Отойдя от стойки регистрации, где люди громко спорили на непонятных мне языках, я открыл в телефоне соцсети и прислонился к стене. Даже промелькнула мысль, не вернуться ли за свой столик. А потом я увидел заголовок:
«ГЛАВНЫЕ НОВОСТИ: ядерная атака на Вашингтон продолжается. СЛЕДИТЕ ЗА РАЗВИТИЕМ СОБЫТИЙ».
Будто ледяная рука схватила меня за горло. У меня онемела челюсть. Дрожь пробежала по всему телу, от живота до плеч и вдоль спины. Руки тряслись. Я не мог читать. Перед глазами стояло одно-единственное слово – ядерная.
Я поймал себя на мысли, что оно не могло относиться к ядерной бомбе. Не в этом смысле. Иначе ЯДЕРНАЯ означало бы «конец». Вероятно, СМИ использовали это слово просто для приманки.
Восстановив контроль над телефоном, я прокрутил ленту новостей.
ГЛАВНЫЕ НОВОСТИ: над Вашингтоном взорвана ядерная бомба. СЛЕДИТЕ ЗА РАЗВИТИЕМ СОБЫТИЙ.
НОВОСТЬ ДНЯ: ядерная атака на США.
СРОЧНАЯ НОВОСТЬ: по оценкам экспертов, число погибших достигло 200 тысяч человек.
СРОЧНАЯ НОВОСТЬ: ПОДТВЕРЖДЕНО: президент и его администрация в числе погибших в результате ядерного взрыва. ждем дополнительной информации.
Были и другие заголовки – о радиомолчании Великобритании и еще одном ударе по Альбукерке.
Я вспомнил, что в моем номере есть телевизор.
Но внезапно я перестал видеть. Мое зрение отключилось, как свет. Все потемнело, и я уронил телефон. Кажется, меня вырвало, но точно не помню. Обратно в ресторан мне пришлось пробираться по коридору на ощупь, но вскоре я понял, что это бесполезно, поэтому уселся на пол, привалившись спиной к стене.
Некоторое время мне казалось, я попал в книгу «День Триффидов»[2]. Я думал, что действительно ослеп. Слышал, как люди вокруг бегали, плакали, кричали. Никто не остановился, чтобы заговорить со мной.
Постепенно зрение вернулось через, казалось, несколько часов, но на самом деле прошло, вероятно, не более получаса. Я нащупал на полу свой телефон и, подняв, прижал его к груди. Так и сидел, пока не восстановилась способность видеть.
Пока я моргал, пытаясь прояснить зрение, кто-то остановился рядом. И я понял, что надо мной стоит женщина. Теперь я знаю, это была Таня. Но тогда мы не были знакомы.
Она спросила:
– С вами все в порядке? Помощь нужна?
Какой-то мужчина велел ей поторопиться, иначе они не успеют добраться до машины.
Я ничего не сказал, а что я мог сказать, кроме как «все в порядке»? Не знаю. Простите, что описание такое сумбурное.
Потом я снова оказался в ресторане. По крайней мере, помню, как стоял у двери, уставившись на свою книгу, кофе и стол. А у двери в бар стояли, держась за руки, по-моему, Миа и Саша, сестра и брат. Все остальные ушли.
До меня дошло, что они смотрят телевизор, установленный в верхнем углу зала, и я побежал к ним. Конечно, я не понимал, о чем говорят, но короткая запись повторялась снова и снова. Диктор запинался, произнося текст, и его голос дрожал.
Кто-то что-то снимал, один из их друзей, прежде чем ослепительный свет окутал весь экран и видео прервалось. Белый шум.
– Что он говорит? – Я чуть не набросился на них.
Молодой человек, Саша, сказал:
– Это просто свет. Город уже умер.
Еще в одном ролике из Твиттера было заснято, как гаснут огни знаменитых очертаний Нью-Йорка; здания исчезают в темноте, или она уничтожает их, а в левой части кадра – гигантская колонна пульсирующих, поднимающихся облаков. Больше ничего не видно. Ослепляющая вспышка света, облако – самое большое облако, которое я когда-либо видел, – и огни города гаснут.
– Сколько американских городов? – спросил я.
– Пока говорят о трех.
