Педагоги в этих учебных заведениях по национальности представляли пёструю массу. Так, в мужской гимназии директор В. К. Соколов36 и инспектор А. А. Воскресенский37 были великороссы, а в числе преподавателей были двое латышей – Малис38 и Сутрис39, один словак – Даляк40, белорус – Теодорович41, одна – француженка Кюи42 и одна – немка. Однородный состав из великороссов был в коммерческом училище. Так подбирал учителей директор Д. И. Иванов.43 В духовном училище, женской гимназии и в высшем начальном училище преобладали белорусы.
После революции в число преподавателей стали входить евреи: Бедчер, Ляндо.
До войны приплачивался известный процент за обрусение края.
В городе была земская больница. Популярным врачом был Шильдкрет44, преждевременно умерший от заражения крови. Он страдал геморроем и, будучи врачом, небрежно относился к своей болезни. Одновременно с ним в больнице работал врач Перминов Алексей Димитр[иев]ич, б[ывший] военный врач, хороший хирург. Он сделал ему операцию, но было уже поздно. По случаю гибели Шильдкрета из Минска приезжала комиссия, проверявшая правильность сделанной операции, которая, при всей тщательной проверке, нашла, что операция была сделана безупречно. В городе ещё были врачи: женщина Майзель45, частнопрактикующая, военный врач, он же врач духовного училища Щербович-Вечер46, тоже рано умер при заражении сыпным тифом, врач-поляк Селицкий.47 В больнице работали фельдшера Костюк и Зданко. Последний был известный как морфинист.
Был ветеринарный врач-поляк, инженер по строительству дорог. Мэром города был Смольский48, председатель земской управы – Кобычкин49, директор банка Татур50, земский начальник Катранов51, следователь – Хвалебнов52, акцизный чиновник – Киркевич53, военный начальник – Борейша54 и исправник – Савич.55
Из культурных учреждений были: клуб Ивановой, частной предпринимательницы, и летний театр Соловейчика, тоже частное предприятие.
В городе были отдельные ряды по торговле мясом, причём различались сорта его: трефной и кошер. Последний употребляли в пищу евреи, а прочие – и тот, и другой сорт. В кошер входила передняя часть туши, которая разрешалась только в пищу евреям. Ряды содержались в антисанитарном виде. Лавочки по продаже сала и фруктов были расположены на площади и городского собора.
В городе, в юго-восточной части его, на Тройчанах (так называлась эта часть города) на берегу речки Случь был старинный монастырь56, игравший, очевидно, большую роль во время униатского движения. Он не был окружён стеной, как это обычно было в России: площадь его была открытой, но были особые «врата» по линии главного входа. Над ними была большая часовня, которая превращена была в церковь духовного училища.57 На площади монастыря была старинная каменная массивная церковь58, в подполье которой находилась гробница Софьи Радзивилл.59 В этой же церкви стояла небольшая «рака» с «мощами» младенца Гавриила60, якобы убиенного евреями в ритуальных целях для получения христианской крови в «мацу» (лепёшки, которые евреи употребляли во время своей «пасхи»). История с открытием этих мощей была чёрной страницей в истории русской церкви, её позором.61
На площади, вблизи церкви, стоял большой старинный каменный корпус, в котором было много мрачных келий со сводчатыми потолками и «покои» архимандрита монастыря, более светлые и просторные. В этом корпусе жили: архимандрит и четыре монаха. Большая часть здания пустовала. Около монастыря был большой фруктовый сад с хорошими сортами яблонь, груш и слив. За монастырём стояли деревянные приземистые здания, в которых жили батраки, и хозяйственные строения. Хозяйство велось примитивно – без применения машин.
На площадке монастыря стояло длинное двухэтажное здание духовного училища и около него тоже фруктовый сад и хозяйственные строения. У входа на площадку духовного училища росли тутовые деревья и кусты персидской сирени.
На площадке у церкви были отдельные могилы. Вся площадь монастыря, расположенная по берегу реки Случь имела весёлый вид и охотно посещалась жителями города. Речка была не широкая, но глубокая на столько, что позволяла купаться, плавать, нырять. По берегам речки рос камыш – аир, который придавал речке поэтически вид.
