Следующий этап жизни У Чэн-эня – пребывание в Нанкине (1554—1558). Он по-прежнему не занимает чиновничьей должности и добывает заработок литературным трудом. В его доме часто собираются певцы и музыканты, а в стихах того времени упоминаются друзья и знакомые, с которыми он нередко устраивает веселые пирушки…
Из Нанкина У Чэн-энь возвращается домой, не оставляя надежды сдать когда-нибудь злополучный экзамен. Титул гуншэна дает ему право время от времени вести уроки в уездном училище, но по-прежнему основной источник его заработка и поглощающее все силы и время занятие – литературная работа.
В 1562 году У Чэн-энь вновь уезжает в Пекин. На этот раз он, видимо, простился с надеждами на успех на экзаменах и мечтает о каком-нибудь незначительном чиновничьем месте. Но только в 1564 году, после многократных просьб и унижений, он добивается более чем скромной должности – помощника начальника уезда Чан-син в провинции Чжэцзян. Вот стихотворение того периода:
Долгожданный пост не принес удовлетворения. У Чэн-энь не поладил с начальником уезда, и служба быстро сделалась ему в тягость. Спустя два года, как написано в официальной хронике уезда, он «встряхнул с отвращением рукавами, оставил пост и возвратился домой».
С 1573 по 1582 год, то есть почти до самой смерти, У Чэн-энь трудился над главным произведением своей жизни – романом «Путешествие на Запад». Умер писатель в глубокой бедности, не успев закончить роман. Видимо, творчество поглощало все его силы, и в последние годы он почти не занимался никакой другой литературной работой. Умирали те, кто знал знаменитого литератора У Чэн-эня, постепенно былая слава блекла, и писатель скончался почти в полной безвестности. Многие его рукописи исчезли. Тем не менее около 1500 года появляется первое собрание его сочинений. Спустя более чем столетие известный ученый У Юйцзинь писал в биографических заметках об У Чэн-эне: «К старости он сделался дряхлым и обеднел, умер без наследников. Цю Ду начал собирать его рассеянные рукописи, а друзья У Чэн-эня предложили свои разрозненные копии. Собрание состояло из четырех цзюаней и одного дополнительного, с предисловием Чэнь Вэньчжу, прозванного Отшельником Пяти Священных вершин… »
Историческое ядро сюжета «Сиюцзи» составляет путешествие буддийского монаха Сюань-цзана в Индию за священными сутрами, которое продолжалось с 629 по 645 год.
Исторический Сюань-цзан был выдающимся человеком своего времени. Он родился в 596 году в Лояне (провинция Хэнань). Его отец был образованым конфуцианцем, а старший брат занимался торговлей и много путешествовал по странам Южных морей, где и приобщился к буддизму. Он часто брал с собой в поездки юного Сюань-цзана. Очевидно, под его влиянием тот вскоре стал буддистом и принял постриг. Перечитав всю переводную литературу по буддизму, Сюань-цзан понял, что постичь сущность буддизма можно только на родине Будды. Он задумал совершить паломничество в Индию и привезти оттуда священные книги, потребность в которых остро ощущалась среди буддистов Китая.
В те годы на выезд из Китая существовал запрет. Но в 629 году Сюань-цзан с группой тибетских купцов тайно покидает родину и отправляется в путешествие, сопряженное с огромными трудностями и лишениями. По пути в Индию Сюань-цзан посетил двадцать четыре государства. В Индии он побывал во всех известных буддийских центрах, встречался со многими знаменитыми учителями и проповедниками. В Китай Сюань-цзан вернулся только в 645 году и привел караван в двадцать лошадей, навьюченных буддийскими сутрами (всего 675 книг). Через некоторое время Сюань-цзан возглавил титаническую работу по переводу этих сутр на родной язык, продемонстрировав знания ученого буддиста и талант переводчика. Он организовал специальную школу по подготовке переводчиков буддийского канона и девятнадцать лет сам возглавлял это предприятие.
