Распугав бродящих по асфальту голубей, во двор дома въехал уже знакомый нам грузовичок. Внезапно, чихнув два раза, мотор его заглох, и он остановился, не доехав до нужного места несколько метров.
Из кабины выпрыгнул Евгений. Он улыбался. И это несмотря на то, что ему опять придётся не меньше часа копаться в моторе. Просто у него сегодня было хорошее настроение, и он не собирался его менять.
Подмигнув Дому и рассмеявшись неизвестно чему, Евгений обошёл грузовичок и открыл задний борт. В кузове стояли разобранные столы, стеллажи, стулья и несколько больших коробок.
– С приездом, уважаемые! – сказал он, и, взвалив на спину тяжёлую столешницу, понёс её к дверям под вывеской «Редкие вещи».
– Вы слышали, как он нас назвал? – вдруг раздался чей-то голос. – Мне ведь не показалось? Он сказал «уважаемые»! Мне нравится этот человек. К тому же он вполне нормального веса, и мне не будет с ним тяжело.
Это говорил Вертящийся Стул. Он был «БУ», то есть уже побывавший в употреблении, и поэтому считал себя среди всех этих новых вещей самым бывалым и познавшим жизнь.
Столы, стеллажи и другие стулья, видимо, в силу своего разобранного положения, не считали себя вправе пока иметь собственное мнение, и потому скромно промолчали. Зато из коробки пискнул чей-то возмущённой голос:
– Когда меня отсюда выпустят? Мне надоело сидеть взаперти! Я протестую!
Это был Дырокол, который, несмотря на малые размеры, отличался крайней независимостью характера и большим самомнением.
– Куда вы так рвётесь, молодой человек? – поинтересовался Вертящийся Стул, при этом слегка повернувшись, чтобы подставить свою спинку под солнечные лучи. – Наслаждайтесь покоем. Совсем скоро вас поставят на Стол и каждый, кому не лень, будет колотить вас кулаком по голове. Вы этого хотите?
Услышав это, Дырокол примолк, но потом, крикнув, что по крайней мере на него не сядут, как на некоторых, снова принялся требовать своего освобождения.
А Евгений в это время с удивлением разглядывал то место в дверях, где раньше был Замок. Сейчас там была дыра.
Прислонив Столешницу к стене, он подобрал валяющиеся у его ног Пружину, Шурупы, несколько Заклёпок и стал сосредоточенно разглядывать их, пытаясь понять, что всё это значит. Хмыкнув, молодой человек сунул части бывшего Замка в карман куртки и осторожно приоткрыл входную дверь.
В комнатах никого не было, только на полу пускали солнечных зайчиков осколки разбитой лампочки.
– Однако странные вещи здесь происходят…
Евгений подошёл к Голландской Печи, осторожно прикоснулся к ней, а потом вдруг улыбнулся:
– А может, в лавке старинных вещей и должно происходить что-то необыкновенное и таинственное? Ведь каждая вещь – это какая-то тайна!
Недавно пришедшая в себя после обморока Младшая Люстра, вдруг спохватившись, затараторила горячо и бессвязно, словно боялась, что её опередят:
– Ночью с фонарём… А там были Резеда и Колокольчик! И он ползал подо мной. Было ужас как страшно! А потом я крикнула: «Дверной Замок, вы бравый!» – и больше я ничего не помню…
– Прекратите истерику! – раздался свистящий шёпот Оконного Шпингалета. – Он вас всё равно не услышит. И причём тут Дверной Замок? Ему давно уже было пора на металлолом. Я и сам мог бы…
Но, увидев, как на него посмотрела Старшая Люстра, умолк.
– Что ж, придётся покупать новый Замок – сказал молодой человек и посмотрел при этом на Форточку.
Та, словно соглашаясь с его словами, тут же широко распахнулась. Её, бедняжку, до сих пор бросало в дрожь от пальцев ночного посетителя.
Когда через двадцать минут всё содержимое кузова было перенесено в Дом, Евгений, прикрыв входную дверь, отправился на поиски нового дверного замка. А в это время между старожилами и вновь прибывшими жильцами, которые заняли собой один из углов, происходило первое знакомство.
