Оправившись и от первоначального восторга, и от смятения, Тим вдруг проявил критические способности и упрекнул Мэри за то, что ее дом лишен ярких красок.
– Мэри, у вас так приятно, но все одного цвета! – возмутился он. – Почему в доме нет ничего красного? Мне нравится красный цвет!
– Ты можешь сказать, какого она цвета? – спросила мисс Хортон, показывая ему книжную закладку из красного шелка.
– Красного, конечно, – презрительно фыркнул он.
– Ладно, что-нибудь придумаем, – пообещала она.
Мэри вручила Тиму конверт с тридцатью долларами – таких денег не зарабатывал ни один разнорабочий в Сиднее.
– В конверте листочек с моим адресом и телефоном. Отдай это отцу, когда придешь домой, – наказала она, – чтобы он знал, где я живу и как со мной связаться. Ты ведь не забудешь ему отдать, да?
– Я никогда ничего не забываю, если мне хорошо объяснили, – ответил он, глядя на нее с обидой во взоре.
– Прости, Тим, я не хотела тебя обидеть, – улыбнулась Мэри Хортон, которая никогда не задумывалась о том, что ее слова могут кого-то задеть.
Не то чтобы она имела привычку намеренно обижать людей словами. Мэри Хортон избегала говорить обидные вещи из соображений такта, дипломатичности и воспитанности, а не потому, что боялась причинить боль.
Тим не захотел, чтобы она подвезла его до железнодорожного вокзала. Стоя на крыльце, Мэри помахала ему на прощание. Когда он отошел от дома на несколько ярдов, она прошла к калитке и, перегнувшись через нее, провожала его взглядом, пока Тим не скрылся за углом.
Любой, кто встретил бы его, подумал: «Какой красивый, пышущий здоровьем парень!» Крепкий, видный, он шел по жизни широким шагом, и весь мир лежал у его ног. Насмешка богов, думала Мэри. В духе греческих бессмертных, которые любили подшутить над своим творением – человеком, когда тот зазнавался и забывал, чем он им обязан. Тим Мелвилл должен вызывать у них гомерический хохот!
Глава 7
В субботу Рон, как всегда, коротал время в пабе «Взморье», только пришел туда раньше обычного. Сначала, загрузив пивом сумку-холодильник, он отправился на крикетный матч – в шортах, сандалиях и рубашке, которую не стал застегивать, чтоб обдувал ветерок. Однако Керли с Дейвом на игру не явились, а в одиночку дремать под солнцем на травянистом холме у крикетного поля – удовольствие небольшое. Он проторчал там пару часов, но игра развивалась в своем обычном медленном темпе, а обе лошади, на которых он поставил на ипподроме в Уорик-Фарме, пришли последними. Так что около трех Рон убрал пиво в сумку, прихватил радиоприемник и, повинуясь безошибочному чутью ищейки, двинулся во «Взморье». У него даже мысли не возникло, чтобы пойти домой, так как там никого не было. По субботам после полудня Эс со своими подружками играла в теннис в их местном «потешном» клубе, как он его называл. Тим находился на работе, а Дони где-то шастала с одним из своих бойфрендов-умников.
Тим прибыл в паб в начале пятого. Рон очень обрадовался сыну и купил ему кружку пива.
– Ну, как дела, малыш? – полюбопытствовал он.
Прислонившись к колонне, они оба смотрели на море.
– Ой, все так здорово, папа! Мэри очень хорошая леди.
– Мэри? – вздрогнул Рон и озабоченно посмотрел на сына.
– Мисс Хортон. Она велела называть ее Мэри. Я засомневался, но она сказала, что так можно. Пап, ведь можно, да? – спросил Тим, обеспокоенный реакцией отца.
– Не знаю, малыш. Какая она, эта Мэри Хортон?
– Она добрая, папа. Она мне столько вкусностей дала и дом свой показала. Представляешь, там всюду кондиционеры работают! А мебель у нее какая красивая, и ковер тоже. Только все серого цвета. Вот я и спросил у нее, почему в доме нет ничего красного, и она сказала, что попробует это исправить.
– Она тебя трогала, малыш?
– Трогала? – Тим непонимающе уставился на отца. – Ну, не знаю! Кажется, да. Она взяла меня за руку, когда показывала свои книги. – Он скривился. – Мне ее книги не понравились, их так много.
