Джейн читала и перечитывала каждую строчку, написанную в папином дневнике. В нём говорилось, что он встретил туарегов7, которые и сказали ему, где и как найти вход в нужный храм. «Он находится там, где конец становится новым началом, где ярость порождает разрушение, а разрушение приводит к самопознанию» – сказали туареги Брендену.
Бренден после этого, признаться, немного взгрустнул: он рассчитывал на немного другой ответ. Но другого ответа ему не суждено было услышать: никто вообще больше особо не верил, что этот храм существует.
Однако спустя время, Бренден стал полностью уверен в том, что он был прав – нашёл статуэтку змеи, выползающей изо рта собаки (как вода из пасти львов-фонтанов). Эта статуэтка сейчас стояла под стеклом в Центральном зале музея и, если верить запискам Брендена, которые, по правде говоря, иногда больше походили на описание великого заговора, явно указывала на то, что этот храм всё же существует, но иероглифы, написанные на этой статуэтке, были написаны также, как черновик диссертации египтолога-авантюриста: эти иероглифы были непонятной смесью древнеегипетского и древнегреческого языков разных эпох, а какую-то заковыристую смесь коптского8, тамашека9 и древнегреческого сможет прочитать только один из ныне живущих в мире, но он, к сожалению, пропал.
Дальше почерк Брендена делался совершенно непонятным. Он мог писать на нескольких языках одновременно. Он знал четыре варианта древнеегипетского языка10, древнегреческий, арабский, современный греческий и тамашек. И когда он писал, мог в одном предложении соединить слова из разных языков, и плюс ко всему, написать настолько безобразным почерком, что, наверно, шутку про почерк врачей, следовало бы переделать в шутку про почерк египтологов. Николь часто подшучивала, что именно из-за того, что он писал, как курица лапой, Брендену пришлось дважды защищать диссертацию.
Однако, Джейн отнеслась к дневнику с невиданной серьёзностью. Она тщательно расшифровывала текст, стремясь даже по почерку определить настроение Брендена. Вдруг кто-то заставил его написать этот дневник и таким образом сбить полицию со следа?
Но по мнению Джейн, Бренден писал эти записки абсолютно спокойным, трезвым и неторопливым в делах. Каждое слово, хоть и было написано кое-как, всё же было идеально продумано. Но Джейн упорно возилась с дневником целый день. Иногда у неё появлялось жгучее желание поделиться этой историей, рассказать о случившемся, показать дневник, но она резко отгоняла это чувство, ведь это были тайные записи. Чтобы узнать эти факты её отцу понадобилась вся жизнь, и теперь просто взять и показать их кому-то, рассекретить их, было бы самым ужасным решением.
Но иного выхода не было. Скрепя сердце, Джейн перечитывала дневник уже, наверное, сотый раз, и то, на самом деле, это были лишь фотографии дневника, настоящий-то, наверное, полиция забрала. Слава богам, Фил прислал фотографию…
Не имея на уме абсолютно никаких догадок по поводу случившегося, Джейн нервно ждала, пока её мама доберётся до Накады и свяжется с ней.
Вечером позвонила Николь. Ни у кого не было даже догадок, где может быть Бренден, и эта новость была совсем не воодушевляющей…
Поговорив с Джейн, Николь выглянула из палатки. Снова надвигалась песчаная буря. Летом, это конечно, не удивительно, но эти бури были какие-то аномальные, словно какой-то чересчур могущественный маг решил опробовать свои силы и не может остановиться, наслаждаясь своей мощью. Николь и Фил быстро укрепили палатку, хотя никто не был уверен, что эта буря просто не сметёт их. Николь слушала, как завывал ветер и шипел песок, и временами ей казалось, будто она слышит чей-то отдалённый голос. Голос этот был то громче, то тише, и иногда напоминал чей-то крик. Крик, полный отчаянной ярости.
Но буря прошла, даже, если можно так выразиться «пробежала». Когда «столкновение» с бурей уже казалось неизбежным, она вдруг резко накренилась на запад, выпустив часть песка в небо, как паровоз, выпускающий дым. Как будто бури и не было никакого дела до какой-то там палатки. «Кричащая буря» словно преследовала какую-то цель, и этой целью совсем не являлось тотальное разрушение маленького убежища, беспомощного, против грозной стихии.
