Полностью отказываться от любимых развлечений он, конечно, не собирался, однако все последующие акции задумывались менее масштабными, не выходящими за рамки города, и, что самое главное, не указывающими столь явно на своего автора. После того, как в солнечное субботнее утро на стене здания городской администрации появилась исполненная ровными, метровой высоты буквами надпись «ЛЕХА – ЧМО!», явно намекавшая на мэра города Алексея Орловского, Манцур-старший лишь мрачно поинтересовался у сына: «Ты никак решил из маркетологов в политики податься? Ты – идиот? Заняться нечем?» и, не получив ответа, обреченно добавил: «Когда же ты угомонишься?».
Кадры с жестким немецким порно, внезапно сменившие тягучую голливудскую мелодраму на экране кинотеатра «Космос», вызвали бурную, хоть и неоднозначную (в зависимости от пола и возраста зрителей) реакцию зала.
Реалистично выполненный муляж залитого кровью обезглавленного трупа, периодически появлявшийся в ночные часы на пути припозднившихся прохожих в разных частях города, доставлял шутникам удовольствие до тех пор, пока слухи об «убитом» не расползлись по городу, постепенно нивелировав эффект неожиданности.
Все эти, в общем, безобидные развлечения лишь на время рассеивали скуку провинциальной жизни, хотелось чего-то грандиозного и по-настоящему шумного, но планирование каждой акции приходилось делать с оглядкой на возможную реакцию отца, гнева которого Манцур-младший после случая на трассе стал серьезно опасаться.
И только теперь, когда окончена школа, когда благополучно свершилось зачисление в легендарный МГИМО, когда до отъезда в Москву осталось меньше двух недель, и отец уже вряд ли даст задний ход, он все-таки решился претворить в жизнь идею, которую вынашивал последние полгода. Все был готово, и этот неожиданный и жесткий наезд отца оказался сейчас совсем некстати.
– Па, ну чего ты опять про тот случай вспомнил? Это когда было-то? Сколько можно попрекать? Ну, переборщил тогда, ну, виноват, мы поговорили, больше же такого не повторялось. Чего сейчас-то завелся?
– Я завелся, потому, что слишком редко вижу тебя трезвым. Потому что люди рассказывают мне, что ты вместе со своими дебильными дружками-люмпенами вытворяешь в ночных клубах и барделях. Потому что официанты в «Купце» бросают жребий, кто пойдет обслуживать стол, за которым приземлилась твоя гоп-компания. И я хочу предупредить тебя, Дмитрий, предупредить сейчас, чтобы больше никогда не возвращаться к этому вопросу. В Москве за тобой будут приглядывать – ты это учти, лимит на твоей карте будет снижен до ста тысяч и, если не хватит, ищи, где хочешь, а ко мне обращаться не смей. Далее: если ты от большого ума решишь поразвлечь в своем стиле публику в Москве – а Москва – не Шмаров, там и публика и менты другие, – то вытащить тебя из дерьма я вряд ли смогу, и знаешь – не факт, что захочу.
Давно отмелькали за окнами машины огни редких уличных фонарей Шмарова, остались позади вереницы заборов частной застройки окраин, вдоль обочин тянулся густой сосновый лес. Притормозив, машина свернула на неприметную, неотмеченную никаким указателем дорогу, проложенную по вырубленной в лесу просеке, и гулкая тряска на колдобинах областного шоссе мгновенно сменилась мягким шуршанием шин по идеально ровному асфальту. Вскоре фары высветили высокий глухой забор, украшенный поверху рядом кованных стальных наконечников, массивные ворота и кирпичный домик охраны. Створки ворот бесшумно раздвинулись, и машина оказалась на единственной улице небольшого, участков на двадцать, коттеджного поселка. Нажатием кнопки на маленьком брелке водитель привел в действие ворота предпоследнего по левой стороне улицы участка.
