Вдалеке, в начале ярко освещенной аллеи, уже маячил силуэт. Новый гость ковылял медленно, и чем дольше Артем его разглядывал, тем сильнее уверял себя, что спит. Мужчина был невысок, промокший рабочий комбинезон казался черным, лип к телу и поблескивал. Вместо правой ноги из оборванной ниже колена штанины торчал толстый металлический прут. При ходьбе он с размаху вколачивался в асфальт, и в воздухе повисал звонкий вибрирующий звук. Неужели это правда он? Артем не мог отвести глаз от призрака. А что это там у него? Еще один штырь торчит на месте кисти левой руки?..
То ли капля дождя повисла на реснице, заставив Артема моргнуть, то ли на мгновение погасли все фонари в парке. Все исчезли. Аллея оказалась пуста. Бугай за спиной мальчишки от удивления вздохнул, хватка его руки ослабла, а розочка уже не упиралась в горло. Артем понял, что может сбежать.
Лысый вскрикнул, толкнув мальчишку. Тот отскочил и развернулся. Крик сменился протяжным хрипом, а тот перешел в нечто утробное, клокочущее. Разодрав майку, из живота громилы вылез стальной прут. Сначала показалось, будто сквозь белую ткань сочится густое машинное масло, собирается и каплет с ребристого металла на землю. Потом, поймав блик электрического света, кровь блеснула алым, ярко и неестественно. Тело здоровяка колыхнулось, и стержень с хлюпом нырнул обратно в рану. Лысый грузным мешком повалился на асфальт. Позади стоял призрак механика, погибшего здесь в прошлом году.
Артем не мог пошевелиться. Только сердце пыталось вырваться, вышибить грудную клетку и убежать. Остальные внутренности, кажется, наполнились цементом, отяжелели и застыли.
Фигура привидения осветилась красным. Это зажглись огни аттракциона у него за спиной. «Адский поезд». Красные лампы погасли, врубились синие. Затем снова красные, снова синие. Отблески раскрашивали лужи, ложились на плечи мужчины, очерчивали каждую складку его спецовки. Тень съела лицо. Смотрел ли он сейчас на Артема? Должно быть, смотрел. Спустя несколько секунд он медленно развернулся и, гулко тюкая протезом, шагнул под арку с вывеской «Вход». Пропал за поворотом. Решетчатые ворота «Адского поезда» остались распахнуты.
Рядом с мертвым телом на асфальте намокал крохотный прямоугольник бумаги. Артем сунул руку в карман. Выпал! Краем глаза он уловил движение. А может, просто почувствовал мурашками на спине. Наверное, это помогло сдвинуться с места. Он быстро наклонился, схватив выпавший билет, затем преодолел арку и только тут решился оглянуться. Троица демонов вернулась: гигант шел слева, справа подбирался прыгун, по центру крохотными шажками приближалась девочка в платье. Мальчик поспешил укрыться за ограждением аттракциона, взошел на укрытый навесом и погруженный во мрак перрон. Вагонетка была готова, сиденья пустовали, за исключением одного. Механик не повернул головы. Ждал. Стараясь скрыть дрожь, сжимая билетик в руках, Артем уселся рядом.
– Вы меня помните? – Артем так тихо пробормотал эти слова, что не был уверен, сорвались ли они с уст или так и остались невысказанными. Колени прижало перекладиной, словно капкан захлопнулся. Что-то протяжно зашипело, вагонетка тронулась, плавно набирая ход.
Труп на соседнем сиденье слегка покачнулся. Под перестук колес вагончик занырнул в сине-красное мерцание, и теперь можно было разглядеть неподвижное лицо механика. Короткие слипшиеся волосы, складчатый лоб, кустистые брови. Веки полуопущены, трещинки морщин расходятся от уголков глаз. Отвисшие небритые щеки и недовольный рот. Обыкновенный, в общем-то, мужик под пятьдесят.
