– Угу. Скажите ему, чтобы спустил на нее всех гончих ада, – с суровой серьезностью возразила миссис Пэшен.
Писатель попытался улыбнуться, но выражение ее лица не изменилось.
Джонс познакомился с викарием в первые дни пребывания в Саксон-Уолл. Он приколачивал к стене консоль, собираясь водрузить на нее миниатюрную копию Венеры Милосской – единственной скульптуры, в названии которой никогда не ошибался, – как вдруг заметил маячившую в дверях фигуру.
– Простите, я вижу, что вы заняты, и не хочу вас беспокоить, – скромно произнес священник. – Просто я подумал, не нужна ли вам какая-нибудь помощь. Забить гвоздь, повесить занавеску…
С того раза они больше не виделись, и если что-то подтолкнуло Джонса отправиться тем же вечером в дом викария, то не столько желание посвятить его в неприязненные чувства миссис Флюк, сколько предвкушение дружеской беседы.
Его рассказ о наведенной порче ничуть не удивил священника.
– Старая миссис Флюк? Ну да, конечно. Не так давно она болела, и я приносил ей кое-какие гостинцы и немного вина. А теперь все это закончилось. Я знал, что могут возникнуть проблемы, но не предполагал, что дело дойдет до порчи. Она ведь мне отомстила.
– Неужели? Каким образом?
– Пригрозила, что станет ходить к баптистам. Они тут уже обратили несколько человек, и теперь дело только за дождем. По правде говоря, у них очень энергичный пастор, я восхищаюсь им. Его не назовешь ученым малым, однако он прекрасный проповедник и любит рассуждать о заблудшей овце и девяносто девяти праведниках. К сожалению, дождь не на его стороне, поэтому вряд ли ему удастся наставить на истинный путь многих грешников.
– Дождь? – удивился Джонс.
– Да. Видите ли, баптисты целиком погружают крещаемых в воду. Но в это лето такая засуха, что, если не собирать росу с травы, у них не хватит влаги даже на одно крещение. Вся надежда на дождь.
– И баптисты примут миссис Флюк? – спросил Джонс.
– Ну, если она выразит такое желание, сомневаюсь, что он сможет отказать. Между прочим, она сказала, что не пойдет к методистам, потому что методисткой была ее мать.
– Не понимаю, в чем тут смысл.
– Я тоже. И меня это устраивает. – Викарий понизил голос и провел пальцем между воротничком и шеей: – Когда в словах местных жителей есть какой-то смысл, чаще всего это такие непристойности, что лучше их вообще не понимать. Что касается их развлечений, они еще почище разговоров. Как вы думаете, что я запретил сразу, приехав сюда четыре года назад?
– Пьянство? – предположил Джонс.
– Петушиные бои. Ни больше, ни меньше. На юге Англии их тоже практикуют. Это обычай еще с четырнадцатого века, а может, и раньше.
– Неужели?
– Да. Я начал с того, что осудил его в своей проповеди и сравнил с ужасными боями быков в Испании. Но толку от этого не было, если не считать одного нелепого замечания от прихожанина по фамилии Пэшен – по сути дела, деревенского дурачка, у которого, как считается, есть «дар» обхаживать коров.
– Вот как?
– Пэшен работает скотником у Бердси. После проповеди он пришел ко мне и сказал: «Сдается мне, сильная это вещь – те бои, о которых вы рассказывали, святой отец. Хотел бы я взглянуть на них одним глазком. Вот только у них там, в Испании, похоже, не ценят скотину так, как у нас, верно? Мы-то держим быков не для того, чтобы развлекаться или чтобы развлекать их».
Джонс рассмеялся, а викарий продолжил:
– Короче говоря, это не сработало, и тогда я отправился в трактир «Долговязый парень» и бросил вызов всем владельцам петухов. Понятно, что каждую из схваток я проиграл. Мне отбили почки и сломали нос. Но в конце концов хозяин трактира – вы его знаете, он хороший христианин и к тому же не из местных, я о нем высокого мнения, – вмешался в дело, задушил двух собственных петухов и встал на мою сторону. Следующее, что я сделал, это запретил мальчишкам убивать гадюк.
– Однако это неприятные существа, не так ли?
