, проклятого заикания, что причиняло мне столько страданий. Мои руки сжались в кулаки, и я ударил Тоби в живот.
Он со свистом втянул воздух, но не отпустил мою куртку. Его глаза расширились от убийственного гнева.
– Ты покойник.
Ударь меня, подумал я. Черт, ударь меня. Выбей из меня заикание раз и навсегда.
Левый кулак Тоби впечатался в мою челюстью, и боль взорвалась у меня во рту. Я отшатнулся назад и рухнул на землю.
Он ткнул в меня пальцем.
– Это последнее предупреждение. В следующий раз зубы выбью. Не то чтобы они тебе нужны.
Ребята ушли, бросив на прощание еще несколько насмешливых комментариев. Я медленно поднялся на ноги. Потерев ноющую челюсть, собрал свой рюкзак и выпавшие тетради. Я сплюнул комок крови и смотрел, как тот падает на землю. Я представлял, что это мое заикание наконец выпало изо рта, кровавое и мертвое. Оно ушло. Ушло навсегда. Я вдохнул, как меня учила миссис Маррен. Выдох. Вдохни, выдохни, затем позволь словам литься…
– М-м-меня з-з-зовут Джим…
Дерьмо.
Я бы выругался, но и ругательства бы застряли у меня во рту. Я швырнул рюкзак в изгородь и уставился в землю, тяжело дыша. Затем медленно засыпал комок крови землей, подгребая ее своими поношенными кроссовками. Пытаясь похоронить заикание навсегда…
Я проснулся в темном доме с затухающей фантомной болью в челюсти.
– Нытик гребаный, – сказал себе я.
Заикание я действительно похоронил, пусть и в довольно неглубокой могиле, и никто не должен был знать, как плохо мне когда-то было. Те дни прошли. Часы накапливались между «тогда» и «сейчас» точно кирпичи. Я продолжал копить их до тех пор, пока воспоминания не стали всего лишь плохим сном. Я бы с радостью уничтожил их так, как разум Теи стирал каждый ее момент бодрствования.
«Господи, прекрати все мысли сводить к ней».
Я накинул свою кожаную куртку и направился в город, решив стереть память старомодным способом – напившись.
В небольшом деловом центре города Бунс-Милл я нашел бар под названием «Хейвен». Маленький, темный и с крошечной сценой, где какой-то парень как раз играл на гитаре песню. Листовка на столе гласила, что выступать могут все желающие. Мимолетный образ меня на сцене, с моей гитарой, пришел и ушел.
Я чуть не рассмеялся вслух.
Я заказал пиво у официантки и стал слушать, как парень исполняет песню кантри для скучающей публики из десятка человек. Официантка вернулась еще до того, как я осилил половину бутылки.
– Готов к следующей?
– Конечно.
Она положила руку на мой стол и улыбнулась. Милая. Ее темные волосы были собраны в хвост, а узкая черная футболка обтягивала грудь.
– Я тебя здесь раньше не видела, а я видела всех. – Она повела бедрами. – Я Лора.
– Джим.
– Новенький в городе, Джим?
Я кивнул.
– Я так и подумала. – Улыбка Лоры стала игривой, и официантка наклонилась ближе. – Тебе не составить компанию? Я умею встречать гостей.
Что она предлагала, было ясно как день. И у меня не было причин отказываться, вот только Бунс-Милл был куда меньше Ричмонда. Я нечасто водил женщин домой, но когда это делал, то встречался с каждой только на одну ночь. С минимальным словесным взаимодействием.
«Мне все равно, заикаешься ли ты, – прошептала Тея мне на ухо. – Я просто хочу, чтобы ты продолжал со мной говорить».
– Нет, спасибо, – сказал я. – У меня все в порядке.
Она надулась.
– Уверен? Этот город такой маленький и…
– Мне еще пива, пожалуйста. – Я поднял свою бутылку.
Смущение мелькнуло на ее лице, но она быстро замаскировала его сердитым взглядом.
– Конечно.
Лора потопала прочь, виляя своей идеальной задницей, а я смотрел ей вслед и мысленно проклинал себя. Маленький город или нет, у меня давно не было женщины.
И какого хрена я вспомнил о Тее Хьюз? Ее память полетела на хрен. Она не способна ни на что, даже на дружбу.
«Ее мозг сломан. Оставь бедняжку в покое».
Но она не оставит в покое меня.
Лора грохнула мне на стол новое пиво и ушла. В моем жалком воображении Тея сидела рядом со мной и слушала музыку, покачиваясь на своем месте.
– Музыка – это жизнь, – сказала она, беря меня за руку. Ее голубые глаза сияли узнаванием.
