– А в январе, на Крещение, чуть государя картечью не убило.
– Да что в России творится? – разлил по стаканам остатки водки старший из казаков, подъесаул Ковзик. – Когда до войны в гвардейских гусарах служил, полный порядок в столице был.
– Вам, Кирилл Фомич, скорее следует в полк возвращаться, – захмыкал Фигнер.
– Молчи, «племянник», а то в отхожее место меня повезёшь, – улыбнулся Ковзик. – Золотые денёчки в нашей кавалерийской школе были. А сейчас что? Мне утром казак записку передал. На наши аванпосты, между прочим, подброшена, – достал из кармана и развернул листок: «Мы слышали, что через пять дней вы переходите в наступление. Нам будет плохо, но и вам нехорошо». – Вот такое предупреждение, господа.
– С чего это японцы взяли, что скоро наступление? Армия после Сандепу три недели отдыхает, и ни о каком наступлении не слыхать, – пожал плечами Фигнер. – Что? На ханшин перейдём? – опрокинул горлышком вниз пустую бутылку смирновской. – Всё хорошее когда-нибудь кончается, – обобщил ситуацию.
– Да и Мищенко в мукденском лазарете раненый лежит… Какое без него наступление? – поднёс к свече бутылку с ханшином Глеб. – В прошлый раз жабочку китаёзы подложили для крепости, – сообщил в основном вольнопёру. – Когда морду туземцу бил, тот верещал про хороший от этого нефритовый стержень. – Ну чего там, в Москве? – понюхав, стал разливать ядовитую жидкость.
– Город, благодаря убиенному губернатору, лопается от денег. В Москве теперь идёт гораздо более крупная игра, чем в Монте-Карло, – выпив, долго занюхивал плошкой с бобами. – Ну и дря-я-я-нь, – с трудом выдохнул воздух. Закусывать не стал.
– Ты ещё собачатинку под соусом не пробовал, – с удовольствием оглядел сумевшего всё-таки справиться с тошнотой Кускова.
– Главное, про китайский деликатес из человеческих эмбрионов молчи, – доброжелательно поглядел вслед выбежавшему из землянки вольнопёру, Ковзик. – А с чего вы взяли, Олег Владимирович, что в Москве идёт крупная игра? – как ни в чём не бывало, спросил у вернувшегося москвича.
– О-о-х! – усаживаясь, громко простонал бывший студент. – Давайте за едой не будем о китайских деликатесах, – попросил он. – Так Михаил Абрамович Морозов в одну ночь проиграл миллион табачному фабриканту Бостанжогло. И хотя наши миллионщики заказывают себе отдельные вагоны. По телеграфу покупают имения, но наряду с этим делают и много полезного для города. Строят больницы, приюты для бездомных, открывают картинные галереи и поддерживают людей искусства.
– Лучше бы они офицеров Урало-Забайкальской дивизии поддержали, – выпив, произнёс Ковзик. – Водку бы нам присылали…
– Можно и коньяк, – размечтался Фигнер, закусывая тушёнкой с бобами.
– Купцы говорят, что через двадцать лет Россия станет самой процветающей страной мира, и Европа будет завидовать нам…
– Это хорошо! Может, к тому времени, и война закончится, – погладил Ильму Глеб. – А я слышал, что другой Морозов, Савва, даёт деньги и либералам и социалистам, совершенно при этом не разбираясь в политике.
– Лучше бы он офицерам Урало-Забайкальской…
– Да поняли мы вас, каспадина Ковзик-сан… Не пошлёт он нам денег. А то революционерам ничего не достанется, – вновь погладил собаку Рубанов.
– Лучше бы проигрывал, – высказал своё мнение Фигнер. – Господин вольнопёр, а пойдёмте, я вас научу гранаты метать, – вытащил из корзины какой-то предмет.
– Эта консервная банка на палочке и есть граната? – поразился Кусков.
– Граната штабс-капитана Лишина. А в этой, как вы образно выразились – консервной банке, хранится пироксилин. Слышали в университете, что это за бяка?..
Но обеспокоенные товарищи отобрали у подъесаула взрывоопасный предмет, вновь запихнув его в корзину.
– Ваши благородия, – пригнувшись, ввалился в землянку казак, сняв с головы чёрную папаху и втянув носом прекрасный аромат ханшина. – Так что, эта, господин полковник велели передать, что утром его превосходительство, генерал… как его… Ре-ме-енкам…
– Ренненкампф, – поправил станичника Фигнер.