Император Тай-цзун, благоволивший Сюань-цзану, назначил его сначала настоятелем монастыря Хунфусы (монастырь Великого благословения), а затем – монастыря Цыньсы (монастырь Милосердия и благодеяния), где он пробыл до своей смерти в 664 году. Хоронили его с небывалой пышностью, в процессии приняло участие около миллиона человек, съехавшихся со всего Китая. Свыше тридцати тысяч провели ночь после погребения на могиле Танского монаха13. Сколь бы ни было гиперболизовано это описание, очевидно, что хоронили уже не простого смертного, ибо жизнь Сюань-цзана не кончилась с его физической смертью: он продолжал свое земное существование, но уже в качестве легенды.
Итак, путешествие Сюань-цзана в Индию – единственный строго реальный факт, своеобразная точка отсчета для начавшегося после паломничества осмысления сюжета в направлении его художественного воплощения. Даже принадлежавшие самому Сюань-цзану «Записки о Западном крае при Великой Тан» содержат наряду с безусловно достоверными сведениями (описаниями стран, городов, нравов и обычаев) сказочные, а также слухи о событиях явно баснословных. Правда, автор, включая эти сведения в свои «Записки», искренне считал их достоверными, но нас интересует в данном случае соотношение факта и вымысла в любой форме. Важно знать, что ряд деталей в последующих версиях путешествия Сюань-цзана, которые нам представляются очевидным вымыслом, введены в обиход самим Сюань-цзаном. Так, например, в «Записках» упоминается Страна женщин, в которой путешественник, по его признанию, сам не бывал, но о которой слышал: «К юго-западу от земли Фулинь, на острове посреди моря, лежит Западная Страна женщин. Там живут одни женщины, а мужчин нет вовсе… » Интересно отметить, что упоминание Страны женщин связывает «Записки» Сюань-цзана с предшествующей китайской традицией, в частности с «Шаньхайцзин» – «Книгой гор и морей», в которой эта страна кратко описана. У Чэн-энь, включая ее описание в свою книгу, следовал версии Сюань-цзана, расцвечивая ее подробностями из более ранних источников, а также собственной фантазией. То же самое можно сказать и об эпизоде гибели некоторых священных сутр в водах Ганга, когда на паломников, возвращавшихся в Китай, налетел внезапный шквал. В «Сиюцзи» этот эпизод также обрастает красочными подробностями и деталями. Вообще говоря, насыщенность «Записок» фантастическими, сказочными сюжетами – явление далеко не единичное: и в древности, и в Средневековье путешественники бестрепетно соединяли в своих описаниях то, что довелось увидеть им самим, с рассказами, слухами, легендами.
Вряд ли поэтому стоит удивляться стремительному насыщению сюжета о паломничестве в Индию Сюань-цзана элементами фантастики. Это произошло уже после его смерти, когда описания путешествия сделались непременной составной частью его биографий, получивших отчетливый житийный характер. В значительной степени способствовала скорому отделению правды от вымысла (вернее сказать, их тесному переплетению) канонизация Сюань-цзана, как бы санкционировавшая возможность всего необычайного, чуждого обыденности в его жизни и приключениях.
Этими чертами отмечены и самые первые по времени биографии, появившиеся еще при жизни Сюань-цзана, и более поздние. Среди них «Деяния Трипитаки, наставника Сюань-цзана, при Великих Танах», написанная монахом Мин-сяном; биографии Сюань-цзана в «Жизнеописаниях великих монахов» Хуэй-цзяо и в «Дополненных жизнеописаниях великих монахов»; а также «Жизнеописание наставника Трипитаки из монастыря Великого милосердия времен Великих Танов», созданное Хуэй-ли и Янь-цуном. Это не сохранившееся в Китае произведение было обнаружено в Японии, оно состоит из десяти глав, а отдельные отрывки из него известны (правда, в форме преданий) по своду конца Х века.
