– Тах!
Я беру мешок поудобнее, закидываю дробовик за плечо и собираюсь крикнуть еще раз, но тут появляется узловатая коричневая рука и откидывает одеяло в сторону. Толстая ткань метет иссохшую землю, заставляя красную пыль взмывать вверх фонтанчиками.
– Входи, Мэгги, – раздается скрипучий старческий голос, под стать коричневой руке. – Входи, дочь моя.
– Ахехээ[19], дедушка. Спасибо.
Дедушка Тах выглядит как всегда: безупречные джинсы ярко-синего цвета кажутся немного великоватыми на его костлявой фигуре. То же самое касается кроссовок, которые хоть и вышли из моды лет двадцать назад – еще до Большой Воды, но при этом выглядят так, будто их только что достали из коробки. Узкие плечи закрывает черно-красная клетчатая ковбойская рубашка с сияющими белыми пуговицами. На голове щегольски остриженная шапочка серебристых волос, на изможденном лице – лучистые морщинки. Больше всего мне нравятся его глаза. Они всегда живые и полные озорства – словно в голове его постоянно вертится что-то очень веселое.
Люблю я Таха, правда. Он ближе для меня, чем любой из моих живых родственников. И хотя он не один из них – мы даже не из одного клана, – но он называет меня дочерью. Наверное, это что-то да значит.
Я ныряю под одеяло и расплываюсь в улыбке. Ничего не могу с собой поделать. Мой трейлер – мое убежище. Он служит своей цели не хуже другого помещения, но хоган Таха – это настоящий дом, то есть такой, о каких рассказывают детям в сказках на ночь. Это традиционный хоган — одна большая комната внутри восьмигранного строения. Стены сложены из длинных полубревен, крепко связанных между собой и обмазанных бетоном. В дровяной печи, установленной посреди комнаты, уже горит огонь. Запах пиньона[20] настолько приятно-острый, что я словно ощущаю его на кончике языка. Теплые тканые ковры красных, оранжевых и коричневых расцветок свисают со стен между старыми рамками от картин, заполненными потрепанными фотографиями улыбающихся членов семьи, которых я не знаю, но которым завидую. На южной стороне хогана стоит дешевый диван, а на западной – прямо напротив выходящей на восток двери – импровизированная кухня с раковиной, несколькими шкафчиками и старым облупленным столом от «Формики»[21]. Пол – плотно утрамбованный грунт, покрытый сверху мешаниной из разрозненных обрезков ковров самых разных расцветок. Очевидно, отходы чьего-то тканного производства, но каждый кусочек безупречен сам по себе. У южной стены стоит свежезастеленная кровать Таха. Все как обычно, за исключением стопки одеял, аккуратно сложенных на краю старого дивана.
– У тебя кто-то живет? – спрашиваю я, не отрывая взгляда от одеял, и в моей голове вспыхивает воспоминание о том, как я сама падала на диван Таха.
– Хмм? – Он замечает, куда я смотрю. – Эуу.
Это означает да.
Я жду продолжения, но он больше ничего не говорит.
– И…
– Хмм…
Я качаю головой.
– Забудь. – Он расскажет только тогда, когда будет готов. Кстати, возможно, это не мое дело. – Я принесла тебе кое-что.
Он хмыкает.
– Я уже почуял запах.
– Прости.
– Охотилась на монстра?
– Ага. Куда положить?
Он кривит губы и указывает на кухонный стол:
– Туда.
– Ты точно не захочешь, чтобы это лежало на твоем столе. Поверь мне.
Он озирается.
– Ну тогда у входа. И уошдии…[22] проходи уже, проходи. У меня есть кое-что особенное. Угощение!
Я бросаю мешок с головой у входа и подпираю его дробовиком.
– Ну и что же это за угощение? – спрашиваю я, обходя хоган по часовой стрелке.
– Гоувээ![23] – отвечает он с озорной улыбкой.
Темное лицо его светится, когда он приподнимает банку с самым красивым веществом на земле. Кофе.
– Откуда это у тебя? – спрашиваю я с благоговейным трепетом.
