И вот именно здесь нам открывается то общее, что объединяет мысль всех упомянутых социальных критиков. У них вызывает осуждение то, что люди Запада рассматривают либеральный порядок как нечто такое, что нам должно устроить «общество». Если же что-то не функционирует или идет не так, как мы надеялись, значит, некто – родители, общество, «политика», государство – плохо выполняет свои обязанности, и потому извольте, так сказать, обеспечить компенсацию. Мысль о том, что мы сами и есть общество, что демократия – дело не только политиков, но и граждан, уходит на задний план21. Боюсь, Бенджамин Барбер прав, утверждая, что демократия находится в нешуточной опасности. Если в Белый дом попадают такие люди, как Дональд Трамп, который организовал свою предвыборную кампанию в духе реалити-шоу, который допускает свободную интерпретацию фактов, а на содержательную критику в свой адрес отвечает тем, что высмеивает своих оппонентов или пускается в жесткие нападки, значит, либеральный порядок действительно под угрозой.
В политической плоскости первопричина глубокого кризиса состоит в том, что значительная часть граждан втайне надеется: должен прийти некто, кто найдет решение всех наших проблем и гарантирует нам возврат благосостояния, безопасности и нескончаемых развлечений. Такого решения нет и не может быть: любая стратегия имеет свои недостатки и преимущества, и ни один человек, будь он социолог или политик, не может предсказать, как в дальнейшем будут развиваться экономика, политика и само общество. Мечта людей о сильном лидере очень на руку таким политикам, как Трамп, Путин, Ле Пен, и им подобным деятелям правопопулистского толка, которые не скупятся на обещания, имеют в своем арсенале радикальные решения всех мыслимых проблем и готовы исковеркать любую реальность. Джордж Оруэлл разбирался в том, как реальность фальсифицируется в тоталитарных режимах. Феномен Трампа демонстрирует, что и либеральные демократии не застрахованы от известных ее искажений.
Борьба за номинацию от республиканской партии, а затем швыряние грязью друг в друга с Хиллари Клинтон во время предвыборной борьбы – все это было бы забавным спектаклем, не баллотируйся Дональд Трамп на пост президента единственной оставшейся в мире сверхдержавы. Позднее он скомпрометировал себя в качестве серьезного кандидата речью о мексиканских иммигрантах. В итоге он пришел к утверждению, что Мексика поставляет в США наркотики, уголовный элемент и насильников. В действительности, однако, судя по опросам общественного мнения, именно это высказывание значительно подстегнуло его рейтинг. Впоследствии Трамп не смягчил свою риторику ни в малейшей степени. Через несколько недель он объявил, что намерен депортировать из США 11 миллионов нелегальных иммигрантов. Совершенно независимо от того, насколько такая позиция допустима морально, это дешевый популистский трюк, притом что никто не может объяснить, как этот план воплотить на практике.
Другой пример правого популизма представляет Марин Ле Пен, которая всего через несколько часов после побоища в Charlie Hebdo заявила, что необходимо ввести смертную казнь за терроризм. Такова теперь тактика политиков-популистов: обращать гнев людей в свою пользу. Цинизм этого заявления, однако, очевиден и смехотворен, ведь исламский терроризм в основном осуществляется смертниками, которые возводятся идеологией в ранг героев. Растущий успех популистов такого рода дает основание для серьезных опасений, он свидетельствует о том, что все большее число граждан Запада уже не дают себе труда всерьез задуматься о проблемах нашего общества и предпочитают отдать свой голос тем, кто апеллирует к самым примитивным слоям человеческой психики, отвечающим за такие типы эмоций, как ненависть к иностранцам, коллективная травля, ресентимент. Когда политическая культура подвергается подобным манипуляциям, идея свободы теряет свое положительное содержание.
