И все же национальное государство отказывается вымирать. Оно оказалось удивительно стойким и остается основным детерминантом общемирового распределения дохода, главным месторасположением (locus) институтов, обеспечивающих функционирование рынков, а также главным вместилищем (repository) личных привязанностей и пристрастий. Рассмотрим несколько фактов.
Чтобы проверить, как мои студенты интуитивно воспринимают детерминанты общемирового неравенства доходов, в первый день аудиторных занятий я спросил их, что они предпочтут: быть богатыми в бедной стране или бедными в богатой стране? Я просил их рассматривать лишь собственный уровень потребления и считать богатыми и бедными 5% населения той или иной страны – с самыми высокими и самыми низкими доходами. Богатая страна, в свою очередь, входит в число 5% стран из верхних строчек распределения душевых доходов, а бедная страна – в число 5% стран его нижних строчек. Обычно большинство студентов, снабженных этой базовой информацией, отвечают, что предпочли бы быть богатыми в бедной стране.
На самом деле они жестоко ошибаются. Бедные в богатой стране, согласно только что приведенному определению, почти в пять раз богаче богатых в бедной стране28. «Обман зрения», который сбивает студентов с пути, состоит в том, что сверхбогатые обладатели BMW и особняков под охраной, увиденных ими в бедных странах, составляют ничтожную долю населения. Она куда меньше, чем те 5% самых богатых, на которых я просил сосредоточиться. Когда мы рассмотрим среднее по этой группе в целом, мы получим колоссальный провал вниз по шкале доходов.
Эти студенты только что обнаружили красноречивую особенность мировой экономики: наши экономические успехи определяются в первую очередь тем, где (в какой стране) мы родились, и лишь во вторую очередь нашим положением на шкале распределения доходов. Или же, если воспользоваться более специальной, но и более точной терминологией, большая часть общемирового неравенства доходов объясняется неравенством между странами, а не внутри отдельных стран29. Вот вам и глобализация, обнулившая значимость национальных границ.
Во-вторых, рассмотрим роль национальной идентичности. В принципе, можно было бы думать, что чувства привязанности к национальному государству истончились под действием двух противоположных сил – наднациональных симпатий, с одной стороны, и местных связей – с другой. Но, видимо, дело обстоит не так. Национальная идентичность живет и процветает, даже в некоторых неожиданных уголках мира. Это было именно так даже до глобального финансового кризиса и той популистской негативной реакции, которая за ним последовала.
Чтобы увидеть сохраняющуюся жизнеспособность национальной идентификации, обратимся к Всемирному исследованию ценностей (World Values Survey), которое охватывает более 80 тыс. индивидов в 75 странах (http://www.worldvaluessurvey.org/). Участникам опроса задали ряд вопросов, касающихся силы их местных, национальных и глобальных привязанностей. Я измерил силу национальных привязанностей, сложив процентные доли респондентов, которые «согласны» и «совершенно согласны» с утверждением «я считаю себя гражданином [страны, нации]». Далее я измерил силу глобальных привязанностей, сложив процентные доли респондентов, которые «согласны» и «совершенно согласны» с утверждением «я считаю себя гражданином мира». В каждом случае из этих процентных долей я вычел аналогичные величины для утверждения «я считаю себя членом своего местного сообщества» с целью обеспечить определенную нормализацию30. Иными словами, я измерил силу национальных и глобальных привязанностей в сравнении с силой местных привязанностей. Я опирался на данные 2004– 2008 гг., поскольку этот этап измерений проводился до финансовых кризисов в Европе и США и полученные результаты свободны от искажений, вызванных экономическим спадом.
На рисунке 2.1 показаны результаты для всей общемировой выборки, а также отдельно для США, Евросоюза, Китая и Индии. В глаза бросается не столько тот факт, что национальная идентичность гораздо сильнее, чем идентичность «глобального гражданина»,– это во многом было предсказуемо. Неожиданный результат состоит в том, что она явно обладает большей притягательностью, чем принадлежность к местному сообществу, что находит отражение в положительных показателях для нормализованной национальной идентичности. Эта тенденция сохраняется в разных странах. Сильнее всего она проявляется в США и Индии – очень больших странах, в которых, как мы могли бы ожидать [до ознакомления с этими данными.– Пер.], местные привязанности в любом случае сильнее привязанности к национальному государству.
Я обнаружил и тот неожиданный факт, что жители Европы ощущают очень малую привязанность к ЕС. На самом деле, как показывает рис. 2.1, идея гражданства ЕС представляется европейцам столь же далекой, как и идея всемирного гражданства, несмотря на многие десятилетия европейской интеграции и развития соответствующих институтов.
