Я начал представлять. Почему-то в голове у меня возник образ стоп-крана, такого, который обычно бываел в старых электричках ещё 2010х-20х годов, с красной пластиковой ручкой. Вших! – и красная пластиковая ручка переместилась вниз.
Пора открыть глаза. На счет три. Раз, два, три! Не получилось. Раз… Ах, черт возьми, как маленький ребёнок!
Я открыл глаза. Правый все ещё оставался под ладонью, но левый…
Я выдохнул. Выглядит устрашающе. Цвета пропали, оставив только оттенки и тона серого. Так вот как видит рентген… Учитывая то, что излучение вообще ничего не видит.
Вся левая рука, как и ожидалось, была не моя. Она состояла из железа, проводков, искусственных мышц и ещё бог знает чего. Треть лица была заменена. Чувство, будто смотришь на недозамаскированного робота.
Я зажмурился и тряхнул головой. Изображение вновь пришло в норму.
* * *
«Привет, дорогая Майя. У меня всё хорошо.
Хм… Давно я тебе не писал.
Представляешь, меня поселили в новый дом. Оказывается, тут совсем не так, как я думал. Он двухэтажный. Тут все такое заброшенное, тихое, уютное. Тебе бы, наверное, не понравилось. Знаешь, у меня во дворе растёт груша. Я сто лет груши не ел. Сейчас весна, и она цветёт…
Здесь почти никого нет. Такая тишина…. Только птицы поют. Тут недалеко есть такое место, там бревно поваленное, оттуда было бы так классно в банки стрелять! Я в подвале старое ружье откопал. Правда, патроны закончились»
* * *
Кто-то умный как-то сказал, что в четвёртой мировой войне люди будут воевать уже дубинками, и он оказался просто чертовски проницательным. Когда война закончилась, всё стало предельно просто. Никакой умной техники, навигаторов, компьютеров, даже телефонов. Торжественно был сбит последний спутник мобильной связи.
Ты помнишь, мы сотни раз слышали, как это случилось. Это походило на сюжет фантастического фильма, так говорили взрослые. Можно было подумать, что люди сами ждали этого. Одно за другим технические изобретения взрывали всеобщий интерес. Экранизированные стены, домашняя иллюминация, поисковик ключей, онлайн-управление тостером, волновой передатчик сигналов, домашняя заправка паровых сигарет, домашняя миниэлектростанция, работающая по принципу потенциальной энергии заряженного газа и прочее. Люди сами изобретали и копили своих врагов у себя дома. А затем связали их огромной сетью и предоставили доступ ко всему, что их окружало.
Солнце в техзоне палило нещадно. К жаркому климату я привык ещё с детства, когда мама заставляла меня таскаться в панамке каждую поездку на поле. Целыми днями я шатался под греющими лучами, полол морковку со свеклой, окучивал картошку, присматривал за Майей и даже находил в себе в перерывах силы бешено поноситься со сверстниками. В панамке моя голова запотевала настолько, что пот водопадом стекал за шиворот и на лицо, но снять её, по словам мамы, было равносильно смертельному приговору. Как бы то ни было, панацеей от всех болезней панамка не являлась: на следующий же день мое лицо пересекала горизонтальная граница обгоревшей кожи, которая непременно потом замазывалась прокисшим молоком.
Я всегда ждал время посева и сбора урожая ради того, чтобы покататься на тракторе. Каждую поездку я жутко доставал тракториста дядю Женю, доброго усатого мужчину с механическим протезом вместо ноги. Часто на рабочем перерыве мы сидели с ним на ступеньке его трактора и поедали горох, бутерброды из хлеба с салом или варёные яйца, принесённые с собой на обед. Ветер трепал длинные листья кукурузы. Мы обычно молчали, но наши редкие разговоры казались мне чем-то особенным, делающим меня взрослее по сравнению с глупыми бегающими между картофельных борозд мальчишек.
–Вчера я видел, как мама Владика прятала под перчатками и тяпками в своём ведре кукурузу с полей.
Дядя Женя качал головой, вздыхал и говорил:
–Ты кому-нибудь ещё об этом рассказывал?
