На земле – день белый, солнышко, теплынь, а под землей холодно да темно. Ночная дорога – длинная. Притомился старичок, продрог.
«Что, – думает, – уж не повернуть ли мне назад?»
А тут, глядь, и кончилась нора: вышел он на простор.
Вышел и смотрит по сторонам, – как тут под землей нелюди живут? А как мы живем, так и они живут. Все у них есть – небо и земля, песок и вода, березки и камушки. Только чтó у нас черное, то у них белое, а чтó у нас белое, то черное. Всего-то и разницы. А так – худого слова не скажешь. И лес высоко стоит, и трава густо стелется – смотреть весело.
Идет сват Наум мимо поля по дорожке, – любуется на хлеба. Вдруг слышит: лошадь сгорготала! Он туда-сюда поглядел, так и есть – давешние кони! Забрались, татаре, в хлеб и хозяйствуют: не столько рвут, сколько мнут да топчут.
– А, голубчики, вот вы где!
Отломил он с березы ветку, выгнал коней на дорогу да и привязал их к дереву. А сам дальше пошел.
Идет, идет – видит, луга широкие, а на лугах стада пасутся. Справа-то все овцы, а слева-то все свиньи, и стережет оба стада змея. Свернулась на солнышке в три кольца и дремлет. А голову – нет-нет да и подымет: раз направо поглядит, раз налево.
Приметила змея незваного гостя да как зашипит… А сват, недолго думая, подобрал с земли острый камешек, прицелился и бросил. Свистнул камешек и будто ножиком голову змее срезал. Она и развернуться-то не поспела. А он дальше пошел.
Шел, шел, долго ли, коротко ли, а пришел наконец. Привела его дорожка к большому дому. Он – во двор. Пусто. На крылечко, в сени – никого! А в горнице шумно, гамно, посудой брякают, песни кричат… Хоть святых вон выноси!
Заглянул старичок в дверь: полным-полно. Народу – что людей! И все такие сытые, гладкие… Кто по-городскому одет, кто по-деревенскому, а у всех одежа чистая, хорошая. Бедных вовсе не видать.
И что за господа под землей живут? Поглядел он, поглядел, и екнуло у него сердце. Глаза-то у господ у всех, как у одного, – черные, без белка. Будто уголь черны, будто уголь горят. Ясное дело – черти!
Попятился старик, да поздно. Приметили его хозяева.
– А-а! – кричат. – Сват Наум пришел! Иди сюда, сват! Садись, сват! Там не доел – здесь доешь! Там не допил, здесь допьешь! Там не допел – здесь допоешь!
И уж за рукава его хватают.
Делать нечего, собрался он с духом.
– Хлеб да соль! – говорит. И шагнул через порог.
Раздвинулись черти, дали ему место на лавке.
– Ну, ну! – кричат. – Угощайся! Больше гостей на свадьбе, больше веселья.
Посмотрел сват по сторонам, покачал головой.
– Это разве свадьба, – говорит. – Были бы у вас поминки, тогда дело другое. На поминках-то оно водится, что в дому гости, а хозяин на погосте. А свадьба без молодых не бывает.
Перемигнулись черти черными своими глазищами, рассмехнулись. А один, горбатый, седой, говорит:
– Наши молодые покуда наверху, за своим столом сидят, а придет время – и за наш угодят. Дай срок!
– Какие же это молодые? – спрашивает сват.
– Эвона! Сам сватал, а не знает. Какие у вас, такие и у нас.
– Вон что! – Примолк сват. Сидит на лавочке, примечает. Ишь ты! Ведь и впрямь накрыт у чертей свадебный стол, да мало того, что свадебный, точь-в-точь такой, как наверху, у богатого тестя: там поросята молочные, и здесь – молочные, там уха с головизной, и здесь – с головизной, с чем там пироги, с тем и здесь пироги…
– А вот чего я в толк не возьму, – говорит сват, – какая вам радость чужую свадьбу справлять? Не великое веселье – во чужом пиру похмелье.