Прошуршав по гравию подъездной дорожки, машина остановилась у ярко освещенного крыльца большого трехэтажного коттеджа, выстроенного в стиле средневекового замка, с выступающими по углам островерхими башенками, с закругленными окнами-бойницами, с металлическим флажком, венчающим черепичную крышу. В темноте дом выглядел довольно мрачно, и если бы не два мощных фонаря, освещавших главный вход, да узенькая полоска света, пробивавшаяся сквозь шторы одного из окон на первом этаже, казался бы абсолютно вымершим.
Водитель распахнул дверцу со стороны Манцура-старшего.
– Спасибо, Володя. Завтра будь готов в восемь.
– Хорошо, Максим Александрович. Спокойной ночи.
Поднявшись по ступеням крыльца, Манцур с сыном прошли через тяжелые дубовые двери и оказались в обширном холле. Расположенные вдоль стен и горевшие в полнакала матовые светильники-бра создавали холодный сумрак, в котором призрачно терялись границы просторного помещения. Дмитрий привычно направился к лестнице, ведущей на второй этаж, где находилась его комната.
– Я еще не закончил, – остановил его Манцур.
Дмитрий замер на первой ступеньке, нехотя повернулся.
– Я сообщил тебе сегодня только некоторые детали твоей предстоящей жизни в Москве, полную информацию получишь перед отъездом. А сейчас я просто хочу, чтобы в оставшиеся две недели ты был пай-мальчиком: развязался, наконец, со своими отморозками, стал тише воды и ниже травы, чтобы в городе вообще забыли о твоем существовании. А то ведь, ты знаешь, я могу и сопровождение к тебе приставить. Не доводи меня до крайностей, Дима.
– Хорошо, отец, – ровным, абсолютно трезвым голосом произнес Дмитрий, повернулся и стал медленно подниматься по лестнице.
Тяжелой походкой уставшего человека Манцур направился по длинному коридору в левое крыло дома, к своему кабинету. Мимо спальни жены, из-под дверей которой пробивалась тусклая полоска света, он прошел, не замедляя шагов, задумчиво глядя под ноги, на покрывающую лакированный паркет широкую ковровую дорожку.
Не зажигая свет, он пересек темный кабинет, тяжело опустился в кресло, на ощупь нажал кнопку включения стоящего на столе ноутбука. После короткой загрузки на засветившемся экране появилась заставка новостного портала «Шмаров сегодня». Равнодушно пробежав глазами незатейливые местные новости, о большей части которых Манцур знал еще до того как они случились, он загрузил почту, просмотрел последние вечерние сообщения. Некоторые оказались довольно важными и требовали быстрого ответа, но он лишь пометил их, чтобы не забыть еще раз посмотреть утром.
Вновь вернулась тупая ноющая головная боль, Манцур поморщился, привычным уже движением потер ладонями абсолютно лысый череп, откинул спинку кресла, приняв почти горизонтальное положение. Тяжелый груз забот и нерешенных проблем вместо обычного злого азарта, впервые вызвал незнакомое чувство равнодушной апатии. Наверно, их, этих забот и проблем, за короткое время появилось слишком много.
За Дмитрием – это уже очевидно – придется установить в Москве плотный контроль, который будет стоить приличных денег при, возможно, весьма сомнительной эффективности.
Самохин – начальник городского УВД, не создавая явных проблем, в последнее время стал вызывать у Манцура какое-то беспокойное ощущение постоянного дискомфорта. Его публичный выпад после идиотской выходки Димы на трассе оставался пока единственным случаем открытого конфликта, однако полицейскому с завидным постоянством удавалось как-то ненавязчиво напоминать о себе, создавая иллюзию некоего недремлющего ока, придирчиво наблюдающего за всей деятельностью бизнесмена. Внезапная проверка офиса торговой сети с какими-то невнятными пояснениями цели визита; посещение для «неформальной беседы» директора принадлежащего Манцуру молокозавода; облава на складе стройматериалов и тотальная проверка всех работников с целью поиска иностранцев-нелегалов – все эти события, незначительные по отдельности, складываясь в цепочку, постепенно создавали ощущение нависшей угрозы.