–Нет.
–Даже маме?
–Да.
–Молодец. И не говори.
Мучимый одной навязчивой мыслью, не отпускавшей меня уже не первую неделю, я нервно пережёвывал сальную шкурку и следил за шмелём, задумчиво кружащим над клевером.
–У нас дома нет тыквы. На полях её растёт очень много. Почему мы не можем брать с поля то, что нам нужно?
Дядя Женя вытирал от крошек усы, срывал травинку и прикусывал её край.
–То, что растёт здесь, потом поедет в город. Там живёт много голодных людей, которые тоже хотят есть.
–Но нам много не нужно! Всего одну тыкву, нам хватит её надолго. Мама готовит замечательные пирожки, а ещё оладушки, сушёные кусочки в сахаре, а ещё там много-много вкусных семечек, и…
Я запнулся, когда дядя Женя грустно посмотрел на меня своими тёмными глазами.
–А теперь посмотри, как много вокруг людей. Если каждый возьмёт по тыкве себе домой, представь, как много останется тем, кто живёт в городе?
Я вернулся к рассматриванию шмеля. Я понимал, что то, что говорил дядя Женя, правильно и очень умно, но мне казалось жутко несправедливым то, что мы не можем есть то, на выращивание чего тратим так много времени и сил. К тому же большинство семей с города были там же, с нами на полях, но ведь им тоже нельзя было брать ничего из урожая. Приходилось ждать, пока фрукты и овощи попадут в магазины и на рынки, чтобы потом платить за них большие деньги.
Вдруг дядя Женя громко хлопнул себя рукой по коленке и произнёс:
–Так, муравей!
Он называл меня муравьём. Я любил это прозвище, хотя и не понимал, чем его заслужил. Муравьи все чёрненькие, маленькие существа с тоненькими тельцами и лапками, я же был скорее похож на соседского кота Мистера Фигглса, полного животного с короткой шерстью дымчатого цвета. Как и я, он просто терпеть не мог рассольник. Дядя Женя встал, залез в кабинку трактора и принялся искать что-то в бардачке. Спустя несколько минут лазанья в ненужных бумажках, коробках от спичек, шурупах и непишущих ручках он достал что-то слегка помятое и подтаявшее и передал его мне. Я удивлённо принялся рассматривать новое нечто. На яркой обёртке молоко заливало орехи и какао-бобы, окружавшие надпись AlpenGold.
–Это…
Я поверить не мог. Я никогда раньше не пробовал такой деликатес. Настоящий шоколад до этого появлялся в моём доме лишь два раза, и оба из них я был слишком безумно возбуждён диковинкой, чтобы толком его распробовать. В магазинах на полках лежали лишь приторные кондитерские плитки, от небольшого кусочка которых дико хотелось пить. Настоящий же шоколад на вкус был гораздо лучше. О таких удивительных сладостях, как популярные когда-то шоколадки Alpen Gold с йогуртовой, кофейной начинкой, солёным крекером, арахисом, шипучкой, вкусом диковинного шоколадного печенья Oreo с молочной начинкой, белом шоколаде с кокосовой стружкой и орешками; таинственной серией шоколадок с белой молочной начинкой KinderСюрприз и её шоколадных яйцах с игрушкой внутри, батончиках Snikers, Mars и KitKat я слышал от мамы с папой, но никогда не удостаивался счастья видеть или – о боже мой!– пробовать их на вкус.
–Тише. Спрячь аккуратно в карман, чтобы никто не видел. Съешь дома. А теперь беги, тебя мама зовёт.
Мама и правда подавала мне активные знаки с того конца кукурузного ряда. Я засунул коробочку поглубже в карман своих шорт, обнял наскоро тракториста и ринулся к ней.
Дома я положил шоколад в самое холодное место комнаты – в угол под кроватью, подальше от стены с батареей. После того, как мама отключила вечером свет, я достал её, медленно, с возней, освободил от обертки краешек и откусил кусочек. Тут же все планы на долгое, неторопливое наслаждение полетели в дальний угол. Уже через минуту я был весь в липкой подтаявшей массе, тщетно пытаясь слизать все улики. Увлёкшись, я даже забыл поделиться с сестрой. Извертевшийся и уставший окончательно, я уснул. Когда я не выдержал и полез за своим лакомством на следующий день, рядом со мной оказалась Майя. К слову сказать, вскоре после этого я понял, что полуторагодовалым детям шоколад есть нельзя.