РИС. 2.1. Гражданство страны, мира и Евросоюза (в сравнении с привязанностью к местному сообществу)
Из процентных долей респондентов, которые «согласны» или «совершенно согласны» с утверждениями «я считаю себя гражданином [страны, нации]» и «я считаю себя гражданином мира», вычитаются аналогичные процентные доли для утверждения «я считаю себя членом своего местного сообщества».
ИСТОЧНИК: D. Rodrik, «Who Needs the Nation State?» Economic Geography, 89(1), January 2013: 1–19.
Неудивительно обнаружить, что глобальные привязанности с 2008 г. стали еще слабее. Показатели гражданства мира значительно опустились (в частности) в отдельных европейских странах: с –18% до –29% в Германии и с –12% до –22% в Испании (сравниваются две волны исследования: за 2010–2014 и 2004–2008 гг.).
Можно возразить, что такие исследования затушевывают различия между отдельными группами населения. Мы ожидали, главным образом, что молодые, квалифицированные и высокообразованные слои оторвались от своих национальных «причалов» и стали «глобальными» по мировоззрению и привязанностям. Как показывает рис. 2.2, указанные группы действительно имеют отличия с ожидаемым направлением. Но они не столь велики, как можно было бы думать, и не меняют общую картину. Даже в категориях молодежи (тех, кому меньше 25 лет), обладателей университетского образования и специалистов национальная идентичность берет верх над местными и – даже в большей мере – глобальными привязанностями.
РИС. 2.2. Воздействие социально-демографических характеристик
Из процентных долей респондентов, которые «согласны» или «совершенно согласны» с утверждениями «я считаю себя гражданином [страны, нации]» и «я считаю себя гражданином мира», вычитаются аналогичные процентные доли для утверждения «я считаю себя членом своего местного сообщества».
ИСТОЧНИК: D. Rodrik, «Who Needs the Nation State?» Economic Geography, 89(1), January 2013: 1–19.
Наконец, все оставшиеся сомнения касательно сохранения важной роли национального государства должен был развеять жизненный опыт преодоления последствий общемирового финансового кризиса 2008 г. Именно творцам национальной экономической политики пришлось вмешаться, чтобы предотвратить экономический хаос. Именно национальные правительства спасали банки, вкачивали ликвидность, обеспечивали налогово-бюджетный стимул и выписывали безработным чеки на получение пособия. Как на сей счет метко высказался глава Банка Англии Мервин Кинг, при жизни (in life) банки являются глобальными, а по смерти (in death) – национальными.
Международный валютный фонд и недавно возникшая «Большая двадцатка» были просто говорильнями. В еврозоне не действия Брюсселя (или Страсбурга), а именно решения, принятые в столицах отдельных стран (от Берлина до Афин), определили, как будет развиваться кризис. При этом именно национальные правительства в конечном итоге приняли вину за всё, что пошло не так,– и почести за то немногое, что пошло как надо.
Нормативные доводы в пользу национального государства
Как показывает история, национальное государство было тесно связано с экономическим, общественным и политическим прогрессом. Оно обуздало междоусобицы, распространило сети солидарности за пределы местных сообществ, дало ход мобилизации человеческих и финансовых ресурсов31и способствовало распространению представительных политических институтов32. Гражданские войны и экономический упадок – обычная судьба сегодняшних «несостоятельных государств». Постоянным жителям стабильных и процветающих стран легко не заметить ту роль, которую конструкция национального государства играла в процессе преодоления таких трудных проблем. Утрата национальным государством интеллектуальной привлекательности отчасти является следствием его достижений.
Но действительно ли национальное государство, как территориально ограниченное политическое образование, стало вследствие революционной глобализации помехой для достижения желаемых социально-экономических результатов? Или же национальное государство остается необходимым для достижения упомянутых целей? Иными словами, возможно ли выстроить защиту национального государства, которая в большей мере основана на принципах и не сводится к утверждениям о том, что оно существует, а не исчезло?
Начнем с уточнения терминологии. Национальное государство вызывает воспоминания о национальных чувствах (nationalism). В центре внимания моего обсуждения будут не «нация» и не «национальные чувства», а «государство». В частности, меня интересует государство как территориально выделенная самостоятельная юрисдикция. С этого ракурса я рассматриваю нацию как следствием государства, а не наоборот. Аббат Сийес, один из теоретиков Великой французской революции, сказал: «Что такое нация? Общество людей, живущих под общим законом и представленных одним законодательным учреждением»33. Меня не интересует здесь обсуждение вопросов, что такое нация, должна ли каждая нация иметь собственное государство и сколько государств должно существовать.