Вертящийся Стул, лежащий на полу в неудобной позе ножкой вверх, сразу заприметил и оценил красоты и благородство хрустальных Люстр. Полным чувства собственного достоинства голосом он сказал:
– Прошу прощения у прекрасных дам, но сам я никогда бы не позволил себе подобного положения в вашем присутствии. При первой же возможности я приму более приличествующую вашему обществу позу.
Старшую Люстру аж качнуло от такой изысканной вежливости. А всё потому, что над созданием нашего стула потрудился человек, который всегда перед тем, как сказать кому-нибудь неприятные слова, сначала долго извинялся. И даже если потом дело доходило до рукоприкладства с его стороны, всё равно у всех складывалось о нём мнение как об очень культурном человеке.
– Ничего, ничего… – пролепетала Старшая Люстра. Она вдруг почувствовала, что готова пожертвовать всеми своими лампочками ради такого благовоспитанного и учтивого Вертящегося Стула. – В моём присутствии вы можете совершенно не стесняться. Я нахожу ваше положение очень даже симпатичным.
Сказав это, Люстра вспыхнула на несколько мгновений, а когда погасла, то все увидели, как она была смущена…
– Это безобразие! – стонал Выключатель. – Если каждый начнёт загораться по собственному желанию, зачем тогда нужен я? Я отказываюсь следить за порядком!
– В таком случае я объявляю себя здесь главным и требую безусловного подчинения от всех! – проскрипел Паркетный Пол, а потом, на всякий случай, добавил. – Стены могут мне не подчиняться.
Этим он хотел произвести впечатление на вновь прибывших. Форточка, услышав такое заявление, захлопнулась с такой силой, что её стекло дало трещину. Оконный Шпингалет, выждав паузу и убедившись, что Паркетный Пол в своём стремлении стать главным, оказался без союзников, презрительно расхохотался.
– Почему обязательно кто-то должен кому-то подчиняться? – негромко спросила Голландская Печка. – Разве плохо просто быть всем вместе?
– Эй! Кто-нибудь! – надрывался в коробке Дырокол. – Выпустите меня отсюда немедленно!
Глава 5. Татьяна Муромская
Рано утром следующего дня, чуть свет, Капитон выехал с княжьего двора на своём сером жеребце, и погнал его во Владимирское княжество, в городок Муром.
Путь предстоял неблизкий. Дорога была незнакомой, всё больше по лесам тёмным, где и зверь бродил дикий и человек лихой, потому крепко вооружился Капитон железом острым и словом Божьим.
На пятый день к полудню добрался он до Мурома. Остановился перед деревянным мостком через реку. Оглядел земляной вал, опоясывающий город, заприметив среди деревьев золотой крест.
Разглядев в зарослях череды бьющий из-под земли ключ, набрал в горсть холодной воды и пил, пока не заломило в зубах.
Припекало солнце. Небо, свободное от облаков, тихо купалось в речке, по берегам которой в заводях, на камышинах, отливали перламутром крылья стрекоз. Наполнив водой в запас бутыль, Капитон выбрался наверх.
Было воскресенье, базарный день. По мосту в обе стороны шёл народ вперемежку с домашним скотом, ехали телеги. Затесавшись в толпу, Капитон хотел пробраться за городской вал незамеченным, но, хорошо вооружённый, с повадками бывалого воина, он всё же привлёк к себе внимание, и его окликнули.
Дорога от реки поднималась вверх и упиралась в приземистую, рубленную из дуба сторожевую башню, возле которой стояли пятеро вооружённых людей. Один из них, – огромного роста, в кольчуге и с шишаком на голове, – манил Капитона к себе коротким обнажённым мечом. Остальные четверо, глядя на подъезжающего к ним человека, подобрались, готовые в любое мгновение дать отпор.
«Суровые ребята, – подумал про себя Кусай. – С этими держи ухо востро, враз в яму на цепь посадят».
Подъехав к ним, он слез с коня и, сдёрнув шапку, широко улыбнулся.
– Кто таков? Куда едешь?
Пять пар глаз, жёстко уставившись, ощупывали его сверху до низу. Капитон знал, что Рязанский и Владимирский князья давно люто враждуют, и поэтому говорить правду не собирался.
