Том Барнетт зашел в лабораторию, когда он мыл и стерилизовал пробирки, и Пирс рассказал ему о том, что финансирование их исследований прекращено.
– Мы не у дел, Том, – подвел он итог. – Ты можешь потратить оставшееся время в качестве ассистента на работу с чем-то окупаемым.
– А как же вы? – спросил Барнетт.
– А я продолжу попытки, – ответил Пирс. – Возможно, они заберут помещение, и подопытные животные будут мне не по карману, но вдруг да удастся сохранить оборудование? В моем возрасте начинать новые исследования просто бессмысленно.
– Я бы хотел помочь, – заявил Барнетт, – даже если платить мне не будут.
– Я не могу этого позволить. Тебе нужно делать карьеру. Займись этим, – грубовато отрезал Пирс. – Начни сейчас. Я дам тебе блестящие рекомендации, как отличному клиницисту и исследователю.
Барнетт ушел с явной неохотой, а Пирс вернулся к своим делам.
Он извлек из холодильника пластину силикагеля в стерильной пластиковой упаковке, поместил ее между двумя электроконтактами и пустил ток через гель, а затем аккуратно вылил на него оставшееся содержимое градиентной трубки. Несколько минут спустя он поместил пластину под ультрафиолетовую лампу и острым стерильным ножом соскоблил с нее получившиеся мельчайшие частицы. Он поместил их в трубку приемника и электрофорезом удалил с них остатки геля. В итоге, если ему повезло, должна была получиться ДНК.
Остатки геля были спрятаны в чемоданчик для дальнейшего изучения оставшихся частиц крови, но сейчас его интересовала ДНК. Какими бы особыми свойствами ни обладала кровь Картрайта, в ДНК их можно было отследить и, что намного важнее, воспроизвести.
Пирс поместил полученный образец ДНК в алюминиевую коробку, забитую пробирками. Добавил немного праймера[6], полимеразы[7]. Амплификатор[8] сделает остальное, нагревая пробирку с ДНК, разрушая связи, которые удерживают цепи двойной спирали вместе. Когда температура понизится, праймеры присоединятся к каждому концу цепи. Полимераза, это магическое вещество, спровоцирует формирование в молекуле ДНК новых связей из нуклеотидов. Затем все повторится сначала, и температура в амплификаторе снова поднимется, чтобы разрушить связи в молекулах ДНК, которых к тому моменту станет вдвое больше.
Это напоминало цепную реакцию, ведь каждое повышение и понижение температуры приводило к образованию в два раза большего количества молекул ДНК, чем было до сих пор. Процесс развивался по нарастающей. Поэтому его и назвали полимеразной цепной реакцией. Через пару часов в распоряжении Пирса будут миллиарды копий, запас молекул ДНК, которые можно будет поделить на фрагменты при помощи энзимов, а затем протестировать каждый фрагмент на отдельном образце клеточной ткани.
Процесс только начался, но по крайней мере дело сдвинулось. Пирс испытывал необычное воодушевление, которого не было так долго, что он и забыл, каково это. Словно к нему вернулась молодость. Хотя он никогда и не считал себя стариком, в душе ощущая себя сорокалетним – в этом возрасте его внутренний календарь замер, отмечая самое важное событие в его жизни. Но вот тело стало менее гибким, мышцы хуже справлялись с нагрузками, и некоторые суставы, раньше работавшие отлично, стали побаливать. И все же он был уверен, что старость – это состояние души. Если существует такое понятие, как психосоматические болезни, то почему бы не существовать психосоматическому здоровью. Об этом стоило поразмыслить.
Он так погрузился в работу, что вздрогнул от неожиданности, внезапно обнаружив присутствие постороннего в лаборатории. Это была Джулия Хадсон, заместитель директора по административной части. Ее напряженный взгляд удивил, а затем и встревожил Пирса.
– Как давно вы здесь стоите? – спросил Пирс.
– Пару минут, не больше. Делаю обход подведомственной территории, – ответила она на вопрос, который не успел прозвучать. – Захотелось посмотреть на Проект в действии.
Она выделила голосом заглавную букву в слове Проект, словно подтверждая важность, которую он имел для Пирса.
Но ему показалось, что она пришла оценить помещение и оборудование лаборатории, чтобы решить, для каких целей все это можно будет использовать в дальнейшем.
– Здесь все и происходит, – сказал он. – Точнее, не происходит. Прорыва в поисках эликсира жизни, омолаживающего фактора, нет.
– Мне тяжело смотреть, как вы тратите свое время на поиски несуществующего вещества.
– Свое время и средства Центра?
Она согласно кивнула.
– Оценивать первостепенность задач и распределять ресурсы – это часть моей работы. Ваша цель – поиск бессмертия, но никто не живет вечно.
– Кроме Картрайтов.
– Они – просто миф, как Санта-Клаус или пасхальный кролик.
– У меня есть основания думать, что это не так, – не согласился Пирс. – На самом деле немного магической крови Картрайтов однажды попало и ко мне в руки.
На ее лице было написано удивление или, скорее, потрясение. А ведь она привлекательная женщина, с темными, блестящими волосами, голубыми глазами, тонким лицом и губами, о которых мечтает не один молодой человек, – уже не в первый раз подумал Пирс – и сам удивился подобным мыслям.
– Так вот откуда ваша настойчивость, – догадалась она. – Вы тот самый врач, который лечил Лероя Уивера.
– Все это вычеркнуто из истории болезни и подлежит забвению, – предупредил Пирс. – Только представьте, во что превратилась бы моя жизнь и сколько бы на меня свалилось работы, если бы эта информация стала достоянием гласности.
– Но тогда ваше исследование…
– Просто попытка воссоздать особые свойства крови Картрайта. Я всегда считал, что омолаживающий фактор каким-то образом связан с гамма-глобулином, и после той истории я начал исследовать ДНК Картрайта. Но начнем с того, что его крови у меня было мало, да еще и разбавленной, смешанной с кровью Уивера и моих лабораторных животных, к тому же скорее всего испорченной. Да и исследование молекул ДНК тогда велось на относительно примитивном уровне и было крайне неточным.
– Тогда это все же погоня за болотными огнями.
– Как вам известно, болотные огни – не иллюзия. Это внезапное самовозгорание газа, метана. Место возгорания можно найти и осмотреть. Так и мой болотный огонек существует, а значит, может быть найден, исследован и, возможно, воспроизведен.
Теперь и в ее глазах зажегся азарт исследователя.
– Если бы только Картрайт появился и позволил обследовать себя! Вашу работу можно было бы завершить в считаные годы.
– Вот и вы поверили, – заметил Пирс. – Но ваше предложение неосуществимо. Сколько, по-вашему, протянет Картрайт в этом мире, все сильнее одержимом страхом смерти?
– Но если появится искусственный эликсир жизни, давление на Картрайтов ослабнет, ведь они перестанут быть Святым Граалем…
– Если… если… так много вероятностей. Но одно бесспорно – если они не обнаружат себя, то смогут выжить, а с ними и человечество. Поэтому я двигаюсь дальше методом проб и ошибок.
Она оглядела сверкающие поверхности и функциональное оборудование лаборатории с выражением, похожим на тоску.
– Я бы хотела помочь.
– Как? – спросил он.
Она подняла руку в молчаливой просьбе.
– Я имею в виду лично. Исследовательская работа такая аккуратная, определенная – намного лучше, чем путаница и вечные неясности в делах управления. Мне всегда нравилась работа в лабораториях – и мне хотелось бы иметь возможность вернуться к ней. Может быть, мне удастся выкраивать хоть пару минут в день, если вам понадобится помощь?
– Конечно, – согласился он, ничего при этом не обещая. Это просто совпадение, мелькнула у него мысль, что она пришла именно тогда, когда он работал с образцом крови Ван Клив. – В любое время.
– А вам не приходило в голову, – поинтересовалась она, – что омолаживающий фактор может быть связан со стволовыми клетками?
Он задумался.
– Неплохая идея. Ее стоит развить. За годы исследований я стал полагать, что это явление сложнее, чем казалось на первый взгляд. Мутация крови Картрайтов может объединять несколько изменений, в том числе и изменения в стволовых клетках.
– А я пока, – включилась она, – прослежу, чтобы оборудование и лаборатория остались за вами, даже если грант не возобновят. И попробую обеспечить минимальное количество биологических материалов, если удастся провести их по статье «на клинические исследования». Но боюсь, что зарплаты не будет, – добавила она виновато.
– Я буду признателен вам за любую помощь, – заверил он и вернулся к мыслям о стволовых клетках, в то время как она направилась к двери. Как только она ушла, он сменил код на входной панели и сделал то, о чем раньше даже не помышлял, – добавил отпечаток ладони как еще один способ идентификации.
* * *
В следующие несколько дней, заполненных обходами и лекциями в госпитале, ему удалось выкроить на работу в лаборатории всего пару часов. Он вырастил несколько клеточных культур человека и добавил к каждой из них разные фрагменты ДНК, выделенные при помощи энзимов. Затем расположил их в приборе, который периодически вычищал побочные продукты жизнедеятельности и обеспечивал клетки питанием.
Однако всякий раз, когда он входил в лабораторию, его посещало чувство, что кто-то бывает здесь в его отсутствие. Все вещи находились на своих местах, там, где он их оставил, но он не мог избавиться от мысли, что, несмотря на все его предосторожности, когда он уходит, кто-то приходит, чтобы проверить, как продвигается его исследование. Это неуловимое, но неоспоримое ощущение было сродни тому покалыванию между лопаток, которое возникает, когда за тобой наблюдают, хотя наблюдателя увидеть не удается.
Прежде чем ему удалось принять дополнительные меры предосторожности или хотя бы подумать о них, на связь вышла Мэрилин Ван Клив. Сэм Айкенс умер, и Пирс часто задумывался, кто же послужит ей связным. Встреча состоялась в его бесплатной клинике, пристроенной к одной из стен Центра. У клиники был собственный вход, поэтому безопасность и чистота комплекса угрозе не подвергались. Он осматривал жилистого старика в грязной робе, когда-то имевшей темно-синий цвет. Старик кашлял, и кашель этот был вызван эмфиземой[9]. Пирс печально улыбнулся, заметив у старика пачку сигарет, торчащую из кармана рубашки, хотя курить на территории Центра было запрещено. При осмотре он заметил, что внутри впалой грудной клетки старика раздаются какие-то странные звуки. Он нахмурился и прижал стетоскоп к другому месту, пытаясь расслышать их более четко. С третьей попытки он понял, что звуки складываются в слова: старик освоил трюк с чревовещанием, после того как пришлось удалить голосовые связки, пораженные раковой опухолью. Возможно, подумал Пирс, текущий диагноз вовсе не эмфизема, а рак. Старик научился даже шептать в грудину.
Тогда-то Пирс понял, что слышит слова:
– Вы нужны Мэрилин. Я буду ждать напротив главных ворот на закате. Приходите пешком.
А затем, дождавшись окончания осмотра и получив бесплатный ингалятор от астмы, старик поднялся со смотровой кушетки и покинул комнату.
Остаток дня Пирс прожил на автомате, не в силах ни на чем сосредоточиться из-за открывающихся перед ним перспектив и беспокойства, вызванного наполовину страхом, наполовину нетерпением. Наконец, когда солнечный диск почти скрылся в дымке горизонта, он поставил свой черный чемоданчик и еще одну небольшую сумку на переднее сиденье машины и выехал из главных ворот, кивнув на прощание охране.