Вместо этого я хочу разработать аргументацию по существу – на предмет того, почему здоровые национальные государства фактически полезны, особенно для мировой экономики. Я хочу показать, что многочисленность национальных государств приносит пользу, а не вред. Я отталкиваюсь от того, что рынкам требуются правила, а глобальным рынкам потребовались бы глобальные правила. Глобальная экономика, не ведающая государственных границ, в которой экономическая активность полностью оторвана от ее национальной базы, вызвала бы необходимость в наднациональных нормотворческих институтах, соответствующих глобальному масштабу и разнообразию (scope) рынков. Но это было бы нежелательным даже в случае достижимости. Нормы поддержания работы рынков (market-supporting rules) не являются единственными в своем роде. Поэтому эксперименты и конкуренция между разнообразными институциональными механизмами остаются желательными. Более того, сообщества различаются своими потребностями и предпочтениями касательно институциональных форм. При этом история и география продолжают сдерживать взаимное схождение указанных потребностей и предпочтений.
РИС. 2.3. Альтернативные модели самоусиления ИСТОЧНИК: D. Rodrik, «Who Needs the Nation State?» Economic Geography, 89(1), January 2013: 1–19.
Итак, я признаю, что национальные государства в глобальной экономике являются источником дезинтеграции. Мое утверждение состоит в том, что попытка быть выше их была бы вредна. Она не дала бы нам ни более здоровой мировой экономики, ни улучшения правил.
Мою аргументацию можно представить как антитезис (counterpoint) обычной глобалистской трактовки, графически представленной на рис. 2.3. В этой трактовке экономическая глобализация, подстегиваемая революционными изменениями транспортных и коммуникационных технологий, устраняет социальные и культурные барьеры между людьми в различных частях мира и взращивает глобальное сообщество. Оно, в свою очередь, делает возможным создание глобального политического сообщества (глобальной системы правления), которое поддерживает и еще более усиливает экономическую интеграцию.
В моей альтернативной трактовке (представленной в нижней части рис. 2.3) акцентируется иная модель развития, при которой мир сохраняется как система, раздробленная политически и не до конца глобализированная экономически. При такой модели неоднородность предпочтений и неединственность институтов (institutional nonuniqueness), а также географический фактор создают потребность в институциональном разнообразии. Разнообразие институтов препятствует полной экономической глобализации. Неполная экономическая интеграция, в свою очередь, усиливает неоднородность и роль расстояния. Когда движущие силы второй модели развития действуют достаточно интенсивно (как я и буду отстаивать), работа по правилам первой модели способна лишь навлечь на нас неприятности.
Напрасная гонка за гиперглобализацией
Рынки зависят от нерыночных институтов, потому что они не сами по себе возникают, регулируются, стабилизируются и узакониваются. Всё, что не сводится к простому обмену между соседями, требует инвестиций в транспортировку, коммуникации и логистику. Также требуются принудительное исполнение договоров, предоставление информации и недопущение обмана, стабильное и надежное средство обмена, механизмы согласования результатов распределения с социальными нормами и т. д. Правильно функционирующие устойчивые рынки поддерживаются широким спектром институтов, которые обеспечивают исполнение жизненно важных функций регулирования, перераспределения дохода, денежно-кредитной и налогово-бюджетной стабильности, а также урегулирования конфликтов.
Эти институциональные функции до сих пор обеспечивались в основном национальным государством. На протяжении всего послевоенного периода данное обстоятельство не только не затрудняло развитие глобальных рынков, но и различными путями способствовало ему. Базовый принцип, лежавший в основе Бреттон-Вудской системы, которая направляла развитие мировой экономики вплоть до 1970‐х гг., состоял в том, что странам (не только развитым, но и недавно получившим независимость) требуется пространство маневра (policy space), в рамках которого они могли бы регулировать свои экономики и защищать свои общественные договоры. Меры контроля над движением капитала, ограничивавшие свободное передвижение финансов, рассматривались как неотъемлемая часть общемировой финансовой системы. Либерализация торговли оставалась ограниченной и касалась готовых изделий и промышленно развитых стран. Когда внутригосударственным общественным договоренностям угрожали импортные поставки текстильных и швейных изделий из стран с низкими издержками, которые приводили к сокращению занятости в пострадавших отраслях и регионах, их также выделяли в качестве особых режимов [таможенного регулирования.– Пер.].