– Ну и что с того? Мальчишки – тоже неприятные существа. Однако никто не предлагает колошматить их дубинами. Они охотились на этих несчастных созданий и убивали их зверским образом. Это было жестоко. Отвратительно. Мне это категорически не нравилось. И все они пели в церковном хоре. Я выгнал их. Они остались без денег. Некоторых даже поколотил. С тех пор меня прозвали Старым сатаной.
– Скорее всего, идеал религиозного общества для миссис Флюк – Армия спасения, – заметил Джонс, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
Викарий покачал головой:
– Они – богобоязненные люди. Глава их местной ячейки сообщила мне, что они не переманивают прихожан английской церкви. Уж не знаю почему. Может, дело в деликатности этой молодой женщины. К тому же миссис Флюк недавно сказала моему дворецкому – наверное, когда объявила ему о своем намерении погрузиться в крещальную купель, если Господь пошлет нам дождь, – что, по ее мнению, нет ничего ужасней армии, шествующий с флагами и оркестром, если только это не Давид, пляшущий с тамбурином в Силоме перед Ковчегом завета.
– Старая богохульница! – со смешком воскликнул Джонс.
– О, нет-нет, – серьезно возразил священник. – Дело тут не в богохульстве, и она не шутила. Эта сцена потрясла ее не меньше, чем Мелхолу, и, скорее всего, по тем же причинам. Вы не замечали, как упорно держатся одни и те же предрассудки в умах женщин на протяжении многих поколений? Кстати, если вам будет не хватать воды, приходите ко мне. Мой колодец никогда не иссякает – так, по крайней мере, гласит местное предание. Я полагаю, это не что иное, как колодец саксонского монастыря, который был построен на этом месте. Деревня получила название в честь колодца, славившегося своей целебной водой, и прежде она называлась Саксон-Уэлл, а не Саксон-Уолл.
– Любопытно.
– Полгода назад Эймс, мой коллега из соседнего прихода, свалился в свой колодец и с тех пор берет воду только из моего. Объясняет, что в тот день чистил коровник и теперь его вода заражена. Однако его прихожане, которые в своих воззрениях ушли не слишком далеко от своих языческих предков, ютов и саксонцев, считают, будто колодец стал источником святой воды.
– Потому что в него упал священник?
– Да. Но не следует обращать внимание на подобные нелепости. Лучше их просто игнорировать. «В тот год язычники разорили Шеппи». Вы изучали англосаксонские хроники, мистер Джонс?
Писатель рассмеялся:
– Я изучал психопатологию. Это довольно интересно.
– Хотел бы я, чтобы вы применили свои познания на ком-нибудь из моих прихожан, – заметил викарий. – Вам было бы чем поживиться. И раз уж мы об этом заговорили, вы тот человек, который поможет нам развлечь детишек на ежегодном празднике в воскресной школе. В этом году мы собираемся проводить его на открытом воздухе возле замка, потому что у нас очень мало денег. Я буду безмерно счастлив, если вы к нам присоединитесь. Мы угостим их чаем прямо в поле, если будет хорошая погода, или в этом доме, если начнется дождь, а потом устроим всевозможные соревнования и викторины, выступления скаутов, деревенские танцы и костюмированные игры. В половине девятого или в девять все разойдутся по домам, так что день будет не слишком длинным.
Джонс покачал головой:
– Все это не для меня.
Викарий улыбнулся:
– Да бросьте! Я понимаю, вам не по душе эта идея, да и на празднике будет неимоверно скучно, но вы не представляете, как для меня важно притащить туда еще одного мужчину. Разумеется, у нас самые восхитительные дамы – не знаю, что бы я делал без них, – но я буду чрезвычайно признателен, если вы поддадитесь уговорам и окажете нам помощь.
Джонс, мысленно проклиная себя за глупость, ответил, что придет.
– Вот и замечательно! – радостно воскликнул священник. – Я сделаю вас судьей на состязаниях по бегу. Обычно я сам даю сигнал к началу, а одна или две дамы держат ленточку и объявляют результаты, однако тут одна проблема: почти у каждой в школе учатся собственные дети, и это приводит к предвзятости суждений. Распределение наград редко устраивает всех присутствующих.
– Господи, – простонал Джонс.
– Ваши решения никто оспаривать не будет.
– Даже если меня не поколотят мамаши тех учеников, которые останутся без призов, удар по репутации мне обеспечен, – вздохнул Джонс. – Когда праздник?