В центре города, на холме, который был, очевидно, создан искусственно, представлял насыпь, стоял городской собор62, массивное каменное здание, а вблизи его деревянная церковь, которая первоначально и была соборной.63 Весь холм был покрыт фруктовыми деревьями. Около церкви был деревянный дом, в 4-5 комнат с верандой – квартира настоятеля собора, а около него – небольшой двор с «ригой» (большое высокое здание, деревянное, игравшее роль гумна: здесь был склад сена, соломы, дров и тут же был коровник).
За усадьбой настоятеля собора, в которую входил и огород, тоже на холме был расположен дом, в котором жили ксён[д]зы, а у подножья холма за восточным спуском с него был дом польской семьи Рачевских.
В городе была ещё кладбищенская каменная церковь64, две деревянные, из которых одна сгорела, костёл65, массивное каменное здание, кальвинская церковь66 и несколько синагог, расположенных в отдельных частях города. Как правило, синагоги были каменные и довольно большие.
Здание мужской гимназии было каменное, двухэтажное, мрачное, очевидно построенное ещё во времена униатского движения и, может быть, даже являвшееся центром этого движения.67 Отдельно от него на берегу реки был большой, одноэтажный деревянный дом – квартира директора Слуцких мужской и женской гимназий – действительного статского советника и кавалера – Владимира Константиновича Соколова, а неподалёку от него домик-квартира инспектора гимназии – Андрея Андреевича Воскресенского.
У женской гимназии были два здания: каменное, двухэтажное и деревянное одноэтажное, смежные, связанные в одно. Для учебных целей здание вполне отвечало своему назначению.
У высшего начального училища было два деревянных здания: в одном были классы, а в другом мастерские.
Самое лучшее учебное здание было у коммерческого училища, о чём подробнее будет ниже.
Тюрьма была на главной улице и по соседству с пожарной частью и больницей.
Слуцк во время империалистической войны
(август 1916 г. – октябрь 1917 г.)
Ближайшими военными точками для Слуцка были Синявка и Барановичи, в 60-65 верстах от него. В зимние холодные дни утрами в городе слышна была отдалённая перестрелка на фронте. В городе было много военных. Всё здание дух[овного] училища было занято военными. В городе был расположен Екатеринбургский военный лазарет с главным врачом Хириным. В числе медсестёр, между прочим, была одна женщина из Бродокалмака Шадринского у[езда] [Пермской губернии], которую почему-то звали «матушкой». Война в этот период носила позиционный характер, и в городе, в общем, всё было спокойно: жили, веселились и не помышляли о близости врага. Только иногда устраивались проводы молодого прапорщика на фронт, и в трактире Соловейчика на главной улице было шумно: пробки бутылок летели вверх, слышались песни, тосты, и было похожее на «пир по время чумы». Высшее начальство, очевидно, смотрело на это сквозь пальцы: дескать – люди идут на смерть – пусть побалуются. В собор на богослужении обычно являлся генерал и становился около амвона. Известно было, что в праздники на фронт на автомобиле возили батюшку Лукашевича68 служить молебны. В городе были девушки из мещанок, которые нигде не служили, но всегда были одеты «с иголочки». В городах было много разной «братии», служащих по линии «союза города» и «союза земств». Все пили, ели, веселились.
Гримасы этого периода жизни в Слуцке
«Игорный дом» Петкевичей.
Самым бойким местом в городе был трактир Соловейчика. Здесь всегда было много военной молодёжи. Рядом с трактиром была квартира Петкевичей.