– Я ходил сюда… – произнес Артем громче, но ужас тотчас оборвал его, крепко схватив за горло. Он хотел сказать, что ходил сюда все прошлое лето, чтобы увидеть его, механика, ходил каждый день, поджидая, когда тот отправится чинить очередную поломку на аттракционах. Ходил и смотрел издалека, надеясь однажды решиться подойти ближе. Артем не смог этого сказать, потому что увидел, как мешки под глазами привидения подрагивают, съезжая вниз, оголяя сначала глазные яблоки, а затем и мерзкие рубиновые ниточки мышц. Кожа отслаивалась и сползала с лица, будто резиновая маска.
Вагонетка взобралась на первый пригорок, перевалила его и с шумом ухнула вниз. Кажется, высота здесь стала больше, чем была днем? Артем вцепился в поручень и снова взглянул на собеседника. У того беззвучно шевелились губы.
– Мама говорила… – только и сказал Артем. А хотел сказать, что мама говорила, будто отец их бросил и уехал в другой город, будто у него там другая семья, но Артем видел фотографии и узнал механика. Или думал, что узнал. Нижняя губа мертвеца опустилась, обнажились неровные мелкие зубы, сцепленные вместе. Кусок кожи и жировых наслоений отклеился и соскользнул с подбородка, плюхнувшись на колени хозяина. Затем отвалилась щека. Артему захотелось кричать, слезы выдавливали глаза изнутри, он отвернулся.
Внизу по металлическому скелету, поддерживающему хребет из рельсов, карабкалась тварь в длинной белой футболке. Чуть дальше на соседних путях выпрямился великан, он обернулся и протянул длинные угловатые грабли рук, намереваясь, кажется, схватить мчащуюся вагонетку. Тут Артем завопил так, что заболело горло.
Внезапно вся конструкция «Адского поезда» задребезжала, рельсы с оглушительным скрежетом выгнулись горбом. Вагонетка взмыла вверх, оставив гиганта далеко внизу. Артем кричал и кричал, пока безумный серпантин сам собой вырастал перед ними. Небо хлестало ледяными брызгами и загоралось то синим, то красным. Наконец подъем достиг пика, и перед тем как обрушиться вниз, мальчишка сумел выдохнуть:
– Дерьмо собачье.
А потом, оглянувшись на улыбающихся тварей, успел тихо спросить:
– Это они меня ищут?
Как ни странно, в этот раз призрак ответил. Покачал головой и приложил левую руку к груди. Из-за расползающихся тканей казалось, что он довольно скалится. Значит, демоны пришли за ним? Артем вновь заметил одного, когда вагончик загрохотал, низринувшись к земле. Создание в футболке находилось в десятке метров, но изловчилось и прыгнуло так, чтобы заскочить на проезжающий болид. Артем то ли не успел, то ли устал пугаться. Прижатое к сиденью тело давно одеревенело. Полет твари резко прервался: многометровый металлический прут вылетел из тьмы внизу, насадив на себя трепыхающегося уродца, будто сверчка – на булавку. Спустя мгновение стержень унес жертву ввысь. Следом тут и там поднимались новые копья. Впереди появился великан, отвратительная улыбка вспыхнула в пунцовой мгле. Его распяло сразу на трех прутьях.
Артем глянул на соседа, и пусть облик того уже мало напоминал местного механика, погибшего в результате несчастного случая прошлым летом, воспоминания, надежды и обиды накатили вновь. Вагонетка заложила очередной сумасшедший вираж и, кажется, уже шла к финишу.
Только на путях кто-то стоял.
Старушечья морда, безбровая, безгубая, безглазая. Ухмыляющаяся. Косички, платьишко, сандалики, хрупкие детские руки. Фигурку осветило мертвенно-синим, затем плеснуло красным. Вагонетка врезалась в девочку, и маленькое переломанное тельце завертелось в воздухе.
Артем зажмурился, но продолжал видеть. Солнечный день, кувыркающееся тело, билет на «Адский поезд». Обычно он просто слонялся между аттракционов, а тут вдруг решил прокатиться. И ему повезло. «Адский поезд» сломался, набитая народом вагонетка встала, проехав всего несколько метров. Послали за ремонтником, и это был он. Артем во все глаза смотрел, как невысокий усталый мужчина в комбинезоне взбирается к ним. Полуденная жара давила на макушку, люди вокруг вяло ворчали, а Артем злился. Он вдруг отчетливо понял, что вряд ли когда-нибудь окажется ближе к этому человеку. Никогда не заговорит с ним, опасаясь наткнуться на недоумение или насмешку. И даже если этот человек – действительно этот человек, что это меняет? Ведь он ушел. Бросил. Почему вагонетка вдруг пришла в движение? Могла ли это сделать ненависть Артема? Наверное, нет, ведь тогда жертвой должен был бы стать он сам.