– О трех?
– Да, третий где-то в Техасе, – сквозь слезы отвечает Миа.
Она с отчаянием что-то говорит Саше на языке, которого я не знаю.
У меня подкашивались ноги, и, отшатнувшись, я столкнулся с женщиной, чуть не сбив ее с ног.
– Извините, извините… – бормотал я, продолжая бежать.
Она кричала, но, по-моему, не на меня.
Я поднялся наверх, в свой номер, и принялся собирать вещи. Включив телевизор, я обнаружил, что все основные американские каналы не работают, а показывают только швейцарские, и чуть не сошел с ума, пытаясь разобраться, как добавить субтитры, в то время как на экране снова и снова повторялись одни и те же кадры. Подключив субтитры, я снова пробовал дозвониться до Нади, но соединения по-прежнему не было. Предположив, что не работает только сотовая связь, я пробовал дозвониться по стационарному, но и так ничего не получилось.
Мне хотелось разбить телефон, но меня остановила странная мысль: ущерб, причиненный номеру, включат в мой счет. От потрясения я чуть не ослеп, но у меня хватало практичности побеспокоиться о своем счете.
Не закончив паковать вещи, поскольку, если честно, просто не знал, что делать дальше, я вышел из номера и стал бродить по коридорам, пытаясь отыскать кого-нибудь из коллег по конференции. Я полагал, что хоть один из них справится с потрясением лучше меня и скажет, что делать дальше. А я так отчаянно хотел, чтобы мне сказали, что делать дальше. Словно я снова стал школьником и ждал, что ответственное решение примет кто-то из взрослых.
Пролистывая в телефоне ленты новостей, я, как одержимый, искал заголовки на английском, постоянно натыкаясь на слово ЯДЕРНЫЙ. И все думал – может, я как-то неправильно читаю. По логике вещей ядерного удара по Вашингтону быть не могло, поскольку никогда раньше такого не случалось. Если бы произошла ядерная война, наступил бы всему конец, а мир, который мы знали, все еще не закончился. Хотя бы потому, что никогда раньше такого не случалось.
СРОЧНАЯ НОВОСТЬ: ядерное оружие взрывается над Вашингтоном, сотни тысяч человек погибли.
ГЛАВНАЯ НОВОСТЬ: премьер-министр Канады призывает к спокойствию, так как ядерный удар направлен на США.
СРОЧНАЯ НОВОСТЬ: США без правительства, поскольку ядерная бомба уничтожила Вашингтон.
Единственное доступное фото Вашингтона кто-то сделал на камеру телефона. На нем темнота и облако. Вот и все.
Я не был готов к такому. Мне было необходимо, чтобы кто-то задал направление. На моем этаже открывались и закрывались двери. Я видел людей, бегущих к лестнице. Из одного номера вышел мужчина и, оглянувшись, посмотрел на меня. Я знал, кто он, но на мгновение забыл его имя.
Джо Фишер, профессор из штата Пенсильвания. Теперь я вспомнил, как его звали. Мы были знакомы семь лет.
Поправляя очки на носу, он сказал:
– Джон, нам нужно вызвать такси. Шотландии больше нет.
– Шотландии… нет?
– Да, и нам нужно вызвать такси. У тебя есть номер?
Потребовалось некоторое время, чтобы до меня дошел смысл его слов. Ни у кого из нас не было машин. Мы все приехали из аэропорта на такси.
Я начал смеяться. Как будто сошел с ума. Он определенно так и подумал. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, а затем просто оставил в коридоре. Я не мог перестать смеяться. Мне пришлось сесть, обхватив голову руками, и так я сидел, уставившись в телефон, а новости все поступали и поступали. Для меня абсурд заключался в том, что, когда весь мир рухнул, он мог думать только о том, чтобы вызвать такси. Шотландии больше нет, и, разумеется, нам нужно вызвать такси!
Через некоторое время смех прекратился. Он не перерос в слезы или что-то еще. Он просто вылинял, оставив меня в замешательстве от собственной реакции.
Я встал, пошел за своим наполовину упакованным чемоданом и на лифте спустился в вестибюль. Там было не протолкнуться. Все кричали, причем на разных языках. Одна из администраторов пыталась сделать объявление, но никто не слушал. Тогда она и молодой человек взобрались на стойку регистрации, и, возвышаясь над толпой, эта женщина закричала:
– Тихо! Тихо! Замолчите!