– Это надо было заснять, – грустно вздохнул Фил, – такая бы сенсация была. Когда ещё было такое, чтобы песчаные бури настолько быстро и резко меняли направление? И ещё этот выброс песка вверх, держу пари, такое происходит лишь раз в тысячу лет.
– Это ты так говоришь, потому что буря прошла. – фыркнула ему в ответ Николь. – Когда ты слушал эти завывания, ты трясся от страха, тебе и дела не было ни до какой сенсации.
– Вот если ещё буря будет, обязательно засниму. – сказал Фил, пропустив слова Николь мимо ушей. – Пойдём, посмотрим, что ли, может пустыня нам какой подарочек оставила.
– Иди сам посмотри, я хочу ещё раз перечитать записки Брендена. – Сказала Николь, снова перебирая в руках бумажки. Оригинал забрала полиция, а Николь, после долгих споров и пререканий, всё же оставили копию.
– Ну ты даёшь, я и не знал, что в мире найдётся хоть один человек, понимающий почерк Бро, кроме него самого. Даже полицейские не поняли. Он как будто свой язык придумал. Бьюсь об заклад, пароль от его электронки не взломает ни один хакер, у него самого вся система полетит от этой языковой несуразицы, – засмеялся Фил, но тут же увидел, что Николь не разделяет его веселье… да и вообще, лучше бы он промолчал насчёт почерка (у Николь был вид, как если бы она хотела сказать «я тебе на могиле таким почерком надпись высеку»). Фил тут же замолчал и постарался как-то замять тему и побыстрее уйти. Даже солнце пустыни не было таким прожигающим, как взгляд Николь в тот момент. А может, это потому, что и она сама лишь притворяется, что понимает почерк Бро?
Фил перебирал песок, в надежде что-нибудь найти. Иногда стихия может быть милостивой, и он надеялся, что сейчас именно такой случай. Он вертел в руках каждый камешек, иногда смотрел песчинки под лупой, но прошло, наверно, два часа, а он так ничего и не нашёл. Но Фил продолжал также усердно искать, а по мере того, как он искал, он всё больше удалялся от палатки.
Уже после заката, безумно уставший, мучимый жаждой и отчаявшийся, он заметил, что ушёл от убежища достаточно далеко. Но ему было безумно стыдно возвращаться с пустыми руками. «Буду искать пока не стемнеет настолько, что я просто не смогу продолжать поиски» – подумал Фил, отругав себя за то, что, поспешив уйти, он забыл взять фонарь. Если он сейчас сдастся, то никогда не найдёт Бро, а от этой мысли ему хотелось плакать.
Снова подул ветер. «Неужели, опять буря? Что-то они, действительно, странные в этом году» – подумал археолог. Он дал себе команду ускориться, но на самом деле это ничего не изменило, быстрее работать он не стал – он устал настолько, что был готов просто упасть на песок и пролежать так до утра и неважно, надвигается ли буря или разливается Нил.
Ветер подул сильнее, видимость снова начала падать. Фил увидел вдали фонарик, наверно, Николь уже пошла его искать. «Ладно. Видит Гор11, я старался как мог» – сказал Фил маленькому камешку, который он держал в руке и бросил его на песок.
Собрав все силы, археолог лёгкой трусцой побежал по песку к палатке, как вдруг его взгляд случайно упал на какое-то тёмное пятно. Свет фонаря помогал ему ориентироваться, и это пятно выглядело как-то странно. Фил остановился и ткнул пятно палкой. Её-то он, слава Бастет12, не забыл взять. Это было что-то мягкое, но не настолько мягкое, как, например, ткань хиджаба13… Ещё раз ткнув эту таинственную вещь, Фил с опаской поднял её. Это была шляпа Бро, изрядно потрёпанная. Вот теперь Филу не будет стыдно! Эта находка придала ему сил, и он, нахлобучив шляпу, вернее то, что после «кричащей бури» от неё осталось, на голову, побежал быстрее. Ему хотелось думать, что эта находка означала, что Бро где-то рядом. А может, он нашёл-таки, где храм и теперь спешит сюда рассказать ему об этом? Может, он никуда и не терялся, и никто его не похищал, а он просто решил проверить какую-нибудь из своих безумных гипотез?