Гонка прекратилась, а Артем еще долго не поднимал головы. Сидел, зажмурившись, и ревел. Огни погасли, навалилась непроглядная шелестящая тьма.
– Ты еще тут? – Артем осторожно нащупал жесткую спецовку. Оставался последний и такой дурацкий вопрос.
– Ты… – Мальчик всхлипнул. – Ты мой папа?
Призрак промолчал. Артем готов был расхохотаться, готов был закричать. Внутри что-то окончательно рухнуло, и стало свободнее. Артем протяжно выдохнул, чтобы успокоиться. Заметил, что рядом никого нет, и дождь почти перестал.
Уже понемногу светало, когда он, насквозь промокший, обхватив себя руками, пытаясь унять крупную дрожь, выбрался из «Адского поезда». Он не помнил, куда подевался билет. Наверное, выпал в вагончике. В тусклом розово-сером небе ветер трепал исчезающие клочья туч, словно старался как можно скорее избавиться от всех следов произошедшего. В лужах расходились круги от последних капель дождя, будто водомерка бегала. Артем осторожно обошел труп с бритой головой и кровавым пятном на всю спину, огляделся, пока не встретился взглядом с Женькой. Та уставилась пораженно, без радости, совершенно пустая. Рядом на бордюре, широко расставив ноги, сидел дядя Ильшат и сонно мял свое лицо в ладонях. Он никогда не поймет, что с ним случилось этой ночью. Будет выглядеть почти так же, как прежде, но прежним уже не станет. Пытаясь улыбнуться, Артем подошел к ним ближе. Женя продолжала пялиться так, будто что-то поняла, но не могла произнести. Вскоре они вовсе перестанут общаться, и не только потому, что этого потребуют встревоженные родители.
Конечно, Артем не знал, как все сложится, когда придумывал те жуткие истории в Интернете. Он вообще не задавался вопросом, зачем это делает. Наверное, хотел, чтобы этот почти незнакомый мужчина в рабочем комбинезоне продолжал жить. Хотя бы так, хотя бы в городских легендах, на словах. И конечно, Артем не думал, что тот и впрямь вернется с того света, и за его душой явятся демоны из ада… Дерьмо собачье.
Полицию уже вызвали, но оставаться на месте не было сил, и они, два подростка и один взрослый, двинулись по аллее в сторону выхода. Где-то впереди, за частоколом сосен, над городом вставало солнце. Артем шел чуть поодаль от остальных и часто оглядывался назад, в густые сумерки парка, будто видел там кого-то или надеялся еще увидеть.
Оксана Ветловская
Псевдо
Можно сказать, что искусство существует лишь потому, что мир плохо устроен.
Андрей Тарковский
Камарин не помнил тех времен, когда на киностудии его родного города еще что-то снимали. Он в ту эпоху, если верить условно-цветным фотографиям ностальгически горчичного позднесоветского оттенка, был толстым и косолапым белобрысым карапузом. И уже тогда, если верить родителям, был помешан на кино: не оттащить было от телевизора, пузатого брежневского «Рубина» с лакированными деревянными боками, по которым отец от души хлопал тяжелой ладонью, если цветная картинка вдруг проваливалась в ярко-лиловые тона. Телевизор, как и сам Камарин, понимал только подзатыльники и выправлял цветопередачу. Что же до трехлетки Камарина, то он после нагоняя отлипал наконец от движущейся картинки на экране и с обиженным ревом уходил в свою комнату.