Молодой человек стоял рядом с ней и, дрожа, переводил на английский все, что она говорила. На мгновение все затихли.
– Самолеты больше не летают нигде в мире! И другие виды общественного транспорта вряд ли будут сегодня работать! Пожалуйста, постарайтесь сохранять спокойствие, и мы вам поможем! Мы рекомендуем не уезжать в такое время на машине!
Но люди покидали отель, словно из подъезда вытекала человеческая река. Я наблюдал за ними, прислонившись спиной к стене, частично скрытый пальмой в кадке. До меня постепенно доходило, что никто не собирается говорить мне, как поступить. Моя страна осталась без правительства. Шотландии больше нет. Сотни тысяч людей мертвы, а остальные ждут, что больше не существующее правительство скажет нам, как следует поступать в ситуации, которая никогда раньше не возникала.
Я снова попробовал дозвониться до Нади, но соединения по-прежнему не было.
Они непременно должны находиться дома. Там сейчас полночь.
Я думал о вспышке света, гигантском облаке, создающем искусственный дневной свет, а затем о гаснущих огнях большого города.
Я набрал номер домашнего телефона, и он зазвонил.
Мое сердце…
Нет, я не могу просто взять и написать об этом.
Я полагал, что, если бы удалось поговорить с Надей или с детьми, мой мир пришел бы в норму, поэтому все, кроме гудков в трубке, отодвинулось на второй план. Телефон звонил, и я мысленно видел аппарат в коридоре в моем доме. Я услышу голос Нади, и все будет хорошо. Вот сейчас она скажет, что она и дети в безопасности, и мы решим, как поступить дальше. Поговорив друг с другом, мы бы согласовали свои действия.
Телефон продолжал звонить, но трубку никто не брал. Мои размышления прервал автоответчик, попросив оставить сообщение. И он говорил не голосом Нади, или Марион, или Рут, он говорил моим собственным голосом.
Именно в тот момент время для меня остановилось. Не имеет значения, сколько дней прошло. Каждый раз, когда я вспоминаю тот момент, все останавливается и земля уходит из под ног.
Потеряв самообладание, я отшвырнул телефон, и он ударился о стену слева от второго лифта. Я слышал, как разбился дисплей, и это был конец. Я закрыл лицо руками и заплакал прямо там, в вестибюле, на глазах у всех, хотя никто не обращал на меня никакого внимания. Только через некоторое время я услышал, как люди говорят о новых ядерных ударах – по Китаю и еще одном – по Мюнхену или где-то там в Германии. Точно уже не помню.
Получать новости из разных уголков мира стало труднее. Оставались только соцсети, большинство телеканалов не работало. Позже я слышал подобные истории о бомбардировках России и более-менее подробный рассказ об ударе по Иерусалиму. У меня где-то есть список, который я успел набросать перед тем, как Интернет отключился. Не знаю, зачем я пытаюсь припомнить точный порядок ударов. Какая теперь разница? Я услышал: «Они бомбят Вашингтон!» – и до сих пор не знаю, кто эти «они».
Вот что случилось в День первый.
День пятьдесят четвертый
Пара из номера 27 покончила с собой сегодня утром. Или, по крайней мере, все выглядело как самоубийство.
Я проснулся рано. Теперь встаю сразу после пробуждения. Больше никаких «поваляться еще пять минут». «Поваляться» значит вынужденное бездействие, и я неизбежно начинаю думать о Наде, Рут и Марион. Фантазия сменялась фантазией, и я представлял, как они едут вдоль побережья, возможно, объединяясь с дружелюбными автостопщиками, которые тоже спасаются со своими детьми. Затем в воображении интуитивно возникали сцены, в которых Надя отбивается от целых банд угонщиков автомобилей.
Я ненавидел себя за такие мучительные фантазии, но еще больше за то, что мне нравилось жить в этом вымышленном мире, сбегая в него от повседневной реальности.
Заметив, что эта супружеская пара не пришла на завтрак, я поднялся наверх, чтобы проверить, как они там.