Самохин был одним из тех очень немногих людей, которых Манцур попытался и не смог купить. Предложение было сделано аккуратно, со всеми предосторожностями, причем выглядело довольно щедрым. Однако полицейский не проявил к нему никакого интереса и, более того, примерно после этого случая стал проявлять столь нездоровый интерес к бизнесу Максима Александровича.
Самохин явно становился опасен, и Манцур решил впервые испытать его на прочность, подготовив небольшой сюрприз на праздновании Дня города, который планировалось провести в этом году с особым размахом (и не удивительно – в ноябре выборы мэра), а работа полиции во время массовых гуляний будет одним из центров внимания властей и прессы.
И если с будущим Самохина Максиму Александровичу было все ясно, то вполне безоблачные до недавнего времени отношения с Алексеем Орловским, который будет баллотироваться на второй срок и, скорее всего, благополучно переизберётся, внушали смутное беспокойство.
Из двух независимых источников пришла даже не информация, а так – легкий намек на то, что мэр стал проявлять живой интерес к находящемуся в предбанкротном состоянии Шмаровскому электродному заводу. Это была неприятная новость, поскольку Манцур уже сумел найти подход к серьезным столичным людям, которым предложил обсудить дальнейшую судьбу завода. У него были свои планы на случай вероятного банкротства предприятия, и интерес Орловского мог смешать ему все карты.
Не выключая компьютера, Манцур с тихим кряхтением выбрался из глубокого кресла и направился к выходу из кабинета.
Глава вторая
Настенные часы над входной дверью показали без пятнадцати пять. До конца рабочего дня оставалось еще три четверти часа, а Демидов мысленно уже преодолел триста метров от проходной автокомбината до тяжелых, обитых железом дверей маленького продуктового магазина. Охваченный нетерпеливым предвкушением, он решал сейчас важный для себя вопрос, касающийся проведения предстоящего вечера: взять без затей пол литра водки, или ограничиться на сегодня двумя-тремя полуторалитровыми бутылями пива. Он помнил, что в холодильнике найдется кое-какая закуска на оба варианта, и в приятном томлением, то и дело поглядывая на часы, раздумывал над нехитрой дилеммой.
Крохотный кабинет-закуток контрольного мастера вмещал в себя старый расшатанный стол, поверхность которого пестрела множественными трещинами, порезами, следами пролитых когда-то чернил и засохшими пятнами неизвестного происхождения, два стула, массивный стальной сейф с вечно распахнутой дверцей, в недрах которого проглядывались горы картонных папок, дыроколы, степлеры и прочая канцелярская мелочь, и установленную в углу деревянную вешалку. На стенах, всеми забытые, скромно пылились раритеты прошедшей эпохи: графики выполнения квартальных планов и итоги социалистического соревнования бригад слесарного цеха.
Судя по доносящимся из-за закрытой двери звукам – шипению сжатого воздуха, визга «болгарки», коротким завываниям гайковерта, звонким ударам молотков – казалось, что давно канувшее в Лету социалистическое соревнование вновь овладело умами современных работяг. Обычно в это время, под конец рабочего дня, в цехах было значительно тише, и высокие потолки чаще отражали эхо уже не совсем трезвых голосов слесарей, чем производственные шумы.
Однако месяц назад директор и главный инженер муниципального предприятия «Шмаровский автокомбинат» были вызваны в мэрию, где лично Орловский сообщил им, что в месячный срок, а точнее – ко Дню города, предприятие должно из числа того автохлама, что тихо гниет сейчас на его территории, реанимировать и выставить на маршруты пять дополнительных автобусов для доставки из областного центра многочисленных гостей праздника. Из запрошенной директором суммы на закупку запчастей обещал выделить ровно треть, торопливо добавив при этом: «Выкрутитесь как-нибудь, не мне вас учить. Главное – сами запомните и рабочим всем скажите: сделаете – премия в два оклада каждому как с куста».
Выкручивались: их трех давно отслуживших свой срок автобусов собирали один, переваривали, перетачивали, подгоняли запчасти вместо тех древних, которые было уже не купить не за какие деньги.