Киностудию Камарин помнил уже по девяностым: это было большущее угловатое здание неподалеку от дома, ужасно ободранное, очень депрессивного больнично-зеленого цвета. Двери за тонкоколонными портиками стояли грубо заколоченные, окна нижних этажей топорщились вспучившейся от дождей фанерой. Выше окна при всем желании невозможно было заколотить: невероятно громадные, в частом переплете, высотой в два, а то и в три этажа, они слезились битыми стеклами и в любой, даже самый солнечный день хранили пасмурную серость, словно скрывая внутри здания некую таинственную сумеречную жизнь. Киностудия выходила фасадами сразу на две улицы, и везде вдоль нее росли тополя, тоже исполинские и очень старые, склонявшиеся над тротуарами, где на поребриках сидели и торговали всем на свете деловитые пенсионеры и мрачные мужики в кожанках. Товар раскладывался на картонках и перевернутых ящиках, а то и прямо на асфальте: кучи книг, вяленая рыба из местного водохранилища, сантехнические запчасти, вязаные носки и платки, антикварная мелочь, значки, бусы, трусы, картины, закатанные банки с огурцами. В этой мешанине вещей, словно вынесенных волной после кораблекрушения, и в бесконечности торговых рядов, стихийно образовавшихся на перекрестке центрального проспекта, было что-то вавилонское, да что там, апокалиптическое. Второклассник Камарин привычно проходил мимо, не глядя, барахло его не интересовало, ему до рези в желудке хотелось докторской колбасы и сникерсов. Хотя и от соленых огурцов он бы не отказался. Частенько дома было совершенно нечего есть, будто в блокаду: родители по несколько месяцев не видели зарплаты.
Однако на само здание киностудии Камарин заглядывался всегда. Каким-то чудом по знакомству родителям достался подержанный японский видеомагнитофон, чудом же подстыкованный к старорежимному мебельному телевизору, и Камарин постоянно выклянчивал у одноклассников видеокассеты в потертых картонных обложках. С видака телевизор показывал почему-то только черно-белую картинку, но это было неважно. В заэкранный мир голливудского кинематографа Камарин влюбился такой искренней и трепетной любовью, какой позже не дождалась ни одна из его девушек. На всю жизнь «Терминатор», «День независимости» и «Титаник» остались в его памяти черно-белыми. И в этом был особый шарм, та ощутимая грань, где сегодняшняя попса переходит в неувядающую классику. Уже тогда Камарин по-взрослому прикидывал, возможно ли снять масштабный киношедевр в раздавленном нищетой девяностых региональном промышленном центре, и выходило – нет, никак невозможно. О существовании камерного, авторского кино сидевший на голливудской диете Камарин тогда еще не подозревал. Но каждый день, возвращаясь из школы, он с почтением глядел на заброшенное здание киностудии, а здание, казалось, внимательно смотрело на него огромными запыленными окнами, будто признавая в нем своего, храня лишь им двоим известную тайну.
Камарин отчаянно мечтал снимать кино.
Когда он перешел в средние классы, городские власти наконец занялись бывшей киностудией, но как-то вяло: годами здание стояло в строительных лесах, служа приютом для бомжей и бездомных собак. Тополя спилили после того, как во время грозы несколько крупных ветвей сломались и рухнули прямо на стихийный рынок, убив кого-то из спешно сворачивающих свои картонные прилавки торговцев. Вскоре разогнали и рынок, а еще посковыривали от углов здания топорные рыжие коммерческие киоски – «комки» – забранные толстенными решетками, будто в ожидании нашествия зомби.
Когда Камарин вытянулся в худого сосредоточенного старшеклассника, бывшую киностудию все-таки отреставрировали, посадили вдоль нее молоденькие деревца и заселили за повеселевшие окна торговый центр. Здание стало чужим. Больше никто не смотрел на Камарина из заброшенного киносвятилища, незримо подмигивая ему, утверждая на избранном пути (отец, узнав, что Камарин собирается выучиться на режиссера, а не на юриста, взбесился, а мать плакала). Камарин понимал родителей – безденежья и неопределенности они на своем заводе наелись по самое горло, хуже них жил только художник этажом ниже, бессемейный, обтерханный, каждый день таскающий свою невнятную мазню в скверик, где обосновался «профильный» рынок живописцев, и бог знает на что напивающийся каждую субботу, символизирующий собой все риски «творческой профессии». Тем не менее отказываться от того, что зовется сопливым словом «мечта», Камарин не собирался.