Чета Петкевичей состояла из адвоката Александра Кузьмича, лет под тридцать, и жены его учительницы гимназии, дамы элегантной, красивой, в возрасте 26-27 лет, Александры Георгиевны, урождённой Таран.69 У них было двое детей. Александр Кузьмич был талантливым оратором, Слуцкий Плевако70 – таково было о нём общее мнение. Стоило кому-либо предложить ему какую-либо тему и предупредить: «говорить два часа», и речь его начина[ла] разливаться подобно полноводной реке – вольно, гладко и изящно. «Златоуст московский» – так называли московского адвоката Плевако; «Слуцким Златоустом» можно было назвать и Александра Кузьмича. Кроме ораторского таланта у Александра Кузьмича ещё был дар счастливой картёжной игры и страсть к обогащению и вообще к жизни не кое-как. Он учился в Москве, там же училась и Александра Георгиевна, он – в университете, она – на Высших женских курсах, и у них выработался согласованный друг с другом вкус к жизни на широкую ногу – тяга к ней. Кому другому, а им особенно милым был тезис «философа»: «человек – кузнец своего счастья», только нужно было смотреть, где оно улыбается и не прозевать. И они усмотрели, что он тут, рядом, только нужно принять некоторые организационные мероприятия, и они приняли их. Александру Георгиевну не нужно было учить, как быть гостеприимной хозяйкой, элегантной и привлекательной, потому что в семье Таранов в этом отношении было наглядное руководство, а Александру Кузьмичу стоило только взять в руки колоду карт, и он преображался в «Германа», но «пиковая дама» никогда не становилась ему на пути: он знал для этого средства. И вот военная молодёжь стала частым гостем у четы Петкевичей. Александр Кузьмич этих представителей «российского воинства» «обделывал» начисто. «Бедняги» стали «плакаться», и слух дошёл до высокого начальства, Александра Кузьмича выслали из Слуцка, но он уехал не с пустыми руками, и когда «изомроша ищущии отрочате», он вернулся в Слуцк и купил особнячок. Александра Георгиевна, как видно, тоже оставалась в Слуцке не с пустыми руками: для поездки в гимназию на уроки один из Слуцких извозчиков всегда подавал ей пару лошадей, а во время каникул она ежегодно ездила на курорт или на Кавказ, или в Крым.
«Счастливый» брак Слуцкой красавицы Рахили Гецовой.
В Слуцке было два магазина по продаже шерстяных материй – драпа, сукна. Одни принадлежали выходцам из «Расеи», братьям Мухиным, в другой – Слуцкому аборигену Гецову. Фамилия Гецовых в городе была на славе: помимо того, что она принадлежала купеческому роду, в ней был знаменитый сын, тем, что он был талантливым артистом. Если «покопаться» в биографии артиста Свердловского драмтеатра Гецова71, то, пожалуй, можно обнаружить, что он или сын того, или родня по какой-либо линии. Не меньше гремела слава и красавицы-дочери. Была Рахиль Гецова уже в возрасте «virgo viripotens», т. е. созрела для выхода замуж. Быть красавицей – значит иметь ещё лишнюю заботу: как-бы не «продешевить» при выходе замуж. У Рахили, как и пушкинской Марии Кочубей72, женихов, претендентов на её руку, было много, но она упорно выбирала, и, наконец, пришёл тот, о котором она, как Татьяна Ларина73, сказала: «Вот он!» Был он, во-первых, из «наших», как коротко евреи называли представителей своей национальности, а, во-вторых, и это было главным, занимал хорошее общественное положение – был военный врач. Сыграли свадьбу, и, наконец, красавица, «определилась», но тут произошло нечто похожее на описание свадьбы у Руслана и Людмилы по Пушкину, с тем различием, что там была похищена невеста, а здесь – жених. Кто-то пронюхал, может быть, в порыве ревности, что наречённый муженёк Рахили вовсе не врач и не военный, а некая разновидность Ивана Александровича Хлестакова74, но в национальности не ошиблись. «Его» посадили в тюрьму. Сколько шуму было из-за этого в городе! Гадали: как «он» смог «разыграть» врача да ещё военного? Как он делал операции и прочее? А вот, оказалось, смог, да ещё и красавицу такую «обольстил». Видно правильно говорится, что люди в погоне за удачей и счастьем иногда «теряют голову» и попадают впросак.
Преступление земского начальника Катранова, или проделки «пиковой дамы».