«ЛИЦЕНЗИЯ НА СЧАСТЬЕ» И ИСТИННОЕ Я
Пассивность, притязательное отношение к миру, потребительство – все это идет во вред и общественной, и личной жизни многих людей, будучи связано, как я считаю, с романтическим представлением, коренящимся в учении Жан-Жака Руссо: в каждом из нас заложено истинное Я, которое временами скрывается в такой глубине, что мы перестаем отдавать себе отчет в самом его существовании. Если же нам все-таки удается реализовать это наше истинное Я, в нас просыпается любовь к жизни и творческое начало.
Строго говоря, существуют две разновидности этого мифа. Ряд авторов утверждает, что развитию нашего истинного Я препятствуют как раз те люди, с которыми мы наиболее близки, а именно наши родители. Если кто-то несчастлив, значит, в детстве в отношении к нему была проявлена несправедливость. Чтобы такому человеку открылась дорога к счастью, он должен под руководством психотерапевта вновь пережить травму детского возраста. С помощью такого регрессивного опыта он сможет снова вывести на свет свое глубоко похороненное, запрятанное и утерянное Я. Таким образом, истинное Я, можно сказать, должно родиться заново.
Есть и другая версия, согласно которой наше истинное Я можно развить с помощью целенаправленных усилий, при этом и здесь истинное Я видится как некая бабочка, которую нужно лишь выпустить на волю, чтобы пришло счастье и жизненный успех. Нас слишком обуяла лень, мы выбрали не тех учителей, а быть может, общество в какой-то своей инстанции внушило нам такой страх, что мы не решаемся полностью развернуть свой потенциал. В этом состоит идея самоусовершенствования, завоевавшая огромную популярность прежде всего в США, к ней мы вернемся во второй части этого очерка.
Победное шествие мифа об истинном Я началось в 1960-е годы. В это время сформировалось так называемое Движение за развитие человеческого потенциала с центром в Калифорнии. Его приверженцы утверждали, что единственная по-настоящему достойная цель человека состоит в том, чтобы полностью осуществить свой внутренний потенциал. Не утративший значимости тезис Фрейда, что цель терапии состоит в трансформации истерического страдания в повседневное несчастье, был истолкован как выражение закомплексованной буржуазной культуры: на самом деле мы способны на гораздо большее и заслуживаем гораздо большего!
60-е и 70-е годы ХХ века – время взросления первых беби-бумеров. Эти люди не знали ни экономических бедствий Великой депрессии, ни ужасов Второй мировой войны. Они стали свидетелями бурного экономического роста, масштабного обновления системы высшего образования и либерализации культурных стандартов, особенно в сфере сексуальности. Обывательские ценности родителей увиделись им убогими и смехотворными; карьерный успех, собственный автомобиль и, если достанет денег, новый телевизор уже не составляли цель под знаком «жизнь удалась!». На первый план вышли другие ценности: креативность, свобода и, самое главное, самореализация. Отказываться от полноты сексуальной жизни ради стабильного брака? Как можно смириться с этими ограничениями, если давно известны – а в Индии практикуются уже тысячелетиями (таков уж миф) – тантрические практики постижения прежде нам недоступных измерений сексуального блаженства, достижимого посредством смены партнеров? А для робких существует марихуана, для искателей приключений – ЛСД. Новая теология освобождения, которую Герберт Маркузе распространял на почве марксизма22, Норман О. Браун – посредством оргиастически настроенного психоанализа23, а Станислав Гроф24 – через пропаганду ЛСД как средства освобождения, – это движение достигло высшего эффекта в студенческих беспорядках 1968 года. Для молодого поколения социально-экономическая система государства была не чем иным, как машиной подавления, низводящей людей до положения винтиков в машине капитализма.