Кофе стоит дорого, и его чрезвычайно трудно достать. Но, к счастью, он растет на больших высотах. Плантации на высоте более четырех с половиной тысяч футов[24] пережили Большую Воду практически без потерь, но это не значит, что инфраструктура, необходимая для обработки драгоценных зерен, осталась нетронутой. Я слышала рассказы о сладком эфиопском кофе или индонезийском с землистым привкусом. Когда-то их подавали в специальных заведениях, служивших только для того, чтобы пить в них кофе, но все это давно осталось в прошлом – вместе с доступом к экзотическим странам, где выращивали эти сорта. Кофе теперь привозят только с горных перевалов Ацтлана[25], и то – далеко не для всех.
Несколько минут спустя закипает вода в кастрюльке на плите. Тах сыплет туда пару ложек своего драгоценного порошка. Это щедрая порция – на нас двоих. Аромат немедленно захватывает все мои чувства, и я чуть ли не падаю в обморок. Даже не помню, когда я в последний раз пила кофе. По правде сказать, чаще всего я обхожусь чаем навахо[26], который растет сам по себе у меня во дворе. Тах подает мне жестяную кружку, наполненную густым черным варевом, и я немедленно делаю глоток, не дожидаясь, пока оно остынет. Напиток немного обжигает, но это именно то, что сейчас нужно.
На плите у Таха стоит еще одна кастрюля. Он зачерпывает из нее две большие порции тошчиина[27] и раскладывает ее по мискам. Каша густая и студенистая. Он втыкает в нее ложку, и та остается стоять вертикально. Я тянусь к ложке, но он останавливает мою руку.
– Ну-ка, погоди!
Хихикая и пританцовывая нелепую джигу, он лезет в кухонный шкаф и преподносит мне еще один сюрприз. Сахар. Я не видела сахар уже много лет. Конечно, я употребляю шалфейный мед, но старый добрый тростниковый сахар – как во времена, предшествовавшие приходу Большой Воды? Сказать, что я удивлена, – это ничего не сказать. Я так и замираю с открытым ртом.
Он смеется.
– Муха в рот залетит, – шутит он со счастливой улыбкой. – Ты тоже любишь кофе с сахарком?
Люблю ли я? Да я даже не знаю, что это такое. Вообще не могу вспомнить, каков кофе с сахаром на вкус.
– Только кашу, – решаю я подстраховаться. Кофе такой вкусный, что я расстроюсь, если сахар его испортит.
Он сыплет столовую ложку сахара в синюю кукурузную кашу[28]. Я немедленно размешиваю ее и ем. Сахар тает на моем языке так сладко, что даже начинают ныть зубы. Идеальное дополнение к слегка ореховому вкусу кукурузы. Просто чудесно.
– Где ты все это достал?
– Мне подарили.
– Подарок что надо! И кто этот друг?
– Не друг. Родственник. Мой внук.
Понятно. Вот, значит, кто его таинственный гость.
– Он приехал из Бурке.
Он произносит это слово как «Буур-ке», с длинным раскатистым «у». Я знаю это место. Город в ста милях к востоку от Стены. Когда-то его называли Альбукерке, но после беспорядков от него мало что осталось. Частично сохранившийся город, частичное название. Вполне справедливо. Я слышала, что это очень плохое место. Дикая страна, сотрясаемая межрасовыми войнами и страдающая от гнета водных баронов. Нерешаемые проблемы с беженцами.
Я съедаю еще одну ложку каши. Делаю еще один глоток кофе, и наконец мы оба начинаем завтракать. Раздается только стук ложек о борта мисок да прихлебывание из кружек. Впервые за долгое время я чувствую расслабление в теле. Знакомый уютный хоган, теплый кофе с землистым привкусом. На минуту я забываю о чудовищах, о мертвых маленьких девочках, об одиноких трейлерах, и жизнь становится почти идеальной.
– Ну что, ты общаешься с Нейзгани? – спрашивает Тах.
Идеальное разбивается вдребезги. Аппетит вдруг пропадает, и я откладываю ложку в сторону.
– Нейзгани ушел. Ты забыл?
Тах фыркает.
– Такие упрямые. Вы оба. Я думал, он уже вернулся.
Наверное, сахар и кофеин попали в мою кровь слишком быстро, поскольку руки вдруг начинают дрожать. Я покрепче обхватываю ладонями кружку и делаю вид, будто внимательно изучаю поверхность стола, за которым мы сидим. Но на самом деле я смотрю на дешевую «Формику», облупившуюся по краям, и пытаюсь сообразить, что ему ответить. Но в голову ничего умного не лезет, и я решаю просто следовать фактам.
– Прошел почти год, Тах. Я не думаю, что он вернется.