В «Жизнеописании» вполне достоверно рассказывается о многочисленных препятствиях, которые приходилось преодолевать путешественнику Сюань-цзану. Авторы изображают его существом необычайным, осененным небесной благодатью, а путешествие оказывается предприятием, в котором воплотился небесный промысел.
Постепенно биографические элементы в разного рода описаниях паломничества отступают на задний план; путешествие Сюань-цзана в его историческом облике становится лишь удобным поводом к занимательному, насыщенному приключениями и вымыслом повествованию. Начинается и фольклорное бытование сюжета. К ранним фольклорным произведениям, в основе которых – паломничество Танского монаха, относится «Сказ со стихами о Трипитаке, добывшем при Великих Танах священные книги», отпечатанный в Ханчжоу в XIII веке.
Язык и «Сказа» и «Записок» скорее литературный, нежели разговорный, черты последнего можно встретить лишь в диалогах, тогда как классические сказительские обороты в нем практически отсутствуют. Основной тип описания в «Сказе» – присущее поэзии описание в обобщенной форме, а повествование развивается по принципу простого соединения эпизодов, связанных между собой только единством темы и героев, герои перемещаются в пространстве, и вместе с ними движется сюжет. Вот типичный пример обобщенного описания (в переводе Б. Л. Рифтина): «Путешественники шли еще три дня и увидели городские ворота, наверху было написано: «Индия». Вошли и увидели: на улицах несколько башен, повсюду-повсюду благостный дух; толпы людей, лошадей, паланкинов, туда и обратно снующих; видно только, как дым ароматный стелется-стелется, как плоды и бутоны тяжелы-тяжелы, как вещи и твари там необычны, и редко где увидишь их в мире».
Интересно отметить, что в «Сказе» – наиболее раннем фольклорном памятнике о паломничестве Танского монаха, – главным действующим лицом фактически выступает сказочный Царь обезьян, а не Саюнь-цзан, реальная историческая личность. А поскольку Царь обезьян появляется в повествовании без всяких предварительных объяснений как уже хорошо известный знакомый образ, то можно предположить, что этот герой был широко известен задолго до появления «Сказа».
Жанровая неоформленность сюжета о паломничестве Сюань-цзана вместе с его бесспорной популярностью привлекла к нему внимание многих китайских драматургов. Появляется драматургическая версия сюжета, в формировании которой уже в Юаньскую эпоху (XIII—XIV вв.) принимают участие многие авторы. Однако ни одна из их пьес целиком до нас не дошла, они сохранились только во фрагментах, известных поздним антологиям. Единственная из сохранившихся драматургических версий путешествия Сюань-цзана, пьеса Ян Цзинсяня, однозначно воспринимается как художественная основа романа У Чэн-эня. Он повторяет целый ряд эпизодов (история младенца, принесенного рекой, Красный ребенок), сохраняет героев (Сунь У-кун, Ша-сэн, Чжу Ба-цзе и пр.). Однако ни одно из дошедших до нас произведений на сюжет паломничества Сюань-цзана не было единственным предшественником «Сиюцзи». Книга У Чэн-эня, словно губка, впитала в себя и оригинальные сюжетные ходы, и фантастические подробности, и заимствовала героев (причем не только главных, но и второстепенных). Однако У Чэн-энь не просто суммировал достижения предшественников. Он создал нечто качественно новое, оригинальное произведение, которым будут зачитываться еще многие поколения читателей – не только у него на родине, но и далеко за ее пределами.
«Сиюцзи» относится к произведениям крупной повествовательной формы. В беллетризованном виде она сложилась в Китае довольно поздно (XIII—XIV вв.). Эволюцию художественной прозы, которая привела к возникновению крупной повествовательной формы, можно проследить на примере «Сиюцзи».
В самых первых образцах повествовательной прозы, появившихся в Китае на рубеже нашей эры (иногда их называют «древними повестями»), уже был заложен один из конституирующих принципов возникшей несколько веков спустя повествовательной прозы – опора на историческое предание, тесная связь с историческим прототипом.