Новые корифеи французской мысли, среди которых Мишель Фуко, Жиль Делез и Феликс Гваттари, Жак Деррида и Жак Лакан, разработали язык, на котором бунтующие студенты объясняли обывателям-буржуа, что те попусту растратили свою жизнь. Человек – так считалось – должен открыто заявлять свои желания и не сдаваться на милость системе – и вполне возможно, что утверждение Троцкого, мол, в условиях научного социализма любой, самый обычный человек сможет достичь уровня Аристотеля, Гете и Маркса, имеет под собой реальную основу. Счастье и самореализация – это не роскошь, о которой позволительно задуматься, лишь когда полностью исполнишь – вынь да положь – свои карьерные и семейные обязанности, нет, это наше неотъемлемое право! Вслед за Руссо молодое поколение задавалось вопросом: как же выходит, что человек рождается свободным, но всегда и везде живет как окованный цепями? Некоторые увидели рай на земле в Советском Союзе, другие – в маоистском Китае (имея при этом весьма отдаленное представление об истинном положении дел в этих странах). Другие последовали за хиппи или за своими гуру: как же, ведь в Индии уже тысячелетиями известны истины, в принципе непостижимые для западного рационализма.
Далеко не все эти идеи и теории являлись пустыми химерами. Многие аргументы критиков общества были эмпирически вполне обоснованны. Например, Дэвид Рисмен в своем классическом труде «Одинокая толпа» показал, как радикально изменились в последнее время Соединенные Штаты: большинство граждан Америки уже не руководствуются собственными принципами и убеждениями, они утратили свою автономию. Теперь люди больше стараются оправдать ожидания среды, включившись вместе со своими соседями в погоню за новейшими моделями холодильника или автомобиля. Экономист Джон Кеннет Гэлбрейт, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к марксизму, в своих классических трудах «Общество изобилия» и «Новое индустриальное общество» прочерчивает основные линии трансформации позднего капитализма: вопреки утверждению неолибералов Людвига фон Мизеса и Милтона Фридмана, свободно-рыночный капитализм не стал царством и гарантом свободы, но лишь порождает машины потребления. Мультинациональные концерны, такие как «Дженерал моторс», «Дженерал электрик» или «AT&T», теперь располагают такими возможностями, что могут сами формировать потребности своих клиентов для собственной пользы. И важнейшим инструментом для этого стала реклама.
Телевизионный сериал «Безумцы», давший, пожалуй, самую известную в масскультуре картину рекламной индустрии, рассказывает об офисных буднях некоего условного рекламного агентства с большой точностью во всем, что касается эстетических и фактических деталей. И будни эти, помимо прочего, насквозь пронизаны мужским шовинизмом: женщин еще можно принять на работу, почему бы нет, но возлагать на них какую-либо ответственность не стоит. Если же они хотят продвигаться по службе, – пусть вкладывают в это свой эротический капитал. Но и отношения между мужчинами далеки от идеала: они живут в мире отчаянной конкуренции и взаимного недоверия. Что здесь ценится, так это заключенные сделки, личная преданность – роскошь. Лучше всего в этом сериале отражено зарождение рекламной индустрии. Показано, как изобретались стратегии, направленные не только на удовлетворение желаний и фантазий потребителя, но и на то, чтобы внушить ему новые желания. Покупателя должно охватить чувство, что он непременно должен иметь у себя новый продукт – неважно, пачку сигарет новой марки, новую модель «Шевроле» или стиральной машины, – если он хочет жить полной жизнью. Родился гиперкапитализм, при котором люди посредством определенного воздействия на их психику превращены в плоских потребителей. Очевидно и то, что в те же годы многие стали сознавать, что истинная полнота жизни – вопреки посулам рекламы – как раз и не состоит в приобретении новых продуктов. Подвергая критике утопии того времени, мы не должны забывать, что в позднекапиталистических обществах все обстояло далеко не так уж благополучно и что революции 60-х произвели много хорошего. Вспомним хотя бы установление равноправия мужчин и женщин, освобождение гомосексуалистов от судебных преследований и общественного гонения.