Священник хотел ответить, но тут в комнату вошел его дворецкий – японец, которого он привез с собой из миссии. Родители в деревне пугали им детей, говоря, что японец придет и съест их, если они не будут слушаться. Дети постарше в этом сомневались, ссылаясь на мнение школьной учительницы, миссис Бэнкс. Та уверяла, что японцы питаются только рисом и религия запрещает им есть людей. По-английски он говорил коротко, но без акцента.
– К вам миссис Флюк.
– Пригласи ее, Нао.
– Хорошо. Она расстроена.
– Чем?
– Не говорит.
Миссис Флюк, с которой Джонс впервые столкнулся лицом к лицу, действительно выглядела расстроенной. Она сделала нечто вроде реверанса, демонстрируя викарию, что пришла по серьезному делу, и начала без предисловий:
– Ваше преподобие, все дело в моей дочери!
– Вы про миссис Пэшен?
– Марту Пэшен, как она себя называет!
– Миссис Флюк, к чему опять бессмысленные обвинения? Это нехорошо, и это неправда. Кстати, почему бы вам не обратиться за советом к баптистскому пастору?
– Ни в коем случае! – воскликнула миссис Флюк, процитировав Твидлдама[2], и ее взор слезящихся глаз пригвоздил Джонса к месту, предостерегая от улыбки. – Я-то знаю, что делаю, и не собираюсь быть баптисткой, нет! Они нехристи.
– Нехристи? – повторил викарий. – На вашем месте я не стал бы озвучивать столь… опрометчивые заявления.
– Я знаю, какие заявления мне делать, ваше преподобие, хотя, может, вы так и не думаете, – возразила миссис Флюк. По-прежнему не сводя взгляда с Джонса, она добавила: – Осенью мне стукнет восемьдесят годков, и я еще могу взять черта за рога.
– О да, – примирительно поддакнул Джонс, хотя не понял, имела ли она в виду свое крепкое здоровье или какой-то дьявольский обряд.
– Так вот, она вместе со своим полоумным мужем прямо у меня под носом выдоила мою корову и украла яйца из курятника!
– Глупости! – замахал на нее руками священник. – Глупости, миссис Флюк!
– Не глупости, ваше преподобие, а сущая правда! – хрипло вскричала она. – Они сделали это дважды, хотя и один раз – это уже слишком! И если вы завтра не заявите об этом с кафедры, ноги моей больше не будет в вашем доме! Стыд и позор, что уважаемая женщина не может найти справедливости у единственного джентльмена во всем приходе!
– Вы не видели, как миссис Пэшен и ее супруг доили корову и воровали яйца? – спросил викарий, не клюнув на льстивое замечание о «джентльмене». – Вы этого не видели!
Миссис Флюк нехотя признала данный факт.
– Глазами не видела, если вы об этом! – ответила она. – Но глаза-то лгут. Зато я видела их духовным зрением, да-да, вот намедни, когда смотрела в свое стеклышко.
– Вот что, миссис Флюк, – сердито произнес викарий, – я вам уже говорил, что если вы будете гадать на кристаллах или чем-то подобном, то Господь проклянет вас на веки вечные и отправит в ад! Понимаете?
– М-м, – промычала миссис Флюк и задумалась, оттянув пальцами нижнюю губу. Внезапно ее лицо просияло. – Вы умеете красиво говорить, ваше преподобие, когда хотите!
– А вы, похоже, вовсе этого не хотите, – пробормотал себе под нос Джонс.
Старуха быстро отвела от него взгляд и перекрестилась.
– Господи, что вам еще взбрело в голову?
– А что он там про меня шепчет? – буркнула миссис Флюк, ткнув пальцем в Джонса.
– Просто процитировал одну строчку, – с виноватым видом ответил Джонс.
– Надеюсь, из Святого Писания, молодой человек?
– Э… нет.
– Я так и думала. – Она торжествующе взглянула на викария. – А насчет баптистов я вам скажу. Помните историю про Илию?
– Помню.
– Как он заливал алтарь водой?
– Да, да.
– И как все равно пришел огонь и все сгорело?
– Разумеется.
– Так почему же баптисты не могут послать на землю дождь? Они же так любят воду! Вода для них бог, но ему на них плевать! Значит, и мне на них плевать!
– Вот что, миссис Флюк, – сурово возразил священник, – я не позволю в своем присутствии говорить такие вещи. Не мое дело защищать представителей других конфессий, однако неприятно слышать столь грубые и непочтительные замечания. Вы что, язычница? Разве вы не понимаете, что дождь начнется в свое время, как предназначено Господом?