Моя жизнь представляла собой череду часов, которые я перетерпел, а не прожил. Мой свет тусклый и неясный. Но я мог бы позаботиться о Тее Хьюз. Это мне по силам.
Я оставил Лоре щедрые чаевые и поехал обратно домой лишь слегка навеселе. Рано лег и убедился, что завел будильник.
Мне предстояла работа.
* * *
На следующее утро в столовой Тея оторвала взгляд от завтрака с яйцами и тостами, когда я помог мистеру Уэббу сесть за столик рядом с ней.
– Доброе утро, – сказала она, щурясь на мой бейдж. – Джим.
– Доброе утро.
– Сколько уже прошло?
Анна Саттон, старшая медсестра, присоединилась к нам и поставила перед Теей чашку апельсинового сока. Женщина за пятьдесят, темные волосы всегда аккуратно подстрижены.
– Ты можешь ответить, – проинструктировала она меня, как учитель начальной школы.
– Два года, – сказал я. – Прошло два года, мисс Хьюз.
– Два года, – повторила Тея. – Боже, так долго. Но я сейчас вернулась, и врачи скажут мне, что со мной не так.
– Непременно, – заверила Анна с ободряющей улыбкой.
– Я Тея, – сказала она, протягивая руку и представляясь мне в пятый раз.
«Хватит считать».
– Приятно с вами познакомиться, – сказал я, и слова прозвучали так чертовски неправильно.
Тея посмотрела на свою еду.
– Я никогда раньше не ела яичницу-болтунью. Правда?
– Нет, мисс Хьюз, – сказала Анна. – Вы ее любите.
Тея поморщилась, размышляя, насколько правдиво это утверждение, и наконец пожала плечами. Она улыбнулась мне.
– Ты нависаешь, Джим. Садись и поешь яичницу с нами.
Анна изогнула бровь, молча передавая, что верный только один ответ.
– Я должен вернуться к работе, – сказал я.
– Облом, – скисла Тея. – Где ты работаешь?
Я посмотрел на Анну. Она покачала головой. Слово «здесь» было запрещено.
– Я санитар.
Если бы Бог надо мной сжалился, Тея бы надменно сморщила нос, и я бы смог перестать так сильно ее любить. Но нет, она сверкнула этой своей улыбкой.
– Круто. Мы еще увидимся?
– Д-да. Конечно.
«Снова и опять как впервые».
* * *
«Снова» произошло тем же днем, в комнате отдыха. Тея сгорбилась над рисунком, раскидав маркеры по всему столу и сжимая в руке шариковую ручку. Наверняка опять пишет свои цепочки. Я подметал пол и не поднимал глаз.
– Черт. – Тея сильно тряхнула ручкой, положила ее обратно на бумагу и нахмурилась. Встряхнула еще раз – а затем резко замерла. Перезагрузка. Ее рука задрожала, и она огляделась вокруг.
У нас, как обычно, не хватало персонала. Только дежурная медсестра на посту. Я должен был что-то сделать, прежде чем Тею охватит паника. Я положил метлу и подошел. Чуть не спросил, все ли с ней в порядке, но успел себя остановить.
– Привет, – выскочило вместо этого.
– Привет, – с облегчением сказала она. – Сколько уже прошло?
– Два года, мисс Хьюз.
Она глубоко вздохнула, и дрожащая улыбка коснулась ее губ.
– Долго меня не было, но врачи скажут, что со мной не так. – Ее глаза нашли мою табличку с именем. – Джим? Я Тея Хьюз.
«Шесть, – подумал я. – Прекрати это».
– В твоей ручке закончились чернила? – спросил я, перенаправляя внимание, как учил Алонзо.
Тея нахмурилась и попыталась что-то написать. Ручка царапала лист рядом с пирамидой из слов, но ничего не выходило.
– Как ты узнал?
– Я достану тебе новую.
Я подошел к кладовке и открыл дверь. Внутри я дернул цепь, и зажглась лампочка, освещая стойки с головоломками, настольными играми, журналами и старыми книгами. Я нашел пачки бумаги, коробки с шариковыми ручками и маркеры. Все художественные принадлежности, которые имелись у Теи.
– Это оно? Ручки и бумага?
Внезапно по задней стенке шкафа промчалась крыса. Присев, я обнаружил в гипсокартоне трещину, сквозь которую пробивался дневной свет. Я сделал мысленную заметку сказать об этом Алонзо, затем вытряхнул из коробки шариковую ручку и поспешил обратно к Тее. Она все еще пыталась что-то написать пустой ручкой.