– Не вернется? – Он издает горлом звук, вероятно, означающий недоверие. – А вот я так думать не могу. Тем более сказать. Нейзгани — легенда. Герой. Он спас тебе жизнь, когда… – Тах вдруг резко замолкает.
Я трогаю большими пальцами края кружки.
– Мне очень жаль, дочь моя. – Голос старика становится мягким и слегка обиженным. – Я знаю, что ты не любишь вспоминать о той ночи. – Он вздыхает и отхлебывает кофе. – Я хочу, чтобы ты позволила мне помолиться за тебя.
– Нет.
– Очень нехорошо, когда прилипает смерть. Правильная церемония может помочь…
– Тах, пожалуйста…
Он сдается.
– Возможно, с Нейзгани что-то случилось.
– С легендарным Убийцей Чудовищ? Это вряд ли.
– Но он не сказал, почему…
– Мы уже обсуждали это!
Я ни за что не расскажу Таху о тех словах, которые произнес Нейзгани на Черном Плато. Старик все еще видит во мне только хорошее, и такая вера для меня драгоценна. Несмотря на то что учитель разглядел кое-что иное…
– Да, но…
– Давай не будем.
– Мэгги…
– Тах!
Обычно мы не ссоримся, но теперь я нервничаю. Я еще не отошла от убийства и даже не успела отдохнуть. Несмотря на терпеливое гостеприимство Таха, сейчас я, наверное, произвожу впечатление ужасного собеседника. Я начинаю думать, что приезжать сюда было плохой идеей. Особенно если он настроен поговорить о Нейзгани.
Он молчит с минуту, прежде чем начинает говорить снова:
– Не забывай, что Нейзгани – не человек. Он думает не так, как мы.
Я фыркаю. Не так, как мы, – это еще мягко сказано.
Голос Таха становится мягким:
– Ты когда-нибудь расскажешь мне, что случилось на Черном Плато?
Кружка с кофе начинает дрожать в моих руках. Я придавливаю ее к столу. Крупинки сахара, задержавшиеся на языке, становятся горькими. Я откидываюсь на спинку стула и резко дергаю головой. Все. Этот разговор окончен.
Тах наблюдает за мной с явным любопытством. Но больше ни о чем не спрашивает, только ворчит:
– Как много секретов. Ни семьи, ни друзей, и теперь ты даже не общаешься с Нейзгани? У тебя никого нет, Мэгги.
Дело не в том, что мне не нужны друзья или семья. Нужны. Я такой же человек, как все. Просто… все сложно. С Нейзгани было как-то иначе. Словно я обрела бессмертие. Рядом с ним я никогда не волновалась. Но быть после этого с кем-то другим? Из крови, плоти и человечности? Не думаю, что захочу взять на себя такую ответственность.
– Все у меня в порядке, – с трудом выговариваю я. – У меня есть ты и мои собаки.
– Я всего лишь старик, с которым можно поговорить. К тому же я долго не протяну. И что ты тогда будешь делать? Нехорошо так жить. В одиночку, ни с кем не связанной. Путь дине – обрести связь между собой и близкими, между собой и всем миром. Образ жизни дине – это к’е, то есть родство, вот так. – Сведя руки вместе, он переплетает пальцы, затем раскрывает ладони, оставляя пальцы переплетенными. – Но ты, твоя жизнь – все отдельно. – Разомкнув руки, он разводит их в стороны и шевелит пальцами. – Это неправильно. – Он делает паузу и красноречиво смотрит на меня. – Даже если живешь с собаками.
Это старый спор между нами, но сегодня – не спавши, находясь в дерьмовом настроении и под непривычной дозой кофеина – я к нему не готова.
– Ты поможешь мне со штукой, которую я принесла, или продолжим обсуждать сплетни о Нейзгани?
Сорвавшиеся с языка слова звучат грубее, чем мне бы хотелось, и я запоздало улыбаюсь, чтобы хоть как-то их смягчить. Но улыбка выходит кривая, больше похожая на усмешку.
Он пристально смотрит на меня. Я продолжаю выдерживать эту глупую приклеенную ухмылку на своем лице. Наконец он вздыхает и опускает плечи.
– Давай показывай, что принесла.
– Где ты это взяла?!
Мы стоим напротив друг друга у кухонного стола, держим по кружке свежесваренного кофе и смотрим на лежащую перед нами голову. Он накрыл стол старой пластиковой скатертью, после чего я все-таки вывалила голову туда, куда он хотел. Я впервые вижу ее на свету. Черты лица чудовища угловатые и грубые. Два разреза для глаз и один для рта. Вид у головы такой, будто ее слепили из глины, после чего ребенок проковырял отверстия палочкой. Нос почти полностью плоский. Голову будто приложили лицом к гранитному утесу и сильно надавили. Под полупрозрачной мясистой кожей, свисающей с черепа, видны прожилки. У головы большой широкий лоб и массивная квадратная челюсть, и это придает ей не менее брутальный вид, чем когда она была живой. Я тихо присвистываю от восхищения. Ну и урод!
– К востоку от Лукачикая, в горах, – поясняю я. – Он украл маленькую девочку. Я нашла их в импровизированном лагере примерно через час пути вверх по горе. Он уже жевал малышку, словно это его ужин.
Тах отрывается от изучения головы и смотрит на меня орлиным взглядом – острым и умным.
– Жевал?
– Ага. Точнее, грыз ей горло. Зубами.
Тах берет специальную палочку и раздвигает ею зубы. Челюсти расходятся с удивительной легкостью.
– Странно, – говорю я. – Никакого трупного окоченения. Разве челюсть не должна была стать жесткой?
– Смотри сюда, Мэгги. – Он придвигает меня поближе, указывая палочкой на зубы монстра. Я наклоняюсь. Зубы все одинаковые – тупые и прямые, как старые деревянные протезы. – Ни резцов, ни клыков. Полный рот жевательных зубов.
– Очень странно. Он явно был плотоядным. Разве у хищника не должно быть острых зубов?
Впрочем, это объясняло, почему он так долго грыз девочку и почему не сумел прорвать мою кожаную куртку.
– Кстати, кариеса тоже нет.
– И о чем это говорит?
– Чтобы взрослое животное и без кариеса? – Он качает головой. – Такого не бывает.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Пока ничего. – Он закрывает чудовищу рот и оборачивается к полке позади себя, откуда достает ручную пилу и пару длинных плоскогубцев. – Пора взглянуть, что там внутри.
Я отхожу подальше, пока он трудится над черепом. Не то чтобы я брезглива… Впрочем, ладно – немного брезглива. Я хочу сказать, что когда отрезала голову этой твари, я делала это в пылу момента. Потягивать редкий ацтланский кофе и одновременно слушать, как при свете дня пилят череп, почему-то значительно сложнее.
– Иди посмотри, – говорит наконец Тах.
Я возвращаюсь к столу.
– И что мне здесь разглядывать?
– Усадку. Аномалии. Болезни.
Я начинаю приглядываться, чувствуя себя немного глупо. Я ничего не знаю о мозгах. Обычно я их вижу уже разбросанными по земле или в виде брызг на стенах, выщербленных моими собственными пулями. Мозг как мозг. Насколько я могу судить, похож на содержимое головы любого другого существа.
– Не понимаю, что с ним не так, – наконец сдаюсь я.
– И немудрено. Здесь не на что смотреть. Мозг абсолютно нормален.
– Но существо не выглядело нормальным.
– Верю.
– И ты сам видел, какие у него странные зубы.
– Да, да, – соглашается Тах и шаркает к раковине. Затем открывает воду и моет руки с небольшим количеством мыльного корня. – Тебе нет необходимости меня убеждать.
– Я не пытаюсь тебя убедить.
Он приподнимает брови, но ничего не говорит. Вместо этого оборачивается обратно к раковине и наливает себе стакан воды. Я раздраженно фыркаю. Иногда общаться со стариком – все равно что разговаривать со священником. Вроде не сделала ничего дурного, а уже чувствуешь себя виноватой.
Он жестом предлагает мне сесть, затем отодвигает стул напротив и осторожно опускается на него. Делает паузу, прежде чем заговорить.
– Расскажи, что ты видела. Там, в лесу. Расскажи, чем это существо занималось.
– Я уже сказала. Оно пыталось сожрать девчонку. Я выстрелила ему в сердце. Чистое попадание, которое убило бы кого угодно. Потом я выстрелила еще раз и попала в плечо, но он все равно продолжал наступать. Драка переросла в поножовщину. Я победила.
– Оно разговаривало с тобой?
– Разговаривало со мной? Было не до бесед, знаешь ли…
– Я имею в виду – издавало ли оно звуки, похожие на слова?
Я мысленно прокручиваю в голове наш бой, но ничего подобного не припоминаю.