– Что за чужой пир? – отвечает горбатый. – Нынче наш праздник. Как узнает тесть, что у зятя ни гроша за душой, так и начнет он его поедом есть. А муж на жене станет сердце срывать, а жена муженька попрекать, а все втроем – свата дорогого ругать, ко всем чертям посылать… А нам того и надобно. Где свары да ссоры – тут уж наша пожива, наша добыча! Так-то, сватушка!
Тут один молоденький чертик обиделся, да как закричит:
– Какой это сватушка! Не он сватал, – я сватал. Кабы не дал я жениху коней на свадьбу, не едать бы вам нынче свадебных пирогов.
– Э, нет, – говорит сват. – Не тот мастер сватать, кто сватает конем, а тот, кто сватает умом. Были бы у меня такие лошадки, как у вашей милости, я бы за своего жениха царевну высватал, а не то что…
– Думаешь, умнее черта быть?
– Умней, может, и не умнее, а глупей – так, может, и не глупее!
Подмигнул молодой черт всему своему проклятому братству и говорит:
– Что ж, давай потягаемся, кто кого умней. Загадаю я тебе загадку. Угадаешь – полную шапку золота насыплю и домой отпущу. Не угадаешь – останешься здесь на веки вечные, служить мне будешь! Идет?
– Идет.
– Ну, вот тебе загадка: с копытами, а не конь, с хвостом, а не пес, с рогами, а не козел, о двух ногах, а не человек. Угадаешь?
– Как не угадать! – отвечает сват. – Обидно даже! Видно, вы наш умок ни во что не считаете.
– Да ты не финти! Говори, коли гадал!
– Что ж говорить? Где загадка, там и отгадка. Самая это ваша милость в полной форме.
Захохотали черти. Копытами стучат, рога расправляют, хвосты кажут. Смотреть страшно!
Зажмурился сват Наум, встал с места – и к дверям.
А молодой черт его за полы хватает.
– Погоди! – кричит. – Эта загадка и вправду легкая. Я тебе другую загадаю.
Рассердился сват.
– Это против уговору, – говорит. – Ну, да ладно. Хочешь умом хвастаться, хвастайся. Только уж теперь мой черед. Я загадку загадаю, а ты отгадывай.
– А заклад какой?
– Да все тот же: отгадаешь, останусь у вас навечно копыта твои чистить, не угадаешь, мне вольная воля, да шапка золота, да в придачу, что спрошу. Идет?
– Идет.
– Ладно. Слушай. Шел я путем-дорогой, видел: добро добро топчет. Взял я добро да и выгнал добром добро из добра. Добро из добра от добра убежало. Угадывай!
Стоит черт, с копыта на копыто переступает.
– Что? – говорит. – Как ты сказал? Добро добром из добра… Ума не приложу… Это, видать, от Писания. Нам, чертям, эдакое и угадывать зазорно.
– Стало быть, не знаешь? Ладно, мой заклад. Или, может, хочешь – еще одну загадку загану? Угадаешь – все насмарку, у тебя останусь. Не угадаешь – уйду и что приглянется с собой возьму. Идет?
– Идет.
– Слушай. Шел не путем, не дорогой, видел: зло добро стережет. Взял я зло да злом зло и ударил. От того зла злу конец пришел. Угадаешь?
Мнется черт, хвост ниже земли опустил.
– Это, – говорит, – опять от Писания. Откуда мне знать?
– Стало быть, мой заклад?
– Выходит, твой!
– Ну, сыпь золото в шапку!
Насыпал черт полный картуз до самого верху.
– А в придачу-то что берешь? – спрашивает.
– А тое самое добро, что из добра выгнал.
– Да полно тебе загадки загадывать – толком говори!
Засмеялся сват.