Миссис Флюк печально покачала головой.
– Конечно, вы больше в этом понимаете, ваше преподобие, – признала она. – Я только хочу сказать, что мистер Турфи не может крестить своих баптистов. А что до меня, то я ни воды не могу добыть, ни Марту Пэшен за руку поймать. И если так пойдет и дальше, я запутаю ее в ветвях дерев, как того Авессалома, и пусть воин пронзит Марту своим мечом.
– Я поговорю с миссис Пэшен, хотя и убежден, что все это чепуха, – поспешно произнес викарий.
Миссис Флюк ответила ему реверансом и хотела продолжить разговор, однако священник уже нажал кнопку звонка, и на прощание она успела только сказать:
– Ладно-ладно, спасибо и на этом, но хочу напомнить, что помогать мне нести свое бремя – ваш священный долг. И раз уж вы были так добры, то вот вам четыре пенса на детишек, хотя я слышала, что в последний год они вели себя хуже всякого скота, и очень жаль, что на них нет пророка Елисея с его медведями.
Викарий молча взял четыре пенса, раскрыл бухгалтерскую книгу и вписал туда имя миссис Флюк и размер ее взноса.
– Странная женщина, – прокомментировал Джонс, когда она ушла.
Священник набил трубку табаком, закурил и хотел что-то ответить, но тут дверь снова отворилась, и в комнате появился японец.
– Миссис Пэшен, хозяин.
– Пусть войдет, Нао.
– Хорошо. Дочка Флюк и все-такое.
К миссис Пэшен вряд ли подходили слова и «все такое», подумал Джонс, с интересом разглядывая ее мертвенно-бледное лицо и раздутые ноздри. Как и мать, новая посетительница сразу перешла к делу.
– Во-первых, вот вам семь пенсов на мальчишек, – заявила она.
Викарий достал книгу и записал ее взнос. К удивлению Джонса, он и на сей раз не сказал ни слова благодарности.
– А во-вторых, – яростно продолжила миссис Пэшен, – эта старая чертовка постоянно врет, чтоб она сдохла! Но прийти сюда, к вам! Правду говорят – не только с плотью и кровью борется душа, но и со всяким наваждением от злого духа!
– Давайте к делу, миссис Пэшен. Вы жалуетесь на свою мать?
– Она мне не мать! Избави Бог от такой матери! Лучше бы я родилась от…
– Хватит! Объясните, зачем пришли.
– Она навела на меня заклятье, вот зачем.
Ее зеленоватые глаза, цвета болотной воды, вдруг злобно блеснули в сторону Джонса.
– Глупости, и вы сами это знаете! Будьте благоразумны!
– Но это не глупость, сэр. Она меня заколдовала! И беднягу Пэшена тоже.
– Что же она сделала?
– Как только мы выходим из дома, сразу слышим плач маленьких ягнят. Такой жалобный. А вы сами знаете, у нас ягнят нет.
– Вы все это выдумали. Лучше скажите, зачем вы выдоили корову матери и украли у нее яйца?
Женщина покосилась на Джонса и хихикнула:
– Она вам с три короба наврет, а вы слушайте. Матушка мастер в этом деле. Говорит как по писаному. На самом деле у нее вообще нет кур. Это она украла у меня яйца, а я их вернула. Разве это воровство?
– Довольно! – крикнул викарий, внезапно потеряв терпение. – Говорите дальше, и побыстрее!
– Ага, – буркнула миссис Пэшен. Ее возмущение куда-то пропало, и, немного помолчав, она снова хихикнула: – К вам тут собирается Лили Саудолл, насчет Долговязого парня.
– Что за Долговязый парень? – спросил Джонс, но она не ответила и снова обратилась к священнику:
– Почему этот холм называют Громбум-Даун, сэр? Наверное, есть какое-то объяснение.
– Гутрум-Даун, милая, Гутрум-Даун.
– Ладно, – с сомнением протянула миссис Пэшен. – Но, поверьте моему слову, в этой деревне полно странных вещей – недаром парни из Армии спасения судачат о них «аки медь звенящая и кимвал звучащий».
Когда она ушла, Джонс выразил удивление тем, как часто деревенские жители употребляют библейские цитаты в повседневной речи. Викарий усмехнулся: