Она улыбнулась в ответ. Она флиртовала.
Аннабель стоит на коленях. Со стороны лужайки к ней бежит женщина.
– Ты в порядке? Будь неладен этот тротуар! Я три раза звонила городским службам.
Женщина напоминает ей Трейси. Похожая прическа с такими же светлыми бликами, но взгляд теплее. Стрижка дорогая, не то что у Джины. Джина ходит в дешевую парикмахерскую и закрашивает седину над кухонной раковиной, надевая целлофановые перчатки, что идут в комплекте с краской. Потом неделями черные брызги обнаруживаются в самых неожиданных местах.
– О боже! Милая моя. – Нотки сострадания в женском голосе сменяются тревогой, когда она оглядывает упавшую девушку с искромсанными волосами. – Боже, твои лодыжки…
Аннабель опускает взгляд. Пятна крови растекаются вокруг горящих ахилловых сухожилий. Волдыри, на которые она старалась не обращать внимания, все-таки лопнули. Они все терлись и терлись о кроссовки и наконец не выдержали. Это плохо.
– Тебе нужно кому-нибудь позвонить? С тобой все в порядке? Тебе и ходить-то не следовало бы, не говоря уже о том, чтобы бегать.
Аннабель не в силах поднять взгляд на женщину. Невыносимо смотреть на лицо, которое напоминает о Трейси и обо всех остальных, кто ее ненавидит. Она не заслуживает сострадания этой женщины.
Аннабель поднимается на ноги. Стряхивает с ладоней кусочки гравия.
– Все в порядке.
– Дорогая! По тебе этого не скажешь.
– Это… такое состояние. У меня есть лекарство.
Чудовищная ложь. Женщина с сомнением смотрит на нее.
– Тебя подвезти? Мне только через полчаса ехать за сыном в школу.
– Спасибо вам. Не беспокойтесь! Я живу за углом.
– Как скажешь. – Женщина испытывает заметное облегчение. И потихоньку пятится назад. Аннабель может только представить себе, что видит эта женщина. Истекающую кровью девушку с затравленным взглядом и диким шухером на голове. Есть отчего испугаться.
– Увидимся. Еще раз спасибо! – говорит Аннабель.
Она хромает, и, о боже, жгучая боль расползается вверх по ногам. Содранные ладони ноют.
От идеи продолжать бег попахивает безумием. Мягко говоря. Конечно, она это знает. И не нужна доктор Манн, чтобы сказать ей об этом.
Даже Аннабель трудно это понять. Но она чувствует это сердцем и душой, это отдается в каждом обжигающем болью шаге: преступление должно иметь наказание, и это ее крест.
6
– Ничего себе! – качает головой дедушка Эд. – Ты похожа на Винни Луккезе после того, как Джино натравил на него собаку. Мы едем к врачу.
– Еды. Воды. – Аннабель падает на мягкую скамейку. От усталости кружится голова.
– Да, сейчас, и это тоже. – Он протягивает ей полную бутылку. – Но нам все равно нужно найти медпункт. Господи, да ты вся в крови. Я принесу полотенце.
Полотенце из поездки дедушки Эда на Ниагару – с выбитым изображением водопада, предназначенное для декоративного оформления кухни. Она прикладывает влажную ткань к лодыжкам, пока дедушка Эд садится за руль и выжимает педаль газа. Ну, выжимает педаль газа – это громко сказано. На самом деле фургон рывком трогается с места и медленно набирает скорость до тридцати пяти миль в час. Все дребезжит и трясется: кастрюли, сковородки, глазные яблоки Аннабель. Что-то катится и громыхает в печке.
– Ах ты! Broccolo![30] Забыл выключить пасту. Можешь дотянуться до печки со своего места?
– Ой, ой, ой. – После полумарафона при мысли о еде ее тошнит. Через несколько часов она зверски проголодается, но сейчас даже запах пищи вызывает рвотный рефлекс.
– Со своего места! Разве я просил тебя двигаться? Я сказал: не двигайся! Тебе повезло, что я не повез тебя в больницу и не оставил там.
Они въезжают в Эджвик, маленький городок лесозаготовителей. Люди живут обычной жизнью. Аннабель возвращается в реальность. Пока она тонула в воспоминаниях, затерянная во вселенной боли, мир казался чем-то далеким. Но, смотри-ка: дела идут, мир не стоит на месте.
Медпункт находится возле заправки и продуктового магазина. Доктор Охари промывает ей раны, и это адски больно. По-другому не скажешь.
– Если вдруг загноится или поднимется температура, сразу приезжайте. Нет нужды говорить, что вам следует приостановить путешествие, пока все не заживет. Наносите мазь с антибиотиком и слегка перебинтовывайте. Меняйте повязку, как только намокнет или загрязнится.
– Гной или температура, – повторяет дедушка Эд. Аннабель зажмуривается от боли. Она концентрируется на своей ненависти к слову «гной».
– Вам понятны долгосрочные проблемы от такого марафона? Повреждения мышц, окислительный стресс, увеличение сердца, повреждение колена, смещение костей бедер и таза. Мне продолжать?
– Это вы ей говорите, потому что мы чертовски…
– Не знаю, кто у вас главный, но… – Доктор косится на ее волосы. – Эмоциональное благополучие критически важно для физического здоровья.
– Еще бы. – Дедушка Эд выпячивает грудь.
– Вы должны помнить, что сердце – тоже мышца и так же, как и другие мышцы, подвержено стрессу.
– Как будто я не знаю, – говорит дедушка Эд.
– Спасибо, доктор. – Аннабель поднимается с кушетки. – Я получила рекомендации от своих врачей дома. – Ложь льется сплошным потоком.
– Она получила рекомендации от своих врачей дома, – вторит ей дедушка Эд. Он выглядит так, будто собирается навалять доктору Охари.
– Что ж, тогда отнесите это в регистратуру. – Доктор Охари вручает им квитанцию и брошюру «Инструкции по уходу за ранами». – Удачи вам. – Напутствие звучит как мрачный прогноз.
– Fa Nabla! – восклицает дедушка Эд, как только они выходят на улицу. Он с отвращением прижимает руку к груди. Да это удар ниже пояса: езжай в Неаполь, ты меня бесишь.
Аннабель виснет у него на руке, ковыляя обратно к фургону.
– Ты такой обманщик.
– Что? Я? Кто бы говорил! «Мои врачи дома». Белла, Белла, тебе досталось проклятие Аньелли.
– Проклятие Аньелли?
– Все сладкоречивые лжецы. Это затягивает нас в мир неприятностей, но и помогает оттуда выбраться.
– Я думала, ты порвешь этого доктора Охари на куски.
– Еще чего. Плевать я на него хотел.
Но Аннабель видит, что дед и тут привирает. И дело не в том, что доктор Охари задел врожденную гордость дедушки Эда. Доктор Кван – вот, кто беспокоит деда. Вся эта история. Хищник и Сет Греггори. Аннабель может прочесть это по его лицу. Но дедушка Эд – не просто беспокойный опекун сумасшедшей девчонки. Он все просчитывает, и Аннабель это знает. Он выбирает то, что, по его мнению, даст ей лучший шанс на выживание. Это непростая задача, когда в обеих ее руках по гранате.
– Сейчас я могу съесть твою пасту прямо из кастрюли.
– Умница.
Дедушка Эд возвращается на то место, откуда они уехали. Она, может, и сладкоречивая лгунья, но ее не обманешь. Они паркуются возле автострады. Ночью, когда мимо проносятся грузовики с включенными фарами, фургон дрожит под натиском их мощи. Они как кометы и метеоры, огненным вихрем летящие мимо ее маленькой капсулы; они обжигают кожу, когда она пытается заснуть. Выжигают образы на сетчатке: яростные крики, горестные вопли, медленный и скорбный кортеж машин. Поникшие плечи Роберта и Трейси. Сокрушительное чувство вины. Несправедливость самого ее существования.
Ее сердце все еще качает кровь. Оно тужится, выталкивает и гоняет туда-сюда бесконечные галлоны[31] жизненной субстанции. И так изо дня в день. Она – преступница. На двери ванной сушатся ее постиранные носки, все еще в розовых разводах. Она видит их – два неподвижных белых призрака, зависающих под потолком.
7
Хотя сердце весит меньше, чем консервная банка супа, здоровое сердце перекачивает две тысячи галлонов крови каждый день.
Кухонный кран должен быть открыт до отказа в течение сорока пяти лет, чтобы слить объем воды, равный количеству крови, прокачанной сердцем за всю жизнь.
Если смотреть по-другому: в течение среднестатистической жизни сердце прокачивает около полутора миллиона баррелей[32] крови. Этого достаточно, чтобы наполнить двести железнодорожных цистерн.
Несмотря на всю эту силу и мощь, в теле единовременно находится только полтора галлона крови. Достаточно потерять всего два литра крови – одну бутылку диетической колы – и можно попрощаться с жизнью.
Аннабель обещала и матери, и дедушке Эду, что отдохнет несколько дней, дождется, пока заживут волдыри, и только после этого продолжит марафон.
Но на ней лежит проклятие Аньелли. Она – сладкоречивая лгунья.
Ее толкает вперед некая сила, не подчиняющаяся здравому смыслу. Сила, которую ничем не обосновать. Называйте это чувством вины, стыдом, жаждой искупления. Называйте это страхом или храбростью. Называйте это человеческим духом, который пытается взлететь.
Называйте это глупостью, учитывая состояние ее ног. И не забудьте назвать это глубочайшим желанием противостоять безнадежности.
Очень, очень трудно незаметно выскользнуть из фургона, когда на скамейке внизу спит дедушка. Это требует заблаговременного планирования. Сет Греггори назвал бы это умыслом. В данном случае планирование включает в себя записку, которую она написала дедушке Эду накануне вечером. Кроме того, она спит в одежде. Рюкзак она упаковала, пока дедушка Эд чистил зубы и полоскал рот «листерином» перед сном. Она запаслась энергетическими батончиками, фруктами и булочкой с ломтиками сыра, так что сможет и позавтракать, и пообедать.
Помимо плана требуется и немного удачи, но ей везет: на столе она замечает стакан со следами бургундского. Второй стакан вина, выпитый дедушкой Эдом перед сном. Видите? Все-таки он за нее переживает. Тем не менее он громко храпит. Открытый рот зияет как пещера.
Сбегая тайком, надо быть готовой и к другим отвратительным неудобствам: терпеть нечищеные зубы, справлять нужду на улице. И, хуже того, самой менять повязку, бросая старую на ступеньке у двери фургона. «Прости меня», – заранее говорит она. Это уже настолько заезженная фраза, что ее следует нанести татуировкой на запястье, а может, и на сердце. Она наматывает столько бинтов, что кажется, будто на ногах снегоступы. Она будет ковылять всю дорогу, как мистер Джанкарло.
В ближайших три дня Аннабель предстоит близко познакомиться с тропой Железного коня. Она преодолеет сорок две из почти трехсот миль тропы. Если дедушка Эд не отречется от внучки после ее побега, они встретятся в национальном парке на реке Сноквалми в конце первого дня, у излучины реки Якима на второй день и на съезде с шоссе Кэбин-Крик-роуд за городком Истон на третий день. День, когда ей исполнится восемнадцать.
В своей прежней жизни эта тропа была действующей железной дорогой. Теперь она собирает вокруг себя самые заброшенные земли штата. Вряд ли Аннабель встретит здесь много людей, только койотов и сосновых змей[33], а то и кого пострашнее.
Этим утром, минуя железнодорожную станцию «Кедровый водопад», Аннабель бежит по приветливой тропинке из щебня, окаймленной деревьями в яркой зелени и желтизне распускающихся листьев. Мазь с антибиотиком, которой смазаны ступни, обладает хорошим болеутоляющим эффектом, так что о позавчерашнем пожаре в ногах напоминает лишь легкий зуд. Впрочем, обилие бинтов затрудняет бег. Она ослабила шнурки и растянула старые кроссовки, но все равно чувствует себя как зомби на троечку. Ее беспокоит новая боль в бедре. Она надеется, что это не начало синдрома мертвых ягодиц – тендинит[34] в заднице, – о чем предупреждал тренер Кван. Ей нужно обязательно включить в тренировки подъемы туловища и ног, чтобы укрепить брюшной пресс и ягодичные мышцы.
Ноги зомби, мертвая задница, загнанная душа – она разваливается по частям. И это только третий день ее марафона. Четвертый, если считать часы после побега из закусочной «Дикс». Сейчас он кажется таким далеким прошлым.
С трудом продвигаясь вперед, она постукивает подушечками больших пальцев по остальным пальцам рук. Она знает, какие еще боли и напасти, все потенциально катастрофические, терзают ее тело. Тревога заполняет грудь, как вода – тонущий корабль: врываясь в отсеки и медленно поднимаясь все выше. В то утро она читала описание маршрута и помнит, что ее ждет: черный как смоль железнодорожный туннель. Две с половиной мили кромешной темноты. После этого двенадцать миль, все в гору. Достаточное наказание? Никак нет. Даже с натяжкой.
«Не верь всему, что лезет тебе в голову», – учит Кэт. Или, может, так говорит доктор Манн, встречаясь с ней взглядом и улыбаясь, прежде чем надеть очки и назначить следующий сеанс.
Вот уж неподходящий момент для эсэмэски. Аннабель, даже не заглядывая в телефон, уверена, что это сообщение от негодующего дедушки Эда или от Джины, или даже от Малкольма с новостью о том, что GoFundMe поднялся со вчерашних 460 баксов. Но она здесь одна, если не считать Лоретты. Звуковой сигнал эсэмэски обнадеживает. Какая-никакая, а все-таки компания.
Это Джефф Грэм. Джефф – ее друг. Раньше они оба состояли в команде по кроссу. У него есть футболка с надписью «Как Джефф, но через “о”»[35], но с некоторых пор даже это уже не кажется смешным.
«Слышал о твоей затее. Это круто».
Как мило, а! Очень мило. Но текст эсэмэски – как удар под дых. Она чуть ли не сгибается пополам.
Аннабель останавливается. Кажется, впереди маячит высокая зияющая цементная арка туннеля. У нее с собой ни фонарика, ни налобного светильника. А время поджимает.
«Будь ты проклят, туннель. И ты, Джефф – как Джефф, но без “о”. Будь ты проклят, Хищник».
«Что есть, то есть», – подбадривает себя Аннабель.
Эта фраза обычно приносит ей утешение. Напоминает о том, что лучше принять правду, а не бороться с ней. Но сейчас эта присказка, скорее, выводит ее из себя. Иногда того, что есть, быть не должно. Категорически. Оно есть только в силу идиотских причин, восходящих к временам заблуждающихся поколений; протухших причин, которые никак не вяжутся с сегодняшним миром. Это есть случилось давным-давно, и его необходимо – немедленно, решительно, не теряя ни минуты – изменить.
Она не просто в бешенстве. Ее переполняет ярость при мысли о том, что можно протестовать, кричать и писать письма, но, несмотря ни на что, все остается как есть, и зло торжествует снова, снова и снова. Нет слов. Это немыслимо. Это карикатура. Это всеобщий позор.
Она стоит перед этим дурацким туннелем, и… вау… там темно.
– Я иду к тебе, туннель. Не ты приходишь за мной, – говорит она вслух. И подкрепляет угрозу самым грубым из всех жестов, которым научилась у дедушки Эда: агрессивно выставляя вперед указательные пальцы. Что в переводе означает: я надеру тебе задницу так, что ты долго не сможешь сидеть.
Она бежит. Ныряет в темноту. В туннеле высокий потолок и изогнутые стены, и он достаточно просторный, чтобы вместить товарняк, но пространство смыкается. Темно так, что не видно ни конца ни края. И холодно. Она дубеет под натиском сквозного ветра, разгуливающего по туннелю.
Аннабель дрожит. В этой холодной, кромешной тьме она забывает о боли в ногах, ягодицах и даже – на какое-то мгновение – в сердце. Если она услышит или почувствует летучую мышь, у нее случится сердечный приступ. Что-то мокрое плюхается на плечо, а потом и на щеку. Капает сильнее. Она ускоряет бег.
Топот ее ног разносится эхом. Мурашки бегут по рукам. Поначалу ей кажется, будто она что-то слышит, но вот она уже уверена в этом, потому что на нее что-то надвигается. Это яркий свет, он все ближе, он разрастается. На мгновение она видит каменные стены, прежде чем ее ослепляет свет налобного фонаря. Это просто велосипедист. «О, привет», – радостно и несколько удивленно бросает он и исчезает. Снова непроглядная темень.
Две с половиной мили в полной темноте – долгий путь. Впрочем, она заходила гораздо дальше в местах куда более темных, чем этот туннель.
* * *
Джефф Грэм.
В тот вечер она звонит в дверь его дома. Он открывает. Ухмыляется.
– Ого, чипсы! Спасибо. – Он радостно хватает пакет. – Больше никто ничего не принес. Лузеры. – Слышна музыка…