– С Москвы еду, добрые люди. Жёнка у меня местная, а мать у неё здесь одна живёт. Вот проведать её приехал, да прикупить кой-чего на ярмарке. У нас-то с этим там скудно….
– С Москвы? – переспросил один из стражей. – А где это?
– Да есть у Суздальского князя сельцо с таким названием. Так, дыра дырой, одна улица в десять дворов… – сказав это, старшой сплюнул под ноги рязанцу.
Глаза его всё ещё оставались колючими, но меч в ножны он всё же убрал.
– На какой улице тёща твоя живёт? Как кличут?
К этим вопросам Капитон был готов. У одного из дружинников Василия Кривого жила сестра в этой самой Москве, а мать как раз в Муроме. Поэтому и имя этой бабы, и где живёт, он знал. А вот ежели бы стали его пытать относительно этой самой Москвы, вот тут-то обман мог легко раскрыться, так как Капитон ни то что не был там ни разу, но и услышал название это впервые.
– Каширцева она, Катерина. А дом её первым справа от входа в церковь Всех Святых. Там ещё колодец есть прямо против её калитки.
Сказав это, замер Кусай изнутри, натянулся тетивой, только выражение лица держал прежнее, добродушное. Нечего ему было больше добавить ни о своей тёщеньке, ни о доме её, если бы ещё что спросили.
– А чего-то я тебя раньше здесь не видел? – нехорошим голосом спросил один из стражей, диковатого вида мужичок, заросший чёрной бородой до самых бровей. – Я ведь, мил-человек, в соседях с Каширцевыми буду…
Он говорил всё это, а сам на сапоги Капитоновы глаза свои пялил, видать приглянулись.
– Да я… – начал было рязанец, соображая, что бы такое придумать, как вдруг у переправы раздался истошный бабий визг.
Развернули стражники в ту сторону лица и видят: сцепились дышлами на середине моста две телеги. То ли случайно так вышло, то ли не захотел кто дорогу уступить, а только стояли они теперь – и ни взад, ни вперёд. А сами мужики вместо того, чтобы слезть, да руками дело поправить, хлещут лошадей почём зря. Те и рады бы разойтись по сторонам, да только ещё сильнее путаются в постромках.
От бессилия коняги ржут надрывно, наливают кровью глаза, норовят укусить друг друга побольнее. Развернуло телеги поперёк моста, перегородили движение. А народ с обеих сторон прибывает. Мальчишкам развлечение, свистят; мужики – кто сердится, кто смеётся, но все советы дают; бабы верещат.
Лошади от всего от этого совсем сбесились. Жеребец, который покрепче да посильнее оказался, оскалился, морда пеной пошла. Налёг широкой грудью, упёрся копытами в настил и пошёл вперёд тараном. А сопернику его ничего не оставалось, как сдать назад, а позади – только слабые поручни моста да река. Выломала телега поручни и повисла двумя колёсами над водой. Тут уж страже совсем не до Капитона стало.
– А ну, все за мной! – крикнул старшой, и уже на ходу, обернувшись: – Егор, возьми у него пошлину за въезд и пусть катится к своей родне!
Кусай быстро сунул руку в карман, ухватил горсть денег и ссыпал их, не считая, в мозолистую ладонь бородатого Егора. Много денег дал рязанец, гораздо больше положенного, словно откупался ими от опасности.
Почуял это бородатый, перевёл на него взгляд, смотрит пристально, словно хочет мысли причитать. А Капитон уже на коне сидит.
– Прощевай, мил-человек! Будешь рядом – заходи. Мы в Москве гостям всегда рады!
Сказал он это, хлестнул коня – и был таков, только пыль взвилась столбом.
Муром оказался городком ухоженным и уютным. Справа и слева от проезжей части вдоль заборов тянулись настилы в три доски, что делало дорогу для пешеходов безопасной от грязи.
Неширокие улицы, заросшие тополем, клёном и вязом прихотливо гнулись, открывая глазу местные особенности – то в виде резных ворот, украшенных диковинными зверями, то сделанным каким-то умельцем для ребятни деревянным конём в натуральную величину, а то просто свиньёй, завалившейся со всем своим выводком прямо посреди дороги.