– Ага! То есть – так точно, – согласно кивнул головой вестовой. – Назначает вылазку, – протянул замусоленный пакет.
– Благодарим, братец. На, согрейся, – нарушив все армейские правила, протянул нижнему чину стакан с ханшином Ковзик. – Как карты лягут, – оправдался перед товарищами, – может статься – последнюю ночь казачина живёт… Помните, под командой Мищенко в конце прошлого года «набег на Инкоу» произвели, как потом наш рейд по тылам противника назвали. Семь с половиной тысяч сабель с боем проломились сквозь японские позиции, переправились по льду через реку Ляохе, потеряв там много казацких душ, и двинулись громить вражеские тылы. Подожгли Инкоу, перебив несколько сотен гарнизона, были окружены подошедшим к японцам подкреплением, но с боями прорвались к своим, – рассказывая, махал рукой, словно рубил врага.
– Как такое забудешь? – достал вторую бутылку Фигнер.
– Нет, всё! – покрутил указательным пальцем из стороны в сторону перед его носом, бывший лейб-гвардии гусар.
– Слушаюсь, господин дядька, – безропотно положил бутылку в корзину с гранатами Фигнер.
– Завтра твой первый бой, вольнопёр, – Держись меня и будешь жить, – оптимистично похлопал по плечу Кускова Глеб. – А за восемь дней похода на Инкоу, как недавно подсчитал наш новый начальник штаба Деникин, мы с боями преодолели: двести семьдесят вёрст, уничтожили более шестисот японцев, казаки разобрали два участка железнодорожного полотна и с удовольствием сожгли восемь продовольственных складов.
– А их тушёнка и в огне не горит, – поднял банку Фигнер, весьма воодушевив собаку, но оставив её с носом. – На шесть суток прервали сообщения по телеграфным и телефонным линиям, пустили под откос два состава с боеприпасами, захватили несколько сотен пленных и, главное, триста повозок с имуществом…
– Ну да, господин племянник. Из восьми якобы сгоревших складов. Но и у нас среди казаков жертв немало… Поплачут в донских и кубанских станицах жёны с детишками. Ведь отряд формировали из казаков всех трёх армий. Новый начштаба определил операцию как малоэффективную, но полную мужества и отваги.
– Ну, хоть это признал. Сам в набеге участия не принимал.
– Да успокойтесь, господин московский хорунжий. Они с Ренненкампфом в то время сопки охраняли, – ржанул Ковзик. – А вот проведённое Куропаткиным в январе наступление на Сандепу – действительно позорная страница этой войны. Впрочем, как и все им написанные. Ни одного выигранного сражения, – разозлился подъесаул, достав из корзины с гранатами бутылку ханшина.
– Господин бывший лейб-гусар, положите жидкий пироксилин на место, – погладил собаку Глеб. – А ведь мы опять могли бы выиграть сражение. Но это сакраментальное «бы…». Даже не сакраментальное, а метафизическое… Да чёрт с ним, с Куропаткиным. По грамулечке-то можно, – обрадовал офицеров и вольнопёра, который, имея богатый опыт студента Московского университета, мигом освоил ханшинную науку. – С утра артиллерия долбанула по Сандепу, но, как оказалось, из-за тумана не совсем удачно. Зато наш отряд, несмотря на туман и покрытую тонкой коркой льда почву, незаметно переправился через реку Хуньхе, и неожиданной атакой заставил японцев отступить. Видя такое положение вещей, Первый Сибирский корпус тоже перешёл в наступление.
– Однако, – нахмурился Ковзик, – как всегда, сверху приказали прекратить «самодеятельность» и перейти к обороне.
– Куропаткин боится наступать, – в сердцах треснул по столу ладонью Фигнер. – Нам бы Скобелева. Ведь Мищенко, рассудив, что может быть большой успех, обратился к командиру Первого корпуса генералу Штакельбергу с просьбой начать наступление. Тот неожиданно разрешил и сам перешёл в атаку, наголову разгромив японскую пехотную дивизию… Мы получили возможность окружить Сандепу. Наш отряд вышел в ближние японские тылы, посеяв там страх и панику…
– Сама обстановка требовала от командования наращивания атакующих усилий, что было понятно даже нам, подъесаулам, – для чего-то достал гранату Ковзик. – Но как только об этом стало известно.., – показал гранатой на потолок, – пришёл приказ остановиться и не ломать общую позиционную линию.