Уже сколько раз твердили миру, что … карты не доводят до добра. П. И. Чайковский так ярко доказал это в своей опере «Пиковая дама», но люди всегда люди: «запретный плод им подавай, а без него им рай не в рай». Составилась кампания картёжных игроков из «отцов» города, в которую входили следователь Хвалебнов, земский начальник Катранов, акцизный чиновник Киркевич и кто-то из прокуратуры и суда. Играли, играли, и Катранов признался, что он проиграл не «свои» деньги, а казённые. Решение последовало немедленно: его посадили за решётку: не играй со следователями и судейскими!
«Хождение по мукам»
[Жизнь в доме еврейской семьи Эпштейн]
Когда мы в конце августа 1916 г. направлялись из Парич в Слуцк, то никак не думали, что нас в нём ожидает такое пёстрое и изменчивое будущее, которое составило содержание нашей жизни в нём, в Слуцке. Получилась своеобразная «Одиссея», в которой было, однако, то положительным, что нам удалось за семь лет жизни в Слуцке многое узнать, что при других условиях не пришлось бы узнать.
Мы прибыли в город, когда была слякоть: плакало небо, в городе была грязь, но при этом движение не замирало: это диктовала близость города к фронту. Первым пунктом в городе были «номера» Некрича. Нет, странствовавший по России Чичиков75 не смог бы увидеть то, что предстало перед нашими глазами. Грязь, отвратительная грязь, которую можно разве представить по библейскому выражению: «и возвратился пёс на свою блевотину».76 С трудом промучились ночь. Наутро хозяин охотно вошёл в наше «положение» и помог устроиться в соседях, в еврейской семье Эпштейн, о чём те, очевидно, просили. Нам отвели изолированную комнату с отдельным входом. Это было не плохо, но комната оказалась сыроватой, а топка была на стороне хозяев. В общем, если принять во внимание, что близко был фронт, а город был перенаселён, то мы могли бы благословить нашу судьбу.
С этой, новой для нас, позиции и начались наши наблюдения за окружающей жизнью. Прежде всего, с хозяев. Их семья состояла: хозяин Мордух, Мордке – сокращённо, хозяйка Беля, дети – Леве, Додл, Рохл, Соня, двойники – Гита и Роза, маленькая Нюня замыкала перечень детей. Родителям было за сорок лет. Леве бросил учиться в коммерческом училище и «гонял голубей», т. е. просто бездельничал, Додл – накануне этого положения, Рахиль и Соня учились в гимназии. Гита и Роза готовились к этому. Был жив ещё старик Зейде, отец Мордуха, но его держали где-то в кухне в обществе прислуги Федосьи. У хозяев был дом на 4-5 комнат, деревянный, склад и коровник во дворе, два небольших фруктовых садика. С нами имела общение «пани» Беля, а хозяин держался в стороне. Хозяйка была очень любезной и всё угощала нас своими специфическими блюдами: рыбными котлетами в луковом пюре, сильно проперченные и с чесноком, а на их пасхе – мацой и вином из изюма. Дети, особенно девочки, были очень любезными: я имел уроки в женской гимназии, и это побуждало гимназисток оказывать мне допол[ните]льно ко всему прочему внимание. Мы были знакомыми с сёстрами хозяйки, из которых одна служила сестрой в больнице. Сёстры хозяйки были нашими хорошими друзьями. Мы разделяли с ними их горе: у одной муж был убит разбойниками при поездке в район, у другой погиб при попытке освободиться от военной службы: чем-то подтравился, чтобы вызвать сердечную болезнь… и умер. Одним словом, мы жили с хозяевами дружно и даже стали кое-что усваивать из их языка: «wos tuste», «busel, busel, gib mir a kindele» и пр. (перевод: «что ты делаешь», «аист, аист, дай мне ребёнка» и пр.). Запомнили даже отрывок из одной свадебной песни: «Und dor Chossen zalt das Jelda, und die Kale ziet und qualt» («жених считает деньги, а невеста смотрит и радуется»). Иногда мы слушали, как молодёжь их пела тягучие и мрачные песни.