Спрятав машину за развалинами напротив ворот, он оглянулся в поисках старика-чревовещателя. Развалины, напоминавшие рестораны и таверны, в которых когда-то развлекались студенты-медики, сейчас были пустынны. Пирс с нетерпением ждал, не желая покидать безопасный салон автомобиля. Он не был до конца уверен, что все это не ловушка или отвлекающий маневр.
Через десять или пятнадцать минут беспокойного ожидания что-то стукнуло в его окно. Пирс, вздрогнув, обернулся, но это оказался всего лишь старик. Когда Пирс опустил стекло, старик с трудом выдавил несколько слов хриплым шепотом:
– Я сказал, без машины.
– Как, по-вашему, я должен был покинуть территорию Центра? Пешком? – возмутился Пирс. – Разве это не вызвало бы подозрений?
Старик пожал плечами и закашлялся. Пирс выбрался со своими сумками из машины, ощущая дрожь… чего? Предвкушения? Беспокойства? Он не мог сказать точно. Может быть, и того и другого.
За останками того, что когда-то было бетонным контейнером для мусора, стоял древний мотоцикл. Пирс не встречал ничего подобного уже с четверть века. Он был величиной с небольшую лошадь и выглядел очень старым – весь в ржавчине и вмятинах, с полустертой надписью из букв «Ха» и затем, через промежуток, «сон» на передней части. Пирс с ужасом отметил, что этот монстр работает, если, конечно, он все еще заводится, на бензине со всеми сопутствующими выхлопами и канцерогенами.
Старик кашлянул и перекинул ногу через седло. Он махнул на корзины по обе стороны заднего колеса, предлагая Пирсу сложить туда сумки и занять место за его спиной.
– Если вы полагаете, что я сяду на этот… этот аппарат, – заявил Пирс, – то вы явно не в своем уме.
Старик снова махнул, выражая нетерпение, и кивнул в сторону верхних этажей Центра, видневшихся над развалинами. Пирс с тоской глянул на свою спрятанную машину, но, вспомнив о навигаторах и регистрирующих устройствах, пожал плечами, положил сумки назад и сел позади старика.
Тот завел свою машину. Он оказался крепче, чем выглядел на осмотре. Пирс считал его стариком, но тот, похоже, был лет на двадцать-тридцать моложе его самого. Несмотря на глушитель, двигатель взревел, словно раненый зверь, и Пирс задумался, что он делает здесь, в сгущающейся темноте, связавшись непонятно с кем в своем донкихотском стремлении оказать помощь, которое может привести их всех к катастрофе.
Потом мотоцикл качнулся, набирая скорость, рев двигателя сменился хриплым рычанием, и у Пирса не осталось времени сожалеть о собственной глупости. Вместо этого ему пришлось обхватить старика за талию, поскольку ветер с пылью хлестал в лицо, трепал его одежду и волосы. Ночь была холодная, и холод, проникая под одежду, постепенно пробрал Пирса до костей. В пути старик кашлял меньше, как будто машина, которой он управлял, сочувствовала ему и каким-то волшебным образом делилась с ним своей силой.
Мотоцикл избегал автострад с их патрулями, не считая нескольких коротких промежутков. Вместо них он петлял по неосвещенным боковым улочкам, словно инстинктивно объезжая выбоины и обломки, срезая углы, проезжая по тротуарам и дворам, чтобы миновать баррикады, с таящимися за ними опасностями. Что это за опасности, Пирс даже представлять не хотел.
Все это сильно отличалось от поездки на то же расстояние на машине. После того как ужас перешел в неутихающий страх с вкраплениями паники, Пирс начал замечать, что старый город – это место, где живут люди, а не дикие джунгли, через которые невозможно пробраться. Как средневековый лекарь, пускающий кровь анемичному пациенту, пригород вытянул соки из старого города, а затем Медицинские Центры закончили его работу, захватывая жилые дома квартал за кварталом и взвинчивая цены на свои бесполезные притирания и средства от всех болезней на уровень, недоступный тем, на ком они паразитировали и процветали. Но горожане не сдались. Они продолжали бороться, несмотря ни на что.