– Так ведь можно было другим корпусом перейти в атаку, чтоб линия выровнялась, – от волнения тоже схватил гранату Кусков, но, перепугавшись, тут же вернул её на место.
– Вот! Даже вольнопёр лучше Куропаткина в тактике разбирается, – поощрительно постучал по его спине гранатой штабс-капитана Лишина Ковзик, вогнав бывшего студента в смертельную бледность.
– Господин подъесаул, да уберите вы, ради Бога, взрывное устройство в корзину. Не стоит расширять кубатуру землянки, – пожалел однополчанина Глеб. – Японцы, как водится, успели подтянуть резервы, и Первый корпус с большими потерями отступил. Куропаткин назначил на этот раз виновником своей нераспорядительности не чембарцев, а самого генерала Штакельберга, который, наконец-то, научился воевать, и отстранил его от командования корпусом. Нашему отряду тоже пришлось отступить… Давайте, господа, хоть немного поспим перед завтрашним боем, – резко оборвал он грустный рассказ.
Ранним утром их разбудил сигнал трубача – собираться и строиться в походную колонну.
– Лошади подсёдланы, господин есаул, повысил Ковзика в чине вестовой, небрежно приложив руку к папахе.
– У нас бы в гусарском полку его под ружьё с полной выкладкой поставили, – только хмыкнул Ковзик. – Казачки – чего с них взять.
– Зато умирают красиво! – высказал свою точку зрения Фигнер.
– На молитву! Под знамя! Шапки долой! – услышали команду.
После молитвы двинулись в поход.
– Ильма, дома сиди! – приказал собаке Глеб.
– Такая же своенравная, как и казаки, – ухмыльнулся Ковзик, глядя на бегущую рядом с лошадью Рубанова собаку.
– С кем поведёшься.., – поддержал его Фигнер.
Глубокая разведка по времени заняла более суток. Разъезды дошли до железной дороги у Ляояна. Погибших не было, лишь легко раненые.
Кускову пуля пробила дублёный полушубок и оцарапала руку.
– До крови прям! – съязвил Ковзик, разглядев царапину.
– Поздравляю с боевым крещением, – улыбнулся вольнопёру Глеб. – В Мукден к Натали съездим на перевязку, – решил он. – К тому же ты ей варенье в подарок от родни привёз.
После похода, приведя себя в более-менее презентабельный вид, отпросились у командира полка съездить на перевязку в лазарет. С трудом нашли его неподалёку от Мукдена.
Лазарет состоял из нескольких палаток с короткой железной трубой над каждой, и с приготовленной для топки поленницей дров перед входом.
Рядом с поленницей хмуро глядел на визитёров красноносый доктор в драповом пальто на вате и с укутанной башлыком головой в папахе.
– Зябну! – буркнул на улыбки приезжих, указав пальцем, в какой именно палатке можно найти сестру, дабы она оказала акт милосердия.
Натали была бледная и усталая.
– Олег! Глеб! – увидев гостей, радостно вскрикнула, бросившись к ним. – Проходите, садитесь, – указала на низенькие табуретки рядом с маленьким столиком, на котором весело кипел самовар. – Олег, какими судьбами ты здесь? Как мама, отец, как тётя? – чуть зажмурив жёлтые глаза, чем напомнила Глебу кошку, в радостном волнении глядела на вольноопределяющегося в расстегнутом полушубке и сдвинутой на затылок папахе.
Обнять гостей она не решилась.
– Все шлют тебе приветы и варенье, – поднял вещевой мешок.
– А так же консервы и вот эту собаку в подарок, – указал на пролезшую в палатку Ильму Глеб.
– Сплошные сюрпризы, – захлопала в ладоши Натали. – Как псину зовут? – погладила собачью голову.
– Ильмой кличут, – сел на табурет Рубанов, забрав у Кускова вещмешок и раскладывая на столе припасы.
– А молодого бойца в первом бою пуля чиркнула, – кивнул в сторону приятеля.
– Ранен? – испугалась Натали.
– Помечен! – глянув на Ильму, определил состояние товарища Глеб. – Японцем, – через секунду уточнил он.
Перевязав в соседнем отсеке царапину, расселись за столом.