– Видел я, – говорит, – давеча в хлебах лошадок наших свадебных. Взял добрую погонялку да и выгнал добро из добра. Вот мне этих коньков за первую загадочку и пожалуйте.
– Ладно, пусть твои. А за вторую что?
– А как шел я к вам, так приметил два стада: справа-то все овечки, а слева-то все свинки. И сторожит оба стада змея. Вы уж не гневайтесь – змейку-то я камешком прикончил. У вас, чай, и без нее этого зла довольно. А свинок да овечек мне бы с собой прихватить!
– Ишь ты, хитрый какой! – говорят черти. – Да что с тобой поделаешь, бери!
Поклонился сват.
– Счастливо оставаться! – говорит. И на крыльцо.
Смотрит – что такое? Пусто кругом. Ни тропы, ни дороги, – одна трясина.
– Как же быть-то? – спрашивает сват. – Где у вас тут обратная дорога?
– А на что нам обратная дорога? – говорят черти. – От нас обратно не ходят.
– Да ведь мне наверх надо! И со всем добром. Неужто мне здесь на коне гарцевать да свиней пасти.
Усмехаются черти:
– А что тебя держит? Иди. А не хочешь идти – на коне скачи. Ишь, кони-то у тебя какие! Царские!
Призадумался сват Наум.
– Так, – говорит. – Кони царские, стада барские, а идти, видать, некуда. Ну, что ж, останусь у вас век вековать.
Достал он из кармана веревочку и дает один конец молодому черту.
– Подержи-ка, братец!
Тот удивился, взял. А сват Наум так и эдак веревочку натягивает, то вдоль, то поперек.
– Отсюда – туды – две сажени, – говорит. – Оттуда – сюды – три…
– Ты что это меришь? – черти спрашивают.
Поглядел на них сват Наум скóса.
– Как это что? – говорит. – Местность мерю. Келейку ставить хочу. А поживем да попривыкнем, так и цельный монастырь построим. Чай, у вас не праведники живут, а грешники. Надо же им грехи-то замаливать…
Всполошились черти.
– Пошел ты от нас прочь, – кричат, – со своим с монастырем. Навязался на нашу голову! Гоните его, братцы! Гоните! Что смотрите!
Да как дадут ему в спину пинка…
Перышком взвился сват Наум и полетел. Сколько летел – неизвестно, куда летел – неведомо… Закрылись у него от страха глаза, и ничего он не видел. Только слышал, как ветер в ушах свистит.
И вдруг, батюшки-светы! Летел будто вверх, а упал вниз. Брякнулся оземь и открыл глаза.
Видит – полная ночь кругом, с неба месяц светит, и стоит он перед теми самыми воротами, откуда днем ушел. Рядом кони дремлют, а свиньи да овцы по всей дороге полегли – конца краю не видать. Ну, он хозяев будить не стал, а дождался утречка. Чуть солнышко встало, заходит в дом и говорит:
– Вот что, хозяева, пришел я к вам не без горя, да и не без радости. Пока мы здесь свадьбу играли, погорел женихов двор. Как есть – погорел, до щепочки. Только и выручил я из пекла, что овец, да свиней, да жениховых коней, да вот старую шапку и золота охапку. Получайте свое!
Потемнел было тесть. «Вот, – думает, – выдал дочку за богача, а он – погорелец. Приведет в дом пару овец да паленую свинью – и взятки гладки».
А как вышел за ворота, да поглядел – сразу и обмяк.
– Зятюшка, дорогой, – говорит, – не горюй, оставайся у меня в доме жить. Мне же и с дочкой расставаться жалко. В тесноте, да не в обиде…
Поклонился зять тестю:
– Твоя воля, батюшка. Останусь. Только я ведь не один. Мой сват мне заместо отца родного, я без него и шагу не ступлю.
– А мы и ему поклонимся, – говорит тесть. – Кланяйся, дочка, проси свата нашим домком не побрезговать.
Молодая кланяется, а молодой еще ниже.
