5
Подмосковная деревушка Семёновское приказала долго жить ещё в 1952 году. Именно тогда Мосгорсовет решил выкупить землю у жителей, а дома их, многие вовсе даже не ветхие, пустить под снос. Столица расширялась на запад от Лужников и Гагаринской площади, и Ленинский проспект, априори, не мог вести в деревню. Родительский дом, деревянный, добротный, с широкой печью и резными наличниками, стоял в конце теперешней улицы Вавилова. Вместо него Луковы получили двухкомнатную квартиру в соседних Новых Черёмушках ещё в шестидесятых. Тогда как избы, что были у графского имения Воронцово просуществовали до начала следующего десятилетия. В ожидании сноса заборы дворов стояли выщербленными, крыши зияли провалами, туалеты воняли невыбранными отходами, огороды и сады пришли в запущение. Дыхание стройки и динамика города наступали на старину в прямом и переносном смыслах, вытесняя из памяти новосёлов микрорайона безысходность и понурость деревни. И эта ассимиляция с жизнью новой, благоустроенной и весёлой, кипящей в многоэтажках многолюдьем, разнокультурьем и их разнохарактерностью привела к тому, что уже вскоре лишь старики помнили, что когда-то на месте Черемушкинского рынка стояла церковь, а часть трассы Ленинского проспекта проложена через кладбище.
Весной 1972 года жара держалась с начала мая. Это никак не облегчало подготовку восьмиклассницы Тамары Луковой к годовым экзаменам в обычной школе и музыкальной. Работать над гаммами и этюдами Скрябина и Балакирева приходилось подолгу. Мать звонила с работы каждый час. Тамара нервничала, грызла ногти, сушки, сухари, даже макароны. В один из особо знойных дней, кажется, это было двадцать второе мая, Луковой позвонила подруга – ещё та шаболда, известная на всю школу, как куряка и матершинница. Воспитанием детей её предки занимались исключительно во время путешествий по дну бутылки. Драные зады, по делу и без, казались методами самыми доходчивыми, отчего девчонка, единственная в армии пацанов и братьев, часто убегала из дома. Родительских прав её предков не лишали, оставляя, чем заняться профсоюзам и всяким там партийным органам местного значения. К тому же папа подруги был ударником соцтруда и рационализатором производства, а жена его матерью-героиней.
Услышав, что Тамара на привязи, подруга тут же посоветовала снять трубку и спокойно идти гулять. Советским операторам городской телефонной связи было одинаково фиолетово, кто и как пользуется изобретением Александра Белла. Сам англичанин к тому времени уже, спасибо, умер. Иначе сердечного приступа ему было бы не избежать. Пятьдесят копеек в месяц за радиоточку и немногим более рубля за каждую из хозяйственных услуг позволяли людям страны победительницы во Второй мировой войне слушать радио сутками, лить воду рекой, сдёргивать бачок по воле души и варить варенье из айвы, суп «питы» или разгадывать кроссворды, положив трубку рядом с аппаратом. Коллективизм в СССР являлся основой всего. Подумав немного, Тамара натянула белые гольфы, нарядилась в лучшее платье и вплела в косы красивые банты. Было решено отправиться на Воронцовский пруд поглядеть на лягушек и пиявок. А там уж – как повезёт.
Плот, брошенный кем-то из жителей придушенной деревни, уже отошёл от землистых неоформленных берегов, когда из пролеска вышла банда Стаса Костякова. Смеясь над тем, как неумело девчонки орудуют палками, хулиганы, с гиканьем и непотребными шутками, стали бросать в них камнями. Когда плот оказался где-то на середине пруда, Тамара оступилась и упала в воду. Пруд был уже не таким большим, как при графьях, но его подземные воды за пять веков подмыли грунт и крутили воронки то тут, то там. Да и шок от холодной воды сковал девушке горло.
Очнулась Тамара в объятиях Стаса. Потом были лекция от него, наказание от мамы, выброшенные гольфы, оттереть которые от тины так и не удалось, ангина, усугубившийся страх перед водой и понимание того, что большое чувство – это хороший запах кожи и приказ того, кто держит тебя в руках.
То, что называют любовью, случилось тем же летом, само собой, без подготовки и сопротивления. А ещё через время уже вся школа гудела от разговоров о подростковой распущенности, преждевременной сексуальности и недопустимости разврата между отличницей и двоечником. Но Тамаре и Стасу это было безразлично. Вскочив с кровати в день её совершеннолетия, молодые и свободные люди побежали в ЗАГС. Жениху на момент свадьбы было уже девятнадцать. Когда родилась дочь Оля, родители праздновали двадцатилетие Луковой. Фамилию мужа Тамаре не разрешил взять худрук Дома моделей на Вернадского Геннадий Зейналов.
– Учти, детка, мужей у тебя в жизни может быть десять, а имя всегда будет только одно!
Ослушаться руки кормящей Тамара не могла. А Стасу даже льстило, что его жена – известная модель.
6
Дина была очень красивой. Русь до сих пор платила татарам дань, выдавая, после трёх веков их ига, дивные кровяные замесы. Русые волосы Власовой обворожительно сочетались с темными бровями и ресницами, широкий таз и ноги колесом, как у наездницы, – с тонкими кистями и щиколотками. Но настоящей роскошью Дины был глубокий и чистый голос. В актрисы девушку взяли с первого тура. Народная песня, старания бабушки в раннем детстве, да басня, что дал в дело соседский поэт, покорили жюри Щепкинского театрального училища. Однако дальше главной роли в студенческом спектакле продвинуться Власовой не удалось. В коллективе МХАТА, куда в 1984 году она попала по протекции знаменитой бабушки, молодая актриса терялась на фоне и очень знаменитых коллег, и менее успешных. Впрочем, восторг и поклонение мужа долго компенсировали всякую неудачу в профессии.
После рождения второй дочери, в начале 1987 года Власова ушла из МХАТа, разорённого войной режиссёров. Осенью того же года, и, опять же, не без стараний бабули, ей нашлось место в Малом академическом театре. Перемены мало что поменяли в карьере актрисы, жаждущей славы. По-прежнему выхватывая крошечные роли, задать худруку неудобный вопрос Дина решилась лишь на четвёртом десятке профессиональной жизни.
– Кого бы ты хотела играть? – удивился распределитель театральных ролей, глядя на малоизвестную ему актрису. Ответ про Ирину в чеховском «Вишнёвом саду» или хотя бы одну из «Восьми любящих женщин» в детективной истории Робера Тома, вызывал у мужчины гомерический хохот: – Власова, ты и любовь родились в разные эпохи. И не нужно слёз, я знаю цену актёрским страстям. Хочешь играть влюблённую женщину? Хорошо. Давай пари: ты за год влюбляешься до похудения, я, если это случается, в конце сезона предлагаю твою кандидатуру на роль Стэнли.
– В «Трамвае «Желание»? – открыла Дина рот: – Но как Вы узнаете, что я…?
– О, дитя! Плохим я был бы художником, если не мог разглядеть женщину, что «вошла в изломанный мир, чтобы познать призрачный союз любви, чей зов, как мгновение в ветре…», – ответил руководитель труппы эпиграфом к анонсированному спектаклю.
Задание было более чем понятным. Выполнить его казалось вовсе нетрудным. Оставалось найти достойного, в кого действительно можно было бы влюбиться. Стас, узнав о проблеме, предложил Дине помочь. Три последних года он работал начальником ЧОПа в очень знаменитой столичной дискотеке.
– Пока будем искать тебе идола, можешь начинать тренироваться на мне, – подмигнул Костяков. Хитро так подмигнул, совсем не как чужой мужчина. А вскоре он написал заявление об отпуске за свой счёт, датировав его тем же днём, когда ушёл от жены.
– Вы бы поискали его среди подруг, – посоветовал Тамаре лейтенант полиции через три недели после этого.
– Среди чьих подруг? – уточнила оставленная и безутешная супруга.
– Среди своих, конечно же. Вон какая у него улыбка! – ткнул мужчина в зубы фотографии в деле о пропавшем. Тамара вздохнула. Ей ли было не знать про белизну оскала любимого? Со школьной поры она каждое утро истязала зубную щётку и до завтрака, и, особенно, после него. Повсюду таскала с собой «Жемчуг» в коробочке из-под пудры, отбеливая эмаль зубов на каждой перемене. Первая из класса уломала мать поставить железные проволоки для выпрямления прикуса. Терпела по ночам тугую резинку аппарата, что не вытянул её недоразвитую челюсть, как обещали ортопеды, зато был был причиной гнойных ангин. Уже став моделью, часами училась улыбаться, но так и не смогла создать своим ангельским ртом конкуренцию пасти Костякова, чья кривая ухмылка даже спросонья или с бодуна выходила лучезарнее.
Вернувшись из полиции, Тамара заварила себе травяного чаю и стала размышлять. Её первые подозрения падали на Жанну.
7
Мать Жанны всю жизнь любила своего непутёвого мужа. Отец у девочки был приходящий. Так бывает. когда женщина, с которой мужчина решает связать жизнь, сразу прощает ему всё. Зная, что жена и дочь его не предадут, отец Глинкин жил вне семьи не с одной женщиной, а когда возвращался домой, то часто уходил в долгие запои, материл баб, обвиняя их в том, в чём был порочен сам. Однако хозяином в доме он был бесспорным. Речь шла не только о том, за кем всегда было последнее слово: при отце разговоры матери и дочери ограничивались фразами «иди поешь» и «уроки сделаны». Отец Жанны был хорошим плотником, плиточником, маляром, сантехником, столяром, механиком, садовником, закупщиком, оценщиком и ещё много кем, что играло важную роль для существования, а в семье было так и вовсе необходимо. Баб своих он любил и желал им только хорошего. Дочь, наряду мату, он научил многим житейским мелочам и премудростям. Следуя примеру отца приспосабливаться как удобно, Жанна выросла смышлёной, хитрой, с практичным подходом к любому делу и человеку. Внешне девушка походила на строгую птицу без клюва и крыльев, но с хищным взглядом. Большие глаза с широкими верхними веками, словно хватали того, на кого Жанна смотрела. Людей она делила на нужных мужчин и ненужных женщин. Первых у Глинкиной было великое множество, вторых – вся женская половина человечества за исключением трёх подруг – Марины Стасовой, той самой Малины Вареньевны, как назвала её девочка, увидев первый раз и как звала до сих пор, Дины Власовой и Тамары Луковой. Ольгу Костякову, одноклассницу и однопартницу на протяжении всех десяти лет школьной жизни, Жанна считала за младшую сестру.
Три брака Глинкиной уместились в довольно короткий промежуток времени. Первый муж, твёрдой своей волей, лишил её детородности. Второй навсегда убил веру в то, что жить за мужем можно, лишь любя его. Третий был всем неплох, но быстро надоел. Повторять ошибок матери Жанна не собиралась. И особенно после того, как неделю спустя после похорон супруги отец привёл в дом другую женщину. Мама Жанны сгорела за четыре месяца от той самой болезни, что так пока и не излечивается, оставив двадцатишестилетнюю дочь с убеждением в том, что бабий век не только короток, но ещё и глуп. На сорок первый день, заверенная церковным батюшкой, что мамочка уже в раю, дочь её впервые согрешила, отдавшись мужчине не по любви, а за деньги. И с той поры вот уже двенадцать лет как продолжала совмещать приятное с полезным, отдавая предпочтение второму и из него же извлекая первое.
Ресторанным бизнесом Жанне посоветовал заняться один из благодетелей.
– При твоей любви к капусте, тебе стоит открыть клуб козлов, – прошипел он, забирая у Глинкиной чёрную кредитную карту, выданную на мелкие расходы, но отстерилизованную по-крупному. Закатить скандал олигарху не позволила память о кнутах и пряниках, которыми его одаривала любовница на Сицилии долгие две недели.
Будучи благодарной, Жанна воспользовалась и советом, и стартовым капиталом, тщательно припрятанным на своих счетах. Специфику кухни её ресторана определила та же Италия, влюбившая в «дольче виту». Умение стискивать зубы и притворяться стали основным залогом успеха молодой женщины, попавшей в бизнес не столько мужской, сколько мужланский. Но так как «взвесь» и «замерь» были избранными глаголами её родного батюшки, очень скоро Жанна имела уже сеть ресторанов. А те, кто ставил ей препоны, обычно не находили сил отказаться от соблазна переспать с самой Жанной Александровной. После чего либо становились её компаньонами в игре в «поддавки», либо навсегда уходили в сторону.
Могла ли Жанна соблазнить мужа Тамары? Безусловно. Зачем? Предстояло выяснить. Схватившись за брезжащую надежду восстановить семью, она набрала номер. «Что там Жанна говорила про связи на Первом канале?».
Слабо веря в то, что Александр Васильев захочет пригласить её на «Модный приговор», Лукова пошла по квартире, представляя, что коридор – это подиум.
8
Измождённая ангинами, тонзилитами и воспалением лёгких, весной 1975 года пятнадцатилетняя Тамара была на грани истощения. Мать, сжалившись, позволила снять с зубов дорогие и ставшие ненавистными дочери железные прутья и бросить музыкальную школу. Учителя в общеобразовательной, гуманные и всё понимающие, ставили пионерке четвёрки ни за что. Стас развлекал, как мог. Однако встать на ноги Луковой не помогали ни забота, ни витамины, ни прочие терапевтические ухищрения. Тома теряла вес, и при её росте в метр семьдесят пять это было очень заметно.
– Ты, Лукова, никак в манекенщицы собралась? – спросила врач с участка, ощупывая выпирающие, как у худой кобылы, нижние рёбра девушки.
– В какие манекенщицы? – вряд ли Тамара был готова сравнивать себя с фотомоделями «Бурда моден» или «Работницы». Вот тогда-то врач и рассказала ей, что совсем неподалёку в Черёмушках есть ВИАЛЕГПРОМ – Всесоюзный институт ассортимента лёгкой промышленности. Конечно, это тебе не Дом моды на Кузнецком мосту. И модельеры его – не Татьяна Осьмёркина, не Вера Авралова, не Александр Игманд. Однако Виалег под протекцией правительства. Сотрудничает с Домом моделей на Вернадского. На советах его спецов держится вся галантерейная промышленность страны. Может и не лучшая в мире, зато отечественная. А это тебе не хухры-мухры!
Курировать моду на высшем уровне власти стало принято после скандала, что разразился во время съёмок мод в 1974 году. Галина Миловская с императорским скипетром в руках и украшенная алмазом «Шах» – тем самым, что Иран откупился от Российской Империи за смерть Александра Грибоедова – вышла на обложке «Vogue» вовсе не длинноногой цаплей, как Лукова. У этой скромность держалась как раз за ту последнюю пуговичку, что допустимо держать расстёгнутой, не привлекая внимание к наметившейся женской щедрости. Да и лицо, без изящества, но с броской угловатостью и живыми глазами, – чем не образ простой советской девушки. «Вешалки для одежды нужны не только Вячеславу Зайцеву», – думала врач, осматривая Лукову.
– Дочь моя в Виалеге за главную. Заведует там реквизитом. Хочешь узнаю, когда у них показы? – женщина протянула девушке медкарту, заметно разбухшую за последний год. Пациентка безразлично дёрнула плечиком. А уже через неделю знала после школы только одну дорогу.
Так как никакого зрительного зала в «Виалеге» не было, все, кто не участвовал в примерках и демонстрации нарядов, сидели рядом с подиумом на чём придётся. Тома обычно устраивалась на полу. Вот там-то её и заметил худрук Геннадий Зейналов. Забыв про короткую юбку школьной формы и расставив колени в позе бабочки, Лукова грызла яблоко и не сводила взгляда с манекенщиц. Только на «прогонах» можно было увидеть всю ту прелесть, что худсоветы, не первый, так второй, точно зарубят: брюки клёш, комбинезоны из плащёвки в стиле «милитари», брюки-бананы, легинсы, платья из трикотажа с лайкрой и туфли на платформе. Этим фантазиям строгие методисты моды из Министерства лёгкой промышленности позволят появиться разве только что в каталогах института лёгкой промышленности. Да и то в разделе «Международные тенденции», чтобы упаси, Господи, не вызвать у правительственных старпёров какой дурной ассоциации. Инцидент с Галей Миловской вошёл в анналы не только советской моды. Законодателям из Минпрома в кошмарах снились раздвинутые ноги девушки и нонконформистские цветы, деревья и бабочки, вырисованные на её теле скандалистом Анатолием Брусиловским. И толку было объяснять в верхах, что итальянский «Эспрессо» как раз и платит художнику за боди-арт, а фотографу Гаррубе за удачный свет, поймать который в тот день можно было, лишь посадив модель спиной к Кремлю и Мавзолею. Коммунистические идеологи притянули за уши версию о кощунстве империалистов над русскими святынями. Модель надолго закрыли в стране. Дизайнера Ирину Кутикову лишить всех правительственных премий, полученных ранее. Да и остальным, из сочувствующих, парт аппаратчики чётко дали понять, что это там, на Диком Западе марлёвка удобна и экологична. А для советских тружениц она до неприличия прозрачную. Это у них, у капиталистов, блеск лайкры и люрикса нужны, чтобы отвлекать людей и от расовой несправедливости и социального различия. В нашей же стране, в великом СССР, все равны и одинаково счастливы. А потому нашим женщинам издревле гоже носить только платья-рубашки, юбки с оборками в фольклорном стиле и сапоги с широким голенищем. А мужчины пусть ходят в стёганых пальто и куртках, так похожих на ватники, да в этнических дублёнках. Добился же модельер Зайцев международного успеха с коллекцией нарядов в нашем, русском стиле. Так представил шапки и шубки, что с 1967 года о них мечтают все модницы мира. Вот и работайте, товарищи, в этом же направлении, прославляя стиль «а ля русс». Учитывая просторы страны, тут есть где разгуляться фантазии.