Однажды весной дядя Женя не появился. Завидев знакомый трактор, я привычно побежал поздороваться, но из открытой двери с места водителя неожиданно вылезла взрослая, серьезная женщина в широких спортивных штанах, заправленных в старые ботинки. Тетя Зоя, которая никогда потом не разрешала мне садиться за руль.
Я спрашивал родителей, куда пропал наш тракторист с механической ногой – мне отвечали, что он переехал в другое место. Но я так и не мог понять, почему он со мной не попрощался. В том году, 2047, вышел указ о транспортировке всех людей, содержащих в своем теле больше двадцати процентов техники, на территорию технической зоны – пустующих после войны ограниченных земель с повышенной радиацией.
Глава2
Первое, чем я занялся после первичного исследования отведенного мне дома, была, естественно, уборка. Точнее, его распаковка. Начал я, безусловно, со спальни как самого часто используемого места. Кровать я раскрыл от пленки ещё вечером в день приезда, но незамедлительно обнаружил, что даже под прикрытием матрац умудрился стать жертвой пыли. Придирчиво исследовав его со всех сторон, ракурсов и даже ощущений, я твердо решил потратить последние деньги на покупку нового и отправился на диван, который внушал мне больше доверия.
Я пододвинул диван к огромному окну гостиной, разложил его и устроился со всеми возможными удобствами. На всех правах единственного хозяина дома я вандально поужинал прямо на нём и теперь полулежал, облокотившись на подушки и спинку, попивая чай и смотря в открытое от шторок окно. Привычно под пальцем щелкнула кнопка диктофона.
–Привет, дорогая Майя. Завтра у меня первый рабочий день после моего больничного.
Какое-то время я помолчал, думая, как сформулировать мысли. Хотел ли я на работу? Ощущения были смешанными, совершенно непонятными, лениво ворочающимися под моей грудной клеткой.
–Насыщенный выдался отпуск.
Дальше последовал нервный смешок. Я задумчиво смотрел в простирающееся надо мной ночное небо. Небо, ещё недавно бывшее для меня так близко. Это вечное небо, видевшее Аустерлиц и все три мировые войны. Сейчас оно сияло множеством ярких звёзд.
Восьмиконечная звезда с распускающимся посередине ярко-красным цветком. Рельефные грани его на солнце заселяют отблески.
–Дай мне посмотреть! Я тоже хочу померить шляпу!
–Не дам! Ты её помнешь!
–Не помну!
–Все равно не дам!
–Папка! Скажи ему!
–Алекс, дай сестре померить фуражку.
–Не дам. Её доверили мне, как самому главному. А она ещё маленькая.
Майя яростно топнула ножкой.
–Я не маленькая! Папка! Скажи ему!
–А ты отбери!
Началась возня.
–Успокойтесь все! Мы так опоздаем! Алекс, не бегай в форме, я только что тебя привела в порядок. Майя, не испачкай платье. Все готовы? Идём!
Пятнадцатилетие окончания войны отмечалось с величайшим торжеством. Все люди в городе, даже с самых дальних окраин, приходили утром на главную площадь, где устраивался большой парад. В центре ее стояла огромная статуя в память об отважном человеческом солдате, навеки застывшая в победной позе над поверженной машиной. Избранным мальчишкам-школьникам, в числе которых был и я, выдалась удача стоять по краям, отдавая честь участникам парада. Все мы были в торжественной форме с накрахмаленными воротниками рубашек, вычищенными до блеска чёрными туфлями, фуражками и значками-звёздами, приколотыми на нагрудные карманы. Под торжественную военную музыку припекаемые лучами осеннего солнца мы неподвижно стояли несколько часов подряд, ограничивая толпу собравшихся для почитания памяти горожан. У меня затекла рука, но каждый раз, когда я замечал, что слишком расслабился, я тут же вновь вытягивался в струнку, выставляя локоть в сторону.
