Следовательно, телесный опыт и особенно впечатления сознания должны занять свое место среди условий психической и умственной жизни, которые нужно учитывать психологам. И спиритуалист, и ассоцианист должны быть «церебралистами»1, то есть, по крайней мере, признавать, что некоторые особенности их излюбленных принципов объяснимы лишь тем, что законы мозга являются определяющим фактором результата.
Итак, наш первый вывод: психология должна хотя бы в некотором объеме включать физиологию мозга.
Психолог должен быть нейрофизиологом и в другом смысле. Психические явления не только обуславливаются физическими процессами a parte ante2, но и … ведут к ним a parte post3. То, что они ведут к действиям, конечно, общеизвестно, но я имею в виду не просто произвольную и намеренную работу мышц. Психические состояния могут менять диаметр кровеносных сосудов, вызывать аритмию или влиять на еще более тонкие процессы в железах и внутренних органах. Учитывая это обстоятельство, а также последствия психических состояний в отдаленном будущем, можно сформулировать общий закон: не бывает перемен в психике, которые не сопровождались бы физическими изменениями или не влекли их за собой. Мысли и чувства, скажем, те, что вызываются данными печатными знаками в мозгу читателя, не только вызывают движение его глазных яблок и возникновение артикуляции, но когда-нибудь заставят его высказаться, занять чью-либо сторону в споре, дать совет или выбрать книгу для чтения совсем иным образом чем, если бы эти знаки никогда не отпечатывались на сетчатке его глаза. Следовательно, психология должна учитывать не только предшествовавшие психическим состояниям условия, но и проистекающие из них последствия.
Но действия, продиктованные сознательным разумом, могут в силу привычки достичь такого автоматизма, что будут казаться совершаемыми бессознательно. Стоять, ходить, застегиваться и расстегиваться, играть на фортепьяно, говорить и даже молиться можно, когда ум занят чем-то другим. Рефлексы самосохранения безусловно полуавтоматические, животный инстинкт, по-видимому, тоже. Тем не менее, они напоминают разумные действия, поскольку приводят к тем же целям, к которым разум животных намеренно стремится в других ситуациях. Должна ли психология изучать машинальное и вместе с тем целенаправленное поведение?
Граница сознания и психики, безусловно, размытая, зыбкая. Поэтому встает вопрос: не лучше ли, отбросив всякий педантизм, позволить самой науке быть столь же зыбкой, как и ее предмет, и рассматривать явления, подобные этим, если при этом мы можем пролить свет на главный предмет нашего изучения? Полагаю, что мы на это способны, и очень скоро это станет ясно; как и то, что мы гораздо больше выигрываем, толкуя наш предмет широко, нежели узко. На определенной стадии развития всякой науки некоторая степень размытости лучше всего сочетается с плодотворностью. Вообще, из всех новейших формулировок больше всего пользы психологии принесло утверждение Спенсера: сущность психической и физической жизни едина и представляет собой «приспособление внутренних связей к внешним». Подобная формулировка – сама неопределенность, размытость; но поскольку она учитывает, что психика существует в окружающей среде, которая активно на нее воздействует и которой она, в свою очередь, противодействует; поскольку она ставит психику в центр всех ее конкретных связей, она куда более плодотворна, чем устаревшая «рациональная психология», где душа понималась как нечто обособленное и самодостаточное, и рассматривалась лишь ее природа и свойства. Оставляя в целом эти области науки физиологам, позволю себе вольность совершить вылазки в зоологию или в чистую нейрофизиологию, которые могут быть полезными для наших целей.
Можем ли мы более четко определить, как между воздействием на тело извне и реакциями самого тела на внешний мир вклинивается психическая жизнь? Рассмотрим некоторые факты.
Если рассыпать на столе железные опилки и поднести к ним магнит, то, пролетев небольшое расстояние по воздуху, они прилипнут к его поверхности. Наблюдая это явление, дикарь объяснит его как результат влечения или любви между магнитом и опилками. Но если закрыть полюса магнита бумажной карточкой, опилки прочно приклеятся к ее поверхности, не понимая, что ее можно обогнуть по краям и тем самым вступить в более тесный контакт с предметом своего влечения. Возьмите ведро с водой и подуйте в трубку: пузырьки поднимутся со дна ведра к поверхности и смешаются с воздухом. Их поведение опять же можно поэтически истолковать как стремление пузырьков воссоединиться на поверхности воды с родной атмосферой. Но если вы перевернете кувшин вверх дном и опустите его в ведро, он заполнится водой, пузырьки поднимутся и разместятся на дне кувшина, не имея доступа к воздуху. Если бы они слегка отклонились от первоначального курса или спустились к краям кувшина, когда на их пути возникла преграда, они легко бы вырвались на свободу.