Свет фонарика замигал и пропал. Когда Фил вернулся к палатке, он увидел, что фонарик был разбит. Фил удивился: что могло случиться, ведь он затратил на путь назад не более трёх минут. Может, Николь, к моменту, когда он прибежал, уронила фонарик и пошла в палатку на новым? Но почему он не видел этого, ведь он был достаточно близко, чтобы увидеть хотя бы её силуэт… Или, может, фонарик висел на верёвке рядом с палаткой и разбился, из-за ветра сорвавшись с неё? С нехорошим предчувствием, он зашёл в палатку и его сердце замерло: Николь нигде не было. Фил стоял, не зная, что ему делать. Николь никуда не могла уйти – иначе бы он увидел её. Значит, Николь тоже похитили, но как им удалось сделать это незаметно? А может, её похитили ещё днём, когда Фил ушёл далеко от палатки? Мысли сбились у него в голове в какой-то непонятный гудящий рой. Неожиданно он резко почувствовал, как за его спиной кто-то стоит. «Николь!», – радостно воскликнул Фил, обернувшись, но сзади никого не было. Вдруг перед глазами промелькнула яркая вспышка и вмиг всё пропало.
Глава 3. Джейн совершает безумный поступок.
На следующий день тело Фила было найдено в палатке. По предварительному заключению врачей, он умер от внутреннего кровоизлияния в мозг. Поэтому никто и не обратил на это дело особого внимания.
Когда Джейн узнала, что случилось, у неё потемнело в глазах. Всё её худшие опасения сбылись. И теперь она не знает, как ей быть. Она смотрела на экспонаты, стоявшие в зале и впервые в жизни, они стали ей противны. Она смотрела на них с ненавистью. Теперь уже не важно, что будет. Даже, если она сама умрёт завтра. Ей было всё равно. Она ходила взад-вперёд по коридорам музея, то и дело бросая осуждающие взгляды на экспонаты. Но чем дольше она обдумывала случившееся, тем сильнее чувствовала, что где-то в душе у неё всё же теплилась слабая надежда, что её родители живы. И она во что бы то ни стало должна это выяснить.
Вечером она позвонила подруге и рассказала ей обо всём случившемся. Подруга пыталась всячески её отговорить куда-либо ехать, но девушка была непреклонна. Поэтому подруга прекратила убеждать Джейн не делать этого, а решила, наоборот, её поддержать.
«Я понимаю тебя. Езжай, я бы на твоём месте тоже бы поехала», – сказала она. – О, придумала, – вдруг сказала подруга. Давай я скажу, что ты ещё после той экскурсии вечером уехала работать…хм-м, скажем, подрабатывать в ресторане моей тёти. Она ведь сейчас в отпуске, и мы вполне могли бы тебя нанять нам помочь.
Идея была не слишком уж правдоподобной, но времени вынашивать грандиозные безукоризненные легенды не было. Остановившись на таком объяснении и договорившись, что Джейн тут же позвонит ей, как только что-нибудь выяснит, подруга немного успокоилась.
– А ты не боишься лететь вот так вот, одной, в Египет, в пустыню?
– Я не думаю сейчас о страхе, – честно призналась Джейн, – мне главное выяснить, что случилось с моими родителями, а уж что может случиться со мной, неважно.
– Только не превращай это в интерпретацию «Ромео и Джульетты», Джейн. Ромео заколол себя кинжалом потому, что дал своим чувствам взять верх и ему даже в голову не пришло, что с Джульеттой может быть всё хорошо. Если бы Джульетта сказала ему о своём плане, и, если бы он не был таким сентиментальным опрометчивым идиотом, всё было бы у них хорошо.
Джейн не очень поняла рассуждений подруги, но основная идея была ясна – быть осторожной, не принимать поспешные решения, полагаться на доводы разума и не бросаться в омут – в данной ситуации, в песок – с головой.
– Вот в том-то и дело, что «если бы». Хотя, у меня сейчас тоже всё «если». Но не выяснив, что случилось с моими родителями, я в Лондон не вернусь.