– Оставайся с нами, сват Наум, наставляй нас на ум!
Ну что ж, погордился сват, сколько следует.
«Что вы да что вы!» – говорит. А потом и согласился.
Так и зажили они вместе тихо да мирно – себе и добрым людям на радость, а чертям – нáзло.
Петров день
Вот, говорят, в прежние-то времена Господь часто по земле ходил. Примет какое ни на есть мирское обличие и ходит меж нас, грешных, сердца испытует.
Неспорно, нынче в эдакое плохо верится. А как подумаешь, дак ведь и вера – тоже! Дело темное! Недалеко ходить – было времячко, что люди – вон по железной дороге ездить опасались, картошечку кушать отказывались, табак курить за грех почитали. Верится, ай нет? А ведь было!..
Ну вот, стало быть, соскучился Господь на небесах. Мудреного нет: тоже, поди, человеком был. Какая ни есть, а прилюбилась ему, значит, земля.
Он и говорит апостолу Петру:
– Петр, а Петр, давай-ка мы с тобой, братец, на землю сходим, поглядим, как там да что. Ну! Какое твое мнение?
Апостол Петр отвечает:
– Сходить-то можно, да вот служба как? Мне райские двери сторожить надо.
– А что – двери? Не убегут двери.
– А ключи куда?
– Ключи на гвоздик повесь.
– А возьмет кто?
– Ну, кому тут взять! Народ кругом праведный.
А Петр-апостол сомневается:
– Праведный, праведный! Как соблазну нет, так и праведный. А как найдет искушенье, откуда и грешники взялись! Нет уж, лучше не искушать. Бес, он тоже силен!
Покачал головой Господь:
– Маловер ты, Петр. Был маловер, маловер и есть. Ну, коли опасаешься, под порог спрячь. Вон щелочка-то…
– Разве что под порог!..
Спрятал апостол Петр ключи под порог, щелку щепочкой заткнул, и пошли себе.
Ну вот, значит, идут они в самом то есть рабском виде: лапотки плохонькие, одежонка еле держится, на боку – сума…
Апостолу было обидно.
– Что ж это мы, – говорит, – Господи? Хуже последнего нищего?..
А Господь ему:
– А как в Писании про последних-то сказано?
– Последние будут первыми.
– То-то!
Апостол и примолк.
Ну, вот ходят это они, смотрят, разговоры разговаривают. Где утешут, где присоветуют, где просто слово доброе скажут, – время-то и бежит.
На ночь глядя пришли они в деревню.
Притомился Господь. Сел у крайней избушки на завалинку и говорит:
– Постучись, Петр. Авось либо ночевать пустят.
Изумился Петр-апостол.
– Полно те, Господи! В эту избенку-то ночевать!
– А чем тебе избенка нехороша?
– Да ведь бедность, Господи! Хуже этой избы, кажись, во всей деревне нет. Того и жди – развалится.
– Стоит покуда.
– Нет уж, Господи, воля твоя, а я в другую избу постучусь.
– Это в какую же?
– А вон отсюда видать – не изба, хоромы! Там и ночевать пристанем.
– Да ведь не пустят!
– Как не пустят? Там и места и добра – всего много. А здесь, прости Господи, – босоты да голоты понавешаны шесты. Анбары – ветром полны.
Махнул рукой Господь:
– Ладно уж. Покуда не научишься, умен не будешь. Ступай, стучись.
Пошел апостол Петр. Пошел да и пропал. Час ходит, другой ходит… Уж на что Господь долготерпелив, а и то соскучился, вздремнул на завалинке.
А времячко-то идет. Вовсе темно стало, холодно – ночь полная… Тут и воротился апостол Петр. Сел подле Господа одесную и молчит, разбудить боится. Да Господь и в тишине слышит. Открыл глаза, оборотился к апостолу и спрашивает:
– Ну что, Петруша? Пошли ночевать?