– Она симпатичная?
– Ага, симпатичная! Пап, у нее такие красивые седые волосы, прямо как у тебя и у мамы, только еще белее. Вот я и засомневался, что ее можно называть Мэри. Вы ведь с мамой всегда говорите мне, что невежливо пожилых людей называть по имени.
– А-а! – с облегчением выдохнул Рон, шутливо хлопнув сына по плечу. – Ох и напугал же ты меня, приятель. Так значит, она старая?
– Да.
– Она заплатила тебе, как обещала?
– Да, деньги здесь, в конверте. И еще там бумажка с ее телефоном и адресом. Она велела, чтобы я отдал это тебе, – вдруг ты захочешь с ней поговорить. Только разве ты захочешь с ней разговаривать? Зачем тебе с ней разговаривать, а, пап?
Рон забрал у сына конверт.
– Я не собираюсь с ней разговаривать, малыш. Ты закончил там работу?
– Нет, у нее очень большой газон. Она просила, чтобы я пришел в следующую субботу и подстриг траву еще в саду, если ты меня отпустишь.
В конверте лежали три новенькие хрустящие десятидолларовые купюры. Рон смотрел на деньги, на записку, написанную твердым почерком, который явно принадлежал властной образованной женщине. У глупых молодых девчонок и одиноких домохозяек почерк не такой, рассудил он. Тридцать долларов за день работы в саду! Рон убрал банкноты в бумажник и похлопал сына по спине.
– Ты молодец, малыш. Если хочешь, в следующую субботу возвращайся туда и докоси ее газон. Вообще-то за те деньги, что она тебе платит, ты можешь работать у нее в любое время, когда бы она тебя ни позвала.
– Ура! Спасибо, папа! – Тим повертел в руках кружку, показывая отцу, что она пуста. – Можно мне еще пива?
– Что ж ты никак не научишься пить медленно, а, Тим?
– Ой, опять забыл! – скуксился он. – Пап, я правда собирался пить медленно, но пиво такое вкусное, вот я и забыл.
Рон мгновенно пожалел, что выплеснул на сына свое минутное раздражение.
– Пустяки, малыш, не переживай. Иди попроси Флорри налить тебе еще кружку портера.
Очень крепкое, как и все австралийские сорта, пиво, казалось, не производит на Тима никакого эффекта. У иных дебилов голову сносило от одного запаха грога, недоумевал Рон, а Тим был способен перепить родного отца да еще потом и домой его притащить, – вообще не пьянел.
– Кто эта Мэри Хортон? – поинтересовалась Эс вечером, после того как Тима уложили спать.
– Какая-то старая гусыня из Артармона.
– Тим к ней очень привязался, да?
Рон подумал про тридцать долларов, что лежали в его бумажнике, и обратил на жену ласковый взгляд.
– Пожалуй. Она хорошо к нему относится, так пусть лучше по субботам занимается ее садом, чем озорничает.
– И тогда он не будет мешать тебе таскаться по пабам и ипподромам со своими дружками. Наученная многолетним опытом, жена истолковала его слова по-своему.
– Черт побери, Эс, ну и поганый же у тебя язык!
– Ха! – фыркнула она, отложив вязанье. – Правда глаза колет, да? Она ему хоть заплатила?
– Несколько долларов.
– Которые ты, конечно же, благополучно прикарманил.
– Да там и прикарманивать-то было нечего. Сколько, по-твоему, можно получить за стрижку газона на тракторе, подозрительная ты карга? Состояния не сколотишь, это уж как пить дать!
– Пока у меня есть деньги на домашнее хозяйство, мне плевать, сколько она ему заплатила! – Эсме встала и потянулась. – Чаю хочешь, милый?
– Не откажусь. Где Дони?
– А мне почем знать? Ей двадцать четыре, она сама себе хозяйка.
– Пока не стала чьей-то любовницей!
– У детей свои представления о жизни, – пожала плечами Эс, – и ничего тут не попишешь. А ты попробуй спроси у Дони, где она была и с кем обжималась.
Рон последовал за женой на кухню, ласково похлопывая ее по мягкому месту.
– Боже упаси! Она уж как глянет на тебя свысока да как разразится потоком непонятных слов, сразу себя дураком почувствуешь.