Собрав все имеющиеся у неё деньги, вечером, она села на последний рейс в Египет. Самолёт летел в Каир, а оттуда до Накады добираться долго, так что ей придётся плутать по пустыне. Она постарается купить у кого-нибудь верблюда, хоть самого тощего, или присоединиться к каравану и как-нибудь добраться до Накады, но сказать было проще, чем сделать…
Через 5 часов она была уже в Каире. Наверное, фараоны ужаснулись бы, увидев, что сейчас с ним стало. Повсюду сновали туристы. Как будто, им не хватило дня на экскурсии, или же они хотели побродить сами, считая, что ночью никого не будет. Но доступ в музей ночью был ограничен, а таких ночных пташек было много. Каждая группка туристов, стоявших в очереди в музей считала, что они самые хитрые люди на Земле, раз додумались пойти в музей ночью. Иногда какие-нибудь зеваки задумывались слишком сильно, и другие хитрые туристы пользовались моментом, быстро прошмыгивая вперёд, и потом стояли так, будто они вообще уже час стояли в этой треклятой очереди и не шевелились. Со скуки некоторые из них начинали препираться с другими туристами, рассказывая наперебой какие-нибудь небылицы или, воображая из себя египтологов, придумывать небывалую историю какому-нибудь старому тощему деревцу. И, упаси Осирис, с ними спорить. Они готовы были броситься в драку, если какой-нибудь дерзкий невежда вдруг мотнёт головой, мол, враки всё это. Каждый верил в свою историю, и вообще было не понятно, зачем в этом музее экскурсовод, ведь туристы спорили даже с ним. Этот спор бывал настолько глупым, что, например, однажды один из них увидел в иероглифе, обозначающем «s» не ткань, переброшенную через плечо, а пастуший жезл. Ну а потом, как говорится, понеслось, другие это тоже «увидели» и никто уже не смог заставить их это «развидеть». Некоторые из них тайком тёрли статую Рамзеса – на счастье – или пытались заглянуть в глаза мумии Тутанхамона (а вдруг расскажет, от чего умер?) и вообще вытворяли какую-нибудь совершенную ерунду, заставлявшую сомневаться, действительно ли музеи созданы для того, чтобы просвещать народ, а не для того, чтобы дать ему возможность стереть историю в пыль.
Безусловно, нельзя утверждать, что подобные вандальские поступки – цель жизни каждого туриста, но люди бывают разные, и таких туристов тоже, к величайшему сожалению, немало. Но для всех туристов есть одна фраза, действующая на них, словно заклинание. А вот для египтологов, историков и любых других, кто считает себя «прошаренным» в этой теме, эта фраза как сигнал к выстрелу пушки. Если туристу можно будет сказать «это подтверждено экспертом» или даже просто «так исторически сложилось» или «это было выявлено в результате долгого анализа», то туристы в большинстве случаев, успокаиваются, а вот практически любой историк разбушуется не на шутку, «ведь он-то знает, что это за анализ, как он проводится, при каких условиях и насколько исчерпывающий может дать результат».
Была уже середина ночи, когда Джейн, проплутав по Каиру в поисках дешёвого и, хотя бы, в какой-то степени сносного ночлега, зашла в какую-то захудалую гостиницу. Тучный сонный охранник как-то пошло заулыбался. Джейн этот охранник совершенно не понравился, и она уже собралась уходить, как с верхнего этажа вышел какой-то араб в довольно богатой одежде. И что он делает здесь?
Увидев Джейн, он расплылся в улыбке, будто он был её дядюшкой. Хотя, если бы это на самом деле был её дядюшка, он бы не был так рад. При первой же возможности, он уехал куда подальше от своего помешанного на Египте брата и его не менее сумасшедшей семейки.
«Проходите, проходите, мисс! Вы, наверное, голодны. Расскажите, что привело вас, такую очаровательную девушку в столь гнилое место» – раскланялся араб. Охранник, увидев этого араба, поморщился, но тут же взял себя в руки и продолжал стоять так же пошло улыбаясь, но теперь уже сверля взглядом араба.
Араб ловко и ненавязчиво взял Джейн под руку, и она сама не заметила, как уже сидела и пила чай, выкладывая незнакомцу причину своего приезда. Этот араб был владельцем этой захудалой мини-гостиницы, и относился к Джейн с каким-то подозрительным радушием. Все напитки еда и проживание стоили ей грошей.