Пока ехал, Капитон соображал, что ему делать дальше. Соваться в глухие муромские леса, не зная дорог, всё одно, что идти на верную смерть, но он крепко надеялся на то, что хоть кто-нибудь да скажет ему, где искать, в какую сторону ехать, чтобы найти эту ведунью.
По дворам ходить или прохожих расспрашивать – дело долгое, да и заинтересоваться могут: кто таков, уж не вражий ли лазутчик.
Впереди ударил колокол. Засмуревший было Капитон встрепенулся.
– На ярмарку надо ехать! Там народу много, под шумок у кого-нибудь да вызнаю.
Сказал он так вслух и послал коня вперёд – туда, где в небе густой тучей висели стаи ворон и слышны были рёв быков да конское ржание.
Выехав на торговую площадь, рязанец остановил коня, стал приглядываться. Заприметил недалеко от себя какого-то дедка, стоящего несколько особняком от всех и торговавшего мёдом. Спешившись, Кусай направился к нему. Подойдя, снял шапку, поклонился.
От туесов с мёдом, стоящих прямо на земле, дух шёл восхитительный. Тут же роились осы, отогнать которых от такого лакомства было совершенно невозможно.
– А что, дедушка, хороший у тебя медок?
– А кому как. Иному и навоз вкусным кажется.
Усмехнулся Капитон, глянул на старика повнимательней, а у того одна половина лица улыбается, а другая застыла мёртвой маской из-за глубокого рубленого шрама, протянувшегося от виска до скулы.
– Это кто ж тебя так пометил?
– Рязане разукрасили, сынок. На деревеньку мою налетели саранчой, и давай народ в кучу сгонять, как овец. Кто сопротивлялся – плетями по головам секли. Да, видать, ещё добрые люди попались, только двоих и убили. А остальных всех – и малых, и старых – с собой увели.
Окаменел старик лицом, как-то сгорбился, а потом ноги у него вдруг задрожали, колени подогнулись, сел он на землю. По изрытому морщинами лицу покатилась слеза, за ней – другая, и потекли они без счёта из родников души русской, от своих же и страдающей.
– И твоих увели?
– Увели. Бабу мою увели, двух сыновей, четырёх внуков…
Сказал это дед, и стал слёзы кулаком утирать, как дети малые делают.
Смотрел на него Капитон, смотрел, и вдруг исказился лицом, почувствовал, как что-то зашевелилось у него внутри. Заломила в груди какая-то странная и мучительная боль, словно дремавшая до сих пор. Вспомнил он случай этот. Рассказывали ему дружинники князя Василия об удачном набеге на муромские земли два года тому назад. С богатой добычей вернулись они тогда, покуражились над пленниками вволю.
– А у тебя, сынок, тоже, небось, беда какая? Ишь, всё на лице, как и у меня. Да я-то старый, мне всё равно помирать скоро, а тебе жить ещё. Только жизнь-то нас не шибко радует, плохого-то поболе будет. На-ка вот медку. Возьми, побалуй себя.
И суёт Капитону в руки туесок с мёдом, а у того вдруг слеза с глаз пошла, и остановить никак не может. Схватил туесок, всыпал старику денег в руку, коня под уздцы – и прочь пошёл не оборачиваясь.
Какое-то время Кусай пребывал в недоумении от самого себя, но вскоре, укрепившись в мысли, что причиною его такого поведения – усталость от дороги, принялся вновь приглядываться по сторонам.
Выбрал немолодую бабу, продающую лыко и увешанную связками лаптей. Она сидела на маленькой скамеечке рядом с телегой, на которой среди мешков сладко спал паренёк с рыжими вихрами.
На одном из мешков образовалась небольшая прореха, и из неё тоненькой струйкой сыпалось семя подсолнечника. Налетевшие со всех сторон воробьи устроили из-за него драку. Они горланили изо всех сил, выхватывая из-под носа друг у друга чёрные семена, хотя еды было вдоволь всем.
Проснувшийся от всего этого гама паренёк приоткрыл один глаз, лениво дрыгнул босой ногой, и через мгновение снова спал, убаюканный солнцем и ласковым ветерком.
– Что ж ты, хозяйка, за своим товаром плохо следишь? Эти покупатели тебе ни гроша не заплатят… – Капитон махнул рукой в сторону воробьёв.