– Эх, Рон, милый, если б только Господь чуть справедливее распределил мозги между нашими детьми, – вздохнула Эс, ставя кипятиться чайник. – Тиму дал бы чуть больше, Дони – чуть меньше. И тогда у обоих все было бы в порядке.
– Что уж горевать о непоправимом, старушка ты моя. Пирог у нас есть?
– С фруктами или с тмином?
– С тмином, любимая.
Устроившись друг против друга за кухонным столом, они на пару уговорили полпирога с тмином и выпили по шесть чашек чая.
Глава 8
Благодаря самодисциплине Мэри Хортон благополучно отработала очередную неделю в «Констебль Стил энд Майнинг», словно Тим Мелвилл никогда и не входил в ее жизнь. Как обычно, она раздевалась перед тем, как пойти в туалет, эффективно исполняла обязанности личного секретаря Арчи Джонсона и устраивала разнос машинисткам, курьерам и клеркам, коих в ее подчинении находилось в общей сложности семнадцать человек. Но по вечерам она уже не блаженствовала в библиотеке, как раньше, а все время проводила на кухне, изучая кулинарные книги и экспериментируя с тортами, кремами и пудингами. Осторожно расспросив Эмили Паркер про Тима, Мэри получила представление о его пристрастиях в еде и собиралась к субботе приготовить разнообразные лакомства.
В один из будних дней во время обеденного перерыва она наведалась в мебельный магазин в северной части Сиднея, где купила очень дорогой стеклянный журнальный столик рубинового цвета и в тон к нему подобрала оттоманку с обивкой из кроваво-красного бархата. Поначалу, натыкаясь взглядом на эти два ярких пятна в гостиной, Мэри вздрагивала, но, попривыкнув, была вынуждена признать, что столик и оттоманка оживляют комнату. От жемчужно-серых стен внезапно повеяло теплом, и Мэри невольно подумалось, что у Тима, как и у многих слабоумных, от природы тонкое чувство прекрасного. Возможно, когда-нибудь она начнет его водить по художественным галереям и посмотрит, как он воспринимает произведения искусства.
В ту пятницу она легла спать уже поздно ночью: все ждала, что с минуты на минуту позвонит отец Тима и заявит, что он против того, чтобы его сын горбатился в ее саду в драгоценные выходные, – но тот так и не позвонил, а на следующее утро, ровно в семь, из глубокого сна ее вывел стук в дверь. На этот раз Мэри пригласила Тима в дом и предложила выпить чаю, пока она одевается.
– Нет, спасибо, я сыт, – ответил он с сияющими глазами.
– Тогда можешь переодеться в маленьком туалете рядом с прачечной. А я сейчас приведу себя в порядок и покажу, что нужно сделать в палисаднике.
Через несколько минут, бесшумно ступая, Мэри вернулась на кухню. Тим не слышал ее приближения, и, остановившись в дверях, она наблюдала за ним, вновь пораженная его красотой. Какая вопиющая несправедливость, подумала Мэри, что под такой совершенной оболочкой скрывается столь примитивное существо, но тут же устыдилась своих мыслей. Возможно, в этом и заключается raison d’être[2] его красоты: путь Тима к греху и бесчестью был прерван в пору невинности раннего детства. Если бы Тим развивался и взрослел подобно всякому нормальному человеку, то, наверное, и выглядел бы теперь совсем иначе – как подлинное творение Боттичелли: с его лица не сходила бы самодовольная улыбка, а в глубине ясных синих глаз таились искушенность и хитринка. Тим совершенно не походил на взрослого человека, разве что внешне.
– Пойдем, Тим, я объясню, что ты должен сделать в палисаднике, – наконец произнесла она, нарушая очарование мгновения.
На улице в листве каждого куста, каждого дерева визжали и вопили цикады. Мэри, глядя на Тима, зажала ладонями уши и поморщилась, затем решительно направилась к своему единственному оружию – шлангу.
– Цикады в этом году словно с ума посходили. На моей памяти такое впервые, – сказала она.
Шум уже немного стих, а с пышных олеандров на дорожку капала вода.
«Бриииик!» – просвиристел басом хормейстер, после того как все остальные умолкли.
– Ну вот опять! Хулиган! – Мэри подошла к кусту олеандра, что рос ближе остальных к крыльцу, раздвинула мокрые ветки и стала осматривать их. – Никак не удается его найти, – посетовала она, присев на корточки, и улыбнулась стоявшему сзади Тиму.
– Хотите поймать? – серьезно спросил он.
– Еще как! Он у них запевала, без него они немы.
– Сейчас достану.
Нагнувшись, Тим скользнул в листву, скрывшись в ней по пояс. Сегодня он вышел работать без ботинок и носков, поскольку в палисаднике не было бетонного покрытия, о которое он мог бы поранить ступни, и к его ногам прилипла сырая земля.
«Бриииик!» – пробасил самец. Видимо, он уже достаточно обсох и решил попробовать голос.
– Поймал! – крикнул Тим, выбираясь из куста. В правой руке он что-то прятал.
Мэри цикад никогда не видела: только иногда находила в траве их сброшенные бурые панцири, – поэтому с некоторой опаской придвинулась к Тиму, ибо, как и многие женщины, боялась пауков, жуков и ползучих холоднокровных гадов.
– Вот, смотрите! – с гордостью произнес Тим, медленно раскрывая ладонь, пока цикада, которую он придерживал за кончики крыльев указательным и большим пальцами, не показалась полностью.
– Брр! – содрогнулась Мэри и отшатнулась, даже толком не взглянув на насекомое.
– Мэри, да вы не бойтесь, – умоляющим тоном произнес Тим и, улыбаясь, нежно погладил цикаду. – Смотрите, какая она хорошая. Зелененькая вся, красивая, как бабочка.
Его золотистая голова склонилась над цикадой, и Мэри, глядя на него, почувствовала, как грудь внезапно сдавило от щемящей жалости. Казалось, Тим нашел взаимопонимание с насекомым, ибо оно лежало в его ладони, не выказывая ни страха, ни паники. А цикада, если не обращать внимания на ее марсианские антенны-усики и панцирь, как у ракообразных, и впрямь была прекрасна. Толстое тельце примерно два дюйма длиной, ярко-зеленое, как будто припудренное золотым порошком; глаза искрятся и блестят словно два больших топаза. На спинке – все еще сложенные тонкие прозрачные крылышки, испещренные, как древесный лист, яркими золотистыми прожилками, которые переливались всеми цветами радуги. И над цикадой, сидя на корточках, склонялся Тим – такой же чуждый и прекрасный.
– Вы же не хотите, чтобы я ее убил? – взмолился Тим. Его взгляд, обращенный на нее снизу вверх, вдруг наполнился печалью.
– Нет, – ответила она отворачиваясь. – Посади ее снова на куст, Тим.
К обеду он привел в порядок весь палисадник. Мэри дала ему два гамбургера и гору картофеля фри, а на десерт – приготовленный на пару горячий пудинг с джемом и горячим банановым кремом.
– Мэри, кажется, я все сделал, – заявил Тим, допивая третью чашку чая. – Эх, жаль, что вся работа выполнена. – Он смотрел на нее, не отрывая широко распахнутых глаз. – Мэри, вы мне нравитесь, – снова начал Тим. – Вы мне нравитесь больше, чем Мик, Гарри, Джим, Билл, Керли и Дейв. Вы мне нравитесь больше всех, не считая папы, мамы и моей Дони.
Она потрепала его по руке и ласково улыбнулась.
– Мне приятно это слышать от тебя, Тим. Ты очень любезен, но, думаю, это не совсем так. Мы с тобой очень мало знакомы.
– Жаль, что весь газон уже подстрижен, – вздохнул он, никак не отреагировав на ее замечание.
– Тим, трава имеет обыкновение вырастать.
– У? – Этот короткий звук, произнесенный с вопросительной интонацией, сигнализировал, что некие действия или слова были выше его понимания и надо сбавить обороты.
– А клумбы полоть ты умеешь так же хорошо, как стрижешь газон?
– Наверное. Папа мне всегда поручает эту работу.
– В таком случае не хотел бы ты по субботам приходить сюда и ухаживать за моим садом? Стричь траву, если нужно, высаживать рассаду, пропалывать клумбы, поливать кусты, подравнивать растения вдоль дорожек, удобрять почву.
Расплывшись в улыбке, он схватил руку мисс Хортон и стал трясти.
– С удовольствием, Мэри! Я буду каждую субботу приходить к вам и ухаживать за вашим садом. Обещаю, я буду ухаживать за вашим садом!
Уходя домой, Тим опять уносил в конверте тридцать долларов.