И вот началось. Длинная колонна больших военных машин, оборудованных по самым навороченным технологиям. Танки, внедорожники, всякие и всевозможные Су- и Ту-, некоторые похожие даже на коробки на колёсах. А за всей этой грудой передвижного железа шли они. Огромный строй солдат в строгой форме с почти такими же, как у меня на кармане, звёздами. Я как мог вытянулся в приветствии, охваченный яркой мешаниной нахлынувших чувств. Стражи, или, как их называли некоторые, защитники. Они шли, смотря ровно вперёд своими строгими серьёзными взглядами. Толпа за моей спиной притихла. Они шествовали, совершенно синхронно маршируя по выстланной кирпичом мостовой, и ни один мускул не дрожал на лице каждого. Владик говорил, что им запрещено смотреть на нас, пока они в строю. С каждым их шагом сердце в моей груди взволнованно подскакивало. Я не знал почему, но солдаты особых подразделений армии Защиты пугали меня и приводили в трепет. Владик много рассказывал мне про них, восхищаясь каждой устрашающей подробностью. Говорил о том, что каждому солдату по вступлению на учёбу удаляют память об их семьях, друзьях, знакомых и всём, что происходило до этого. Оставляли только базовые знания вроде тех, как ходить в туалет или держать в руке ложку. Говорил о том, что регулярно им устраивают диеты, на протяжении которых месяцами давали им из еды только несколько кореньев и кусок сырого мяса по утрам. В Защиту набирали детей и подростков. Но самым страшным было то, что поступив к ним в солдаты, уже не возвращались.
Неожиданно я поймал взгляд одного из них. Один из последних, явно новичок, он был едва на три года старше меня. Наш кратковременный контакт был похож на столкновение двух напуганных оленей в сезон охоты: напоровшись друг на друга взглядами, две пары до ужаса напуганных глаз спешно разметались в разные стороны, торопясь вернуться в нужное положение. Я потом не один год вспоминал этот граничащий с ужасом страх, смешанный с непреодолимым любопытством, который всего на секунду оказался обращён на меня. Я пытался представить, что чувствовал этот мальчишка, без прошлого, родителей, даже старых ненавистных детских фотографий в пелёнках и ползунках, обязательно хранящихся в коробочке с пучком первых волос где-нибудь в задворках шкафа. Лишь он, одинокий, брошенный со своими мыслями и вопросами.
И тогда такой же сильный ужас охватывал меня. В такие моменты я нередко выбегал из своей комнаты и крепко обнимал всех родственников, встреченных мной на пути.
Уже в четыре часа утра мои широко распахнутые глаза смотрели в потолок. Неожиданно и непонятно для чего проснувшийся мозг отказывался засыпать и спокойно изучал деревянные доски. Я вдруг почувствовал невообразимое спокойствие, которого мне так не хватало в последнее время, словно я наконец оказался дома. Есть несколько видов тишины. Бывает тишина одиночества, которая, словно тяжёлый вязкий сгусток патоки, обволакивает тебя и сжимает в тисках, из которых ты никак не можешь выпутаться. Бывает напряжённая, звенящая тишина, состоящая из сотен тоненьких туго натянутых струн. Есть же тишина лёгкая, приятная, нежным бальзамом затекающая в уши и обнимающая что-то внутри тебя. Именно эта, последняя тишина была в то утро в большом деревянном ещё довоенном доме. Я наблюдал за тем, как за окном становилось окончательно светло, и поднимающееся всё выше и выше солнце пронизывало лучами ветви деревьев. Я изучал свои чувства, осознавая, что часть меня уже и не я по сути, а система сложных, но управляемых мной механизмов. Мысли эти, совершенно такие же, как те, которые я не раз думал лёжа в больнице, теперь имели другой оттенок, больше не пугающий.
* * *
Возле комнаты Майи было очень оживлённо. Мама плакала, не в силах сдержать эмоции. Папа тихо барабанил по двери, повторяя одно и то же.