– Да куды, Господи? Правда твоя – не пускают ведь. Почитай, всю деревню обошел, только и слышал: «Проваливай, да проваливай! Много вас таких-то!» А того и не знают, что един Бог в небе…
– Ну а в том, богатом-то доме как? В хоромах-то?
– И не спрашивай, Господи! Так обругали, что и сказать совестно. И побирушки-то, и воры, и бездельники… Мне, апостолу, и повторять зазорно. Истинно – нет стыда у людей: корки жалеют, углы берегут… А ведь хозяйство какое богатое!
Вздохнул Господь:
– А что в Писании-то про богатых сказано?
– Легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому в Царствие Божие.
– То-то. Забыл ты Писание, Петр!
– Помилуй, Господи! Да меня ночью разбуди, я каждую букву помню.
– Что ж ночью? Во сне ума не надобно. Ты днем помни.
Встал Господь и постучал в дверь:
– Милость ваша… родителям Царство Небесное… Пустите странников ночку переночевать.
Глядь – отворили дверь.
Вышла на порог хозяйка.
– Заходите, странички, заходите, Господь с вами… Ночка-то нынче холодная, росная… Грейтесь!
Зашли. Поглядел апостол кругом: ох, бедно живут! Корочку попросить – и то стыдно.
А хозяйка уже хлопочет, на стол собирает.
– Вот, – говорит, – хлебца краюшечка, вот – кваску, вот – капустки. Не осудите, странички. Был хозяин жив, все у нас было. А нынче сами едва перебиваемся.
Кланяется ей Господь:
– Спасибо, хозяюшка! Много довольны.
А Петр-апостол не вытерпел.
– Эх, – говорит, – горяченького бы сейчас! Озябли мы!
Призадумалась хозяйка. На печку поглядела, на ребятишек, на странников… А потом и говорит:
– Видно, не зря вас Господь нынче-то привел. Завтра у нас праздник – Петров день. Престол справляем. Так я для праздника ребятишкам-то похлебки наварила. Да авось и без похлебки сыты будут. Кушайте, странички, на здоровье. В печке-то не простыло.
Подала на стол чашку с похлебкой и маслица влила.
– Надо бы, – говорит, – побольше, да нету больше. Не осудите.
– А завтра что есть будете? – апостол спрашивает. – В Петров-то день?
– А что Бог пошлет…
Взялись они за ложки.
– Петр, а Петр? – Господь говорит. – Ведь хороша похлебка?
А Петр-апостол только усмехается.
– Это, – говорит, – батюшка, с голоду так оказывает. А хорошенько распробовать, так и слова доброго она не стоит, похлебка эта. Варена на праздник, а вовсе постная, жиру и не видать.
Поглядел на него Господь строго.
– Ой ли? – говорит. – А ну, считай, сколько в чашке глазков плавает. Со вниманием считай!
Стал считать апостол.
Считал-считал, сбился.
– Тьфу, прости Господи, – говорит, – да разве их сосчитаешь! Ведь не монета – масло! В очах рябит…
– Ну, коли рябит, круглым счетом говори!
– Круглым счетом – до сотни будет.
– Не меньше?
– Да и не больше.
– Ладно. Подай мне суму.
Подал суму апостол Петр, а Господь пошарил в ней рукой и достает горсть золотых. Положил на стол.
– Считай, Петр, не масло – монета.
Тот сосчитал.
– Ровно сто будет.
– Не меньше.
– Как раз.
– Ну, – говорит Господь вдовице, – это тебе, голубушка. Прими, сделай милость.
А та не берет.
– Господи! За что же это?
– А за похлебку. Сколько глазков – столько и монет.
– Что ты, батюшка! Да разве оно стоит?
– Стоит, милая, стоит, не сомневайся. Еще мы у тебя в долгу – дай срок, разочтемся. А пока суд да дело, покажи-ка ты нам, где ночь ночевать. Устали мы.