Если мы перейдем от поведения неживой материи к поведению живых существ, то мы увидим разительное отличие. Ромео влечет к Джульетте так, как магнит притягивает опилки; и если между ними не возникает препятствий, он движется к ней напрямик, как они к магниту. Но, если между ними воздвигнуть стену, Ромео и Джульетта не будут тупо прижиматься к стене с двух сторон, как опилки к магниту с закрытыми бумагой полюсами. Ромео скоро найдет окольный путь: перелезет через стену или придумает что-то еще, чтобы прильнуть к губам Джульетты. Путь, по которому движутся опилки, точно известен. Достигнет ли Ромео цели, зависит от случая. У влюбленного твердо поставлена цель, путь же может бесконечно меняться.
Представим себе, что живая лягушка очутилась в положении наших пузырьков, то есть на дне кувшина с водой. Необходимость дышать вскоре заставит ее устремиться к природной атмосфере, и она отправится к цели кратчайшим путем, то есть поплывет вертикально вверх. Но если над ней перевернуть кувшин, она не станет, подобно воздушным пузырькам, долго прижиматься носом к непреодолимой преграде над собой, но начнет рьяно обследовать окружающее пространство, пока вновь не опустится ко дну и не отыщет путь в обход края сосуда к желанной цели. Опять же перед нами четко поставленная цель и меняющиеся средства!
Подобные контрасты между поведением живой и неодушевленной материи привели к тому, что люди стали вообще отрицать наличие конечных целей в материальном мире. Сегодня никто не предполагает возможность любви и влечения между частицами железа или воздуха. Сейчас никто не считает, что конечный итог какой-либо активности, которую они могут проявлять, является идеальной целью, руководившей этой активностью с самого начала и подталкивающей или втягивающей ее в существование посредством a fronte4. Это окончание, напротив, считается просто пассивным результатом, выброшенным в существование a tergo5, не имевшим, образно говоря, права голоса при собственном зачатии. В мире неживой материи просто изменяя начальные условия, вы можете получать различный итоговый результат. Но когда мы имеем дело с разумными существами, перемена условий меняет вид активности, а не достигнутый результат; поскольку здесь понятие о неосуществленной еще цели действует заодно с условиями, определяя какой будет эта деятельность.
Предвосхищение будущих результатов и выбор средств для их достижения являются, таким образом, характерной чертой и критерием психики. Все мы пользуемся этим тестом, чтобы провести различие между разумным и механическим действием. Мы не наделяем разумом палки и камни, поскольку они никогда не действуют ради чего-то, но лишь под воздействием внешней силы, не имея выбора и потому – безучастно. Поэтому мы, не колеблясь, называем их бесчувственными.
Именно так мы формулируем наш взгляд на важнейший из философских вопросов: является ли Космос по своей внутренней природе проявлением мыслящего разума или абсолютно бездушным чистым и простым внешним явлением? Если, размышляя об этом, мы не можем избавиться от ощущения, что космос представляет собой царство конечных целей, что он существует для чего-то, то мы полагаем разум в его средоточье и обретаем религию. Если, напротив, обозревая его неизбывное движение и изменение, мы можем представить себе настоящее как простое механическое произрастание прошлого, происходящее без всякой связи с будущим, то мы атеисты и материалисты.
Психология и научные исследования
Хэдли Кэнтрил (Hadley Cantri), Адельберт Эймс Мл. (Adelbert Ames, Jr.), Альберт Х. Хасторф (Albert H. Hastorf) и Уильям Х. Айлсон (William H. lllelson)
Традиционные научные принципы – то есть цели, задачи и методы исследования – не могут удовлетворить требованиям нашего кризисного времени, поэтому наука не сумела использовать свои возможности и выполнить свои обязанности. Общепринятые представления о том, что такое естествознание и для чего оно существует, устарели и нуждаются в коренном пересмотре.
К. Дж. Херрик (1949)Природа научного исследования
В современной интеллектуальной атмосфере чувствуется настоятельная необходимость более адекватного понимания человека и его общественных связей. Людей все больше беспокоит вопрос о том, помогут ли психологи и специалисты по общественным наукам решить проблемы, вызванные нашими технологическими успехами и стремительными социальными переменами. К сожалению, суждение Херрика (C.J. Herrick) о естествознании в еще большей степени относится к наукам о человеке – психологии и общественным наукам, в целом. Кроме того, специалисты в этих науках, в отличие от физики, не пришли к единому мнению о том, что представляют собой достоверные научные исследования.
Очевидно, что наше понимание человека может возрастать только тогда, когда мы расширяем эмпирическое знание и совершенствуем свои формулировки с помощью исследований, значимость которых доказана. Прежде чем это станет возможно, мы должны научиться понимать научный процесс, в ходе которого делаются открытия. Но иногда стремление ученого создать хорошую репутацию своей области уводит его от самого научного процесса и тормозит понимание и совершенствование научных методов. В дальнейшем мы попытаемся прояснить наш взгляд на природу научного исследования в тех областях, которые прежде всех остальных отвечают за мысли и поведение человека. Лишь тогда такое исследование выполнит то, что мы вправе от него ждать.