В Танскую эпоху складывается традиция устного профессионального сказа. Видимо, тогда впервые появились профессиональные рассказчики, исполнявшие произведения, в которых сочетались прозаическое повествование и стихотворные вставки – бяньвэнь.
Этот жанр был тесно связан с буддийской проповедью. По мнению многих исследователей, он и возник из устной проповеди для мирян, которая представляла собой чтение буддийских сутр с объяснением терминов и сюжетов (несмотря на существовавшие переводы сутр на китайский язык, они оставались малопонятными неподготовленным слушателям). Со временем отдельные сюжеты сделались своего рода ядром повествования, причем дидактическая сторона последнего отступила перед требованием занимательности стремлением увлечь слушателей.
Связь с буддийскими сутрами сохранилась не только в сюжетах, но и в самой форме бяньвэнь, сохранившей типичное для сутр соединение стихов и прозы, причем стихи не только дополняли прозу, но занимали в бяньвэнь равноправное положение: в стихах передавались диалоги, а также стихотворные повествовательные отрывки.
Со временем сюжетный арсенал бяньвэнь расширялся: в них использовались не только буддийские, но и традиционные китайские сюжеты. Постепенно сказители стали обращаться и к мирскому материалу, а ближе к эпохе Сун (X—XIII вв.) истории прошлых династий превратились в обширные историко-эпические повествования. Эти повествования на исторические и героические темы послужили основой для создания в конце сунского периода своеобразных «народных книг» (пинхуа). Постепенно, используя накопленный опыт организации крупных повествований в народных книгах, в литературе возникают обширные произведения, жанровую принадлежность которых точнее всего определить термином «роман-эпопея».
Опора на исторически достоверное событие (что вообще характерно для китайской литературы, проникнутой конфуцианским историзмом) была особенно необходима новым, нарождающимся жанрам, которым требовалось отвоевать себе место в жестко фиксированной жанровой системе китайской средневековой словесности. История паломничества в Индию, какими бы фантастическими подробностями она ни обрастала, сохраняла прочную связь с реальным путешествием за священными книгами, а личность Сюань-цзана – уже в ореоле легендарной святости – как бы дополнительно санкционировала правомочность сюжета.
Тип повествования, избранный У Чэн-энем, требовал, в отличие от исторически достоверных описаний путешествия в Индию, дополнительной сюжетной скрепы. Ею стала числовая символика, согласно которой Сюань-цзану отмерено в его паломничестве восемьдесят одно испытание: во-первых, искупление за грехи в предыдущих рождениях; во-вторых, своеобразная метафора мистического акта постижения вечной истины. (Об этом в конце книги напоминает бодисатва Гуаньинь: «Как же так! Ведь по учению Будды, чтобы войти во врата Истины и сделаться праведником, надо претерпеть девять раз по девять страданий, а этот монах перенес лишь восемьдесят злоключений – не хватает еще одного! » (гл. 99)).
Таким образом, сюжет «Сиюцзи» развивается как бы в двух планах: событийном и метафорическом. Оба эти плана тесно переплетены и взаимно мотивируют друг друга, хотя мистический план, выходя за пределы собственно «романного» времени (ибо он связывает нынешнее существование Сюань-цзана с событиями его предыдущих жизней), имеет в глазах средневекового читателя более важное значение. В самом деле, если бы не было мистической предопределенности, Сюань-цзан не отправился бы за священными книгами или не сумел бы их добыть. Тот факт, что в судьбе «романного» Сюань-цзана присутствует целенаправленная внешняя воля, совершенно не воспринимается как фантазия У Чэн-эня, как произвольное искажение биографии реального Сюань-цзана. Во-первых, вся шестисотлетняя эволюция сюжета происходила в направлении все более фантастической его интерпретации; во-вторых, даже применительно к историческому Сюань-цзану почти невозможно было говорить об отсутствии предопределения: иначе его постигла бы неудача.