«А ведь, пожалуй, успеем, – лениво размышлял Демидов, механически перекладывая на столе заказ-наряды, карты диагностики, накладные и коряво написанные слесарями служебные записки. – Вряд ли эти корыта можно будет потом оставить на маршрутах, но свое дело – допыхтеть до области и обратно – они сделают. Любопытно все-таки, зачем Орловскому понадобилось реанимировать этот хлам, если гораздо дешевле было бы нанять автобусы на время у любого перевозчика? Воистину, неисповедимы пути денежных потоков в муниципальном бюджете».
Дверь распахнулась, и кабинет мгновенно наполнился ворвавшимся из цеха грохотом. На пороге стоял, механически обтирая ветошью руки, черные от въевшегося навечно масла, Денисыч – ветеран комбината, шестидесятилетний мужик в своей неизменной застиранной тельняшке, выглядывающей из-под распахнутой спецовки.
– Слышь, Вадим Сергеевич, ты это… пойдем-ка, глянешь.
– На что мне глядеть, Денисыч?
– На что, на что, – недовольно проворчал слесарь. – На двести семнадцатую машину – вот на что.
– И чего мне на нее глядеть? – спросил Демидов. – Я ее уже месяц каждый день наблюдаю.
– То-то и дело, что наблюдаешь. Мы вот движок-то перебрали, а бензонасос ее ты видел? Он уже салом каким-то забит весь – хрен промоешь. Мертвый он, короче. Пойдем, говорю, сам глянешь. Да и на колодки взглянуть не мешало бы, если собираешься машину в рейс с пассажирами выпускать.
В Денисыче медленно закипала профессиональная гордость, смешанная с вечным презрением ко всем этим, которые, типа, с высшим образованием, институтов покончали, а, к примеру, зажигание выставить, или там цилинды расточить – так руки из жопы растут.
– Машина-то эта, почитай, миллион пробегала, там места живого нет.
– Ну, раз миллион прошла, еще пятьсот как-нибудь осилит, – спокойно, с усталой снисходительностью произнес Демидов, вставая, тем не менее, со стула, чтобы выйти со слесарем в цех.
– Как-нибудь, – проворчал Денисыч. – Все у вас…
Он вдруг замолчал, удивленно глядя куда-то за спину Демидову.
– Ни хрена себе, гость пожаловал. К директору, как пить дать – по его душу. Пойду-ка я от греха в цех, вы, начальство, сами тут с ним разбирайтесь.
Демидов обернулся, посмотрел в запыленное, забранное решеткой окно кабинета.
Напротив проходной сверкал на солнце полиролью черный Мерседес GLS. Алексей Леонидович Орловский, мэр города Шмарова, обогнув по широкой дуге никогда не пересыхающую грязную лужу, направился к дверям комбината.
Как всегда, за исключением разве что совсем официальных мероприятий, он был одет с подчеркнутым демократизмом: в джинсы и свитер. В общении с людьми, независимо от их социального положения, он так же предпочитал открытый демократический стиль, часто шутил и балагурил, если что-то советовал, то как бы по-дружески, без тени снисходительного превосходства. Он был слегка полноват (с чем периодически пытался бороться, правда, всегда безуспешно), ходил неторопливой вальяжной походкой, чуть наклонив вперед голову. Однако тех, кто хорошо его знал, эта неуклюжесть простоватого увальня не могла ввести в заблуждение: Орловский помнил каждое слово, услышанное им когда-то, пусть даже в случайном пустяковом разговоре, замечал и фиксировал вокруг себя каждую мелочь, часто не комментируя ее вслух, зато много позже вспоминая в нужный момент и приводя в качестве последнего убойного аргумента. Его выводы и решения часто оказывались полной неожиданностью для окружающих, потому что он подолгу вынашивал их внутри, анализируя и сопоставляя множество факторов: кто, с кем и как общается, кто кому чем-то обязан, кто слишком любит деньги, кто хочет подсидеть начальство, и кого можно на чем-то прижать. На основании столь кропотливого анализа Орловский принимал решение о том, кого нужно приблизить к себе, дать толчок в карьере, заставить человека чувствовать себя обязанным, а кому, наоборот, усложнить жизнь, переместить вниз, уволить, убрать из поля зрения.