Дилан и Натан опередили меня, поэтому, добравшись до нужного этажа, я сразу догадался, что произошло. В течение месяца, начиная с Дня Первого, по отелю прокатилась целая волна самоубийств. Лестничный колодец, всегда темный и уже дурно пахнущий, оставался самым доступным местом для сведения счетов с жизнью. За последние несколько недель никто больше не покончил с собой. Но первые три недели настолько врезались в память, что каждый раз, поднимаясь по лестнице, я ожидал обнаружить еще один труп.
– Джей, не входи сюда, – предупредил Дилан. – Выглядит непривлекательно.
– А что теперь привлекательно? – задал я встречный вопрос, входя в номер.
Натан, скрестив руки на груди, не сводил глаз с ванной комнаты:
– Похоже, он убил ее, а потом покончил с собой.
Он был прав.
Патрик лежал лицом вниз, без рубашки, перегнувшись через край ванны; его руки были выброшены вперед, и под ними собралась неглубокая лужа крови. Мускулистый мужчина лет сорока пяти, в хорошей физической форме. Я часто встречал его во время прогулок по отелю. Иногда он бегал босиком с тринадцатого этажа на первый и обратно, а иногда – только взад и вперед по нашему коридору. Он бегал босиком – и никогда снаружи, как Таня или Дилан, – потому что не хотел износить последнюю пару ботинок.
Позади Патрика, на полу, лежала его жена Корали. Ее лицо с распахнутыми от шока глазами было повернуто к двери, к нам, и на шее уже проступил черный венок синяков. Трудно сказать, была ли добровольной для нее эта смерть. Вполне возможно, идея принадлежала ей, но она не доверяла себе в том, что доведет задуманное до конца.
– По-моему, никакого злого умысла… или что-то не так? – на всякий случай спросил я, проверив и убедившись, что никто из присутствующих не видит ничего такого, что упустил я.
– Нет, никакого, – отозвался Дилан.
Патрик и Корали были дантистами из Лиона. Держались особняком. Хотя Корали несколько раз заговаривала со мной в ресторане. Английский у нее был не блестящий, но вполне понятный. С Патриком мы никогда не разговаривали по-настоящему долго, за исключением одного нетипично откровенного разговора в самом начале, когда он как-то вернулся с охоты, организованной Диланом. Он рассказал мне о лете, которое провел в Румынии, на ферме своего дяди. Тогда ему было четырнадцать. Дядя взял его на охоту. Но они охотились не для еды или отдыха. Они шли по кровавым следам, чтобы пристрелить жертв бешеного медведя, и провели в лесу семь часов, избавляя изувеченных оленей и более мелких медведей от страдания. Патрик говорил, что последние два месяца он постоянно вспоминает ту охоту.
У меня сложилось впечатление, что он рассказал мне эту историю только потому, что знал о моих записках. По этой же причине другие люди в отеле заговаривали со мной и рассказывали свои истории.
У Патрика и Корали было трое взрослых детей, а у их старшей дочери уже были свои дети. К сожалению, я не помню их имен.
– Вы тоже заметили, что они не пришли на завтрак? – спросил я.
Дилан кивнул:
– Я для того и веду журнал. Дело не только в безопасности.
– Твои знакомые? – поинтересовался Натан.
– Они были дантистами, – ответил я единственное, что знал о них наверняка.
– А вы в курсе, что среди дантистов безумно высокий уровень самоубийств?
Мы с Диланом уставились на него.
Он пожал плечами:
– Ну что? Если так и есть. У дантистов, типа, самый высокий уровень самоубийств среди всех профессий, загуглите.
– Загуглите? – Дилан приподнял брови.
– Точно, сейчас никак… но вы же поняли, что я имел в виду. Это правда.
– Загуглите, – фыркнув, повторил Дилан.
– Ладно, я пошутил, чтобы справиться с бездной. Так подай на меня в суд!
– Когда смотришь в бездну[3]…
Натан развел руками:
– Я смеюсь. Ха-ха-ха.
Меня поразило, что они оба могут смеяться. Пока они подкалывали друг друга, мой взгляд то и дело возвращался к Корали Бернардо. Я застыл от безнадежности и страдания, которые исходили от нее. Словно опять наступил День первый, или Второй, или Третий.