– Какое варенье? – вновь радостно жмурясь, спросила Натали.
– Клубничное, – открыл банку Кусков.
– Клубничное.., – прошептала Натали. – От мамы, – неожиданно расплакалась, удивив казаков.
– Ты чего? – испугался Глеб.
– Вам, мужчинам – не понять, – вытерла слёзы и улыбнулась. – Ведь варенье от МАМЫ… Она держала его в руках, – прижалась щекой к банке. – Такое чувство, что мамина рука прикоснулась ко мне.
– Японцы пишут, – откашлялся Глеб, – что у нас скоро наступление, – взяв банку у Натали, щедро наложил в чай варенья. – Божественно! Будто летом в Рубановке. Запах-то какой… И вку-ус.
– Мы так и подумали, когда нас поближе к позициям перевели, – с удовольствием пила чай сестра милосердия.
Утром начальник штаба Урало-Забайкальской дивизии, вызвав старших офицеров, зачитал приказ о намечающемся наступлении.
Но никто этому, почему-то, не поверил.
«Куропаткин и наступление – вещи суть несовместимые», – рассуждали они.
Но поверил японский маршал Ивао Ояма.
Иван – как его прозывали станичники, на два дня раньше намеченного в приказе срока ударил по позициям Маньчжурских войск, разделённых на три армии.
10 февраля японцы атаковали Цинхеченский отряд, где раньше служил Ренненкампф, и заняли Бересневскую сопку.
Генерал-адъютант Куропаткин отменил назначенное на 12 число наступление и приказал Ренненкампфу вновь принять под команду бывшие свои войска.
– Ну, начались пертурбации, – сидя в землянке после боя, рассуждали офицеры. – Скорее бы Мищенко выздоравливал. – Начальник штаба нашей Урало-Забайкальской дивизии подполковник Деникин вроде бы ничего… Грамотный офицер и в обстановке разбирается. Посмотрим, как поведёт себя вновь назначенный командир генерал Павлов.
– Мороз небольшой по русским понятиям, но ветер с утра обнаглел, – первым выбрался из землянки Ковзик.
– Не казаки, а пехтура обыкновенная, – выйдя вслед за ним, разглядывал снующие по дну глубокого окопа чёрные папахи Глеб.
Их товарищи растапливали в землянках печурки и кипятили в котелках воду.
– Пойду дневальных проверю, – зевнул Фигнер, направляясь в сторону отпряжённых повозок и зарядных ящиков у коновязи.
Потирая кулаком глаз, из командирской землянки вышел полковник, поздоровался с казаками и, перекрестившись, отдал команду:
– Под знамя!
«Всё как всегда», – строил свою сотню Ковзик.
Сняв папахи, казаки крестились и молились.
«Будто и не война», – не успел подумать Глеб, как на аванпостах послышались звуки стрельбы и разрывы снарядов.
– Три колонны, – на взмыленном жеребце подлетел к командиру полка урядник. – Обходят нас.
– К бою! – надев папаху, коротко рыкнул тот, повернув голову в сторону разорвавшегося неподалёку снаряда.
Часть казаков попрыгала в окопы, ощетинившись винтовками, другая часть побежала к коновязям.
Подошедшую колонну японцев спешенные казаки встретили дружным огнём, а с флангов её стали рубить конники.
Не ожидавшие такого отпора японцы в панике начали отступать.
– Давай, давай, Олег, вали супостата, – подбадривал товарища Глеб, размахивая шашкой. – Молодец! – заметил, как Кусков рубанул по плечу бежавшего перед ним вражеского пехотинца. – Твой дядя и капитан Бутенёв будут гордиться тобой, – стремя в стремя, шёл рысью рядом с Кусковым Глеб.
Натали, раскрыв книгу стихов Брюсова, едва касаясь, даже не гладила, а лишь осязала кончиками пальцев три засушенных лепестка кувшинки, спрятанные между страниц, что давным-давно, не понять уже в какой жизни, подарил ей Аким.
«Как он сейчас? – стёрла набежавшую слезу, оглянувшись на подругу – не заметила ли. – Наверное, забыл обо мне, – закрыла книгу, погладив обложку. – Тоже его подарок. А ещё веер», – улыбнулась, вспомнив давнюю их встречу, и укладывая в небольшой саквояж, дорогие для сердца подарки.