Прежде всего, рассмотрим природу научного познания, чтобы понять, почему человек занимается научной работой; во всяком случае, какому назначению она служит и какие стадии включает. Далее мы покажем различие между научным познанием и научным методом; это различие необходимо для того, чтобы избежать некоторых ловушек и обеспечить научный прогресс. Затем постараемся указать на некоторые специфические следствия, которые может извлечь для себя психология при лучшем понимании природы научного познания и роли научного метода, и попробуем определить, до какой степени наука может быть «объективной». Наконец, будут высказаны некоторые предложения, способные ускорить научные исследования, чья цель – лучше понять человека.
Очевидная причина научного исследования та же, что и любого другого – решить некую задачу. Научное познание не может быть понято, если его поднять на пьедестал и рассматривать как нечто далекое и чуждое нашей повседневной жизни. «Наука, – говорит Конант (Conant, 1947, с. 24), – рождается из других прогрессивных видов человеческой деятельности, и в результате благодаря экспериментам и наблюдениям появляются новые понятия».
Эта деятельность происходит в среде, включающей в себя людей, памятники материальной культуры, явления природы. Единственный контакт человека с этой средой осуществляется через его органы чувств, и те впечатления, которые сообщают ему чувства, представляют собой криптограммы6 в том смысле, что они не несут никакого значения, пока между ними и целенаправленной деятельностью человека не возникнет функциональной взаимосвязи. Мир, который творит для себя человек посредством того, что Эйнштейн называл «свалкой ощущений», – это мир, обретающий некоторый порядок, структуру и смысл по мере того, как человек создает, проверяя на опыте, систему предположений и ожиданий, взяв ее за основу своих действий.
Человек воспринимает любое конкретное событие, исходя из всей суммы предположений, сведений и познаний об относительно определенных свойствах окружающей среды, которые ему известны из прошлого опыта. Но поскольку среда, в которой человек осуществляет свои жизненные транзакции7, непрестанно меняется, любой человек постоянно совершает промахи и пытается от них избавиться. Предположения и допущения о мире («картина мира» – the assumptive world), которые человек привносит в конкретную ситуацию, в свое «сейчас», не может раскрыть ему смысла непрестанно возникающих неопределенных значений, поэтому он совершает промахи, недостаточно понимая условия, порождающие то или иное явление, и теряет способность действовать эффективно и целенаправленно.
Пытаясь осмыслить эту неадекватность и ответить на вопрос «почему?», то есть найти причины неэффективности нашей целенаправленной деятельности, мы встаем на позиции научного познания. В качестве ученого человек старается понять, какое свойство окружающей среды ответственно за сбой, а затем призывает имеющиеся в его распоряжении знания, которые по смыслу связаны с пониманием установленной, предсказуемой природы именно этого явления. Современный человек пользуется научным методом как инструментом, потому что он эмпирически обнаружил, что его понимание может возрастать и он может действовать более эффективно, если в своих поисках руководствуется знанием об установленных свойствах воспринимаемого мира.
Процессы, которые включает в себя научное познание, можно описать следующим образом: (1) ощущая недостаточность концептуальных свойств нашей «картины мира» (assumptive world), мы сталкиваемся с задачей, на которую должны найти ответ; (2) мы определяем все аспекты явления, которые могут иметь отношение к задаче, т. е. устанавливаем свойства, без которых данная функциональная деятельность не существовала бы; (3) из различных, предположительно участвующих в нем аспектов, мы выбираем наиболее важные с точки зрения произошедшего сбоя, те, что послужат основными критериями, которыми мы можем манипулировать; (4) мы вырабатываем метод изменения тех аспектов, которые избрали в качестве переменных или основных критериев, и соответственно проводим наше эмпирическое исследование; (5) мы видоизменяем нашу картину мира, исходя из эмпирических данных, касающихся обоснованности формул, с помощью которых была решена поставленная задача.
Решение непосредственной задачи автоматически вызовет новые сбои, так что описанный выше процесс будет постоянно повторяться.8 Точнее говоря, научное познание, по-видимому, выполняет две главных функции для человека. Во-первых, оно обеспечивает его массой так называемых «научных фактов». Сюда входит современное понимание установленных, предсказуемых свойств природы, которые он использует для предсказания и контроля. Существуют, в основном, две разновидности этих научных фактов: 1) общие положения о взаимосвязях детерминированных свойств природы, причисляемых нами к «научным законам»; в естественных науках они выражаются математическими формулами; 2) приложение этих общих законов к конкретным ситуациям в целях проверки, специального прогноза или контроля. Характерной чертой всех этих обобщенных научных законов является то, что они выявляют предсказуемые аспекты различных явлений, когда бы и где бы они ни происходили, независимо от конкретных ситуаций.