Но почему все-таки мы теперь воспринимаем все эти большие надежды 60-х как откровенно наивные? Почему сегодня практически невозможно всерьез читать таких теоретиков, как Герберт Маркузе или Норман Браун? Пожалуй, в частности потому, что обещания некоего другого мира и некоей политики, которая должна насквозь эротизировать общество, на фоне экономической рецессии 70-х годов зазвучали как пустопорожние. Многие студенты, еще вчера революционно настроенные, теперь больше озаботились поиском места работы, чем коренным переустройством общества. Те же, кто по-прежнему был убежден, что Запад – источник всяческого зла и должен быть разрушен, ушли в подполье. Члены террористических групп, таких как РАФ или Красные бригады, верили, что смогут силой освободить мир от исчадий несправедливости: капитализма, сионизма и т.п. Притягательность этих утопических картин постепенно сходила на нет, и когда обнаружилось, что Советский Союз и маоистский Китай больше походят на ад, чем на рай – раздолье для справедливости и самореализации личности, мечта и вовсе выветрилась: тогдашние хиппи в 80-е годы преобразились в яппи, а затем, уже в наше время, – в топ-менеджеров больших компаний.
Дионисийская мечта 60-х оставила нам, однако, непростое наследство, ибо зиждилась она на убежденности, что либеральный политический порядок, который обеспечил возможность свободного протеста в те времена, и экономическое благосостояние, позволившее мечтать о лучшей жизни, достались нам просто так, а не в результате огромных культурных достижений. Больше того, многие сочли, что либеральный порядок представляет собой в корне лицемерную систему, а экономическое богатство создается за счет притесненных слоев населения. Ведь, по сути, все могло бы сложиться гораздо лучше. Счастье и самоосуществление суть наши неотъемлемые права, и если они нам не обеспечены, значит, кто-то в этом виноват. Вопрос лишь – кто?
Когда надежды на политический переворот не оправдались, утопические чаяния были перенесены с общества на отдельные личности. Теперь надежды связывались не с приходом революции, а с раскрытием истинного Я индивида. Психологи и психоаналитики, такие как Алис Миллер, Артур Янов, Джеффри Мэссон или Рональд Лэйнг, заявили, что в несчастьях человека следует винить не общество и не политическую систему, а его родителей. Вообще говоря, каждый мог бы быть счастлив и открыт для творчества, но многим мешает несправедливость, причиненная им в детстве, отсюда и происходят современные неурядицы. Подобная вера привела к распухшему до неправдоподобия потоку психотерапевтических новинок25.
Отправная точка была намечена психоаналитическими теориями британца Дональда Винникотта. Он полагает, что развитие младенца в высокой степени зависит от того, насколько ближайшие к нему люди удовлетворяют его потребности26. Если же кто-то из них – а Винникотт имеет в виду прежде всего мать – противостоит желанию и внутреннему ритму ребенка, в нем развивается нечто вроде защитного слоя: фиктивное Я, которое послушно отвечает внешнему миру тем, чего тот от него ожидает. Трагизм ситуации состоит в том, что с течением времени такой ребенок утрачивает связь со своим аутентичным Я, от которого он теперь отлучен. И если потом, уже повзрослев, такой человек испытывает потребность в психологической помощи, он жалуется на то, что ощущает себя ненастоящим, похожим на робота, безжизненно и наугад бредущего по жизни. Его контакты с другими людьми неподлинны, он давно забыл, что значит радоваться жизни. Терапевтический рецепт Винникотта радикален: пациентам с проблемами подобного рода терапия должна предоставить возможность заново пережить ту жизненную стадию, на которой он испытал раскол собственного Я и потерял контакт с собственными спонтанными проявлениями, – то есть вернуться в раннее детство. И Винникотт организовал свою терапевтическую практику соответственно: он не ограничивал время сеанса для таких пациентов и даже иногда брал их, как малышей, к себе на колени, чтобы таким образом создать условия для превербальных форм коммуникации, которые – согласно его теории – только и могут пробить дорогу к подлинному Я человека.