Опять было шумно и суетливо на вокзале Николаевской железной дороги… Галя, Параня, бабушка и дети уезжали в Сибирь. Никто их не провожал. Скромно, даже бедно одетые, они были так счастливы, веселы, шутили, смеялись… А счастливее всех, радостнее и довольнее была Галина Фёдоровна. Она заботилась о вещах, о детях, усаживала их, хлопотала. И ей казалось, что её благословляет невидимо чья-то добрая душа и тени прошлого шлют им всем напутственный привет на новый путь.
Беднота
Рассказ
I
Это случилось в один из самых холодных осенних дней, когда, как говорится, добрый хозяин собаку на улицу не выпустит… Серая мгла окутывала землю, дождь лил ливмя, ветер пронизывал до костей. В квартире Пелагеи Ниловны раздался звонок. Она сама открыла дверь и увидела двух молодых людей.
– Здесь отдаётся комната? – вместе спросили они.
– Здесь, – ответила старушка, подозрительно оглядывая молодых людей, промокших, посиневших, дрожащих от холода.
– Да вы, господа, не студенты ли? – боязливо спросила Пелагея Ниловна.
– Почти что так, сударыня, – улыбаясь, ответил один из молодых людей. Он был в форме, и поверх фуражки с кокардой у него был одет башлык; другой был статский – в порыжелом пальто и поношенной шляпе.
– Я студентов не пускаю, – объявила хозяйка.
– За что такая немилость? – спросил статский.
– Оттого, что с ними беспокойно!..
– С другими, может, беспокойно… Но, уверяем вас, сударыня, если вы обойдёте весь земной шар, то не встретите людей более покойных, чем мы…
– Уж вы, господин, меня не учите… Я это очень хорошо знаю сама, – обидчиво ответила Пелагея Ниловна.
– А если вы это знаете, то позвольте посмотреть комнату… Может, мы наймём и не для студентов. К тому же, разрешите немножко обогреться. Погода отчаянная, и мы продрогли, – сказал молодой человек в форме, снимая и стряхивая башлык.
– Обогреться можете… Калоши снимите!.. Ах, вы без калош. Пожалуй, и ноги промочили! Ну, подождите здесь в прихожей, я тряпку принесу: ноги надо обтереть, а то наследите… У меня полы чистые… Только я студентов не пускаю в жильцы, – проговорила хозяйка, скрываясь в кухне.
Пелагея Ниловна была маленькая, седенькая хлопотунья-старушка. Одетая во всё тёмное, с чёрной косынкой на голове, она походила на монашенку. Говорила она скоро, ходила быстро и, несмотря на старость, лицо у неё было свежее и глаза бойкие.
– Славная бабуня! Какое у неё милое лицо, – сказал статский своему товарищу. Старушка быстро вернулась с тряпкой.
– Вы хорошенько ноги обтирайте! Теперь идите направо… Вот комната! Молодые люди вошли в маленькую, уютную комнату с простой, дешёвой обстановкой. Здесь стояли кровать, диван, обитый пёстрым ситцем, комод, стол, два стула, этажерка; на стене висели зеркальце и олеография, изображающая итальянку. В комнате едва можно было повернуться, но было чисто, светло и на всём лежала печать заботы и домовитости. Молодые люди переглянулись, подмигнув друг другу: комната им сразу понравилась.
– Как вас зовут, хозяюшка? – спросил статский.
– Пелагея Ниловна.
– Прекрасное имя! Сейчас видно, что вы хороший человек!..
– Имя, батюшка, христианское… Так родители назвали… А уж хороша или нет – про то люди знают… Кажись, поперёк горла никому не стала…
– Какой сегодня холод, Пелагея Ниловна, промокли и продрогли мы, искавши комнату. И никуда-то бедных студентов не пускают жить… Хоть на улице оставайся! – проговорил, улыбаясь, тот, кто был в форме.
– А сколько вы берёте за эту комнату? – спросил статский.
– Десять рублей. И меньше ни копейки! Студентов я не пускаю… Старушка взглянула на молодых людей вызывающе. Она отдавала комнату за семь рублей и хотела их напугать высокой ценой. Молодые люди снова переглянулись и молча кивнули друг другу головой. Тот, что был в форме, полез в карман, достал потёртое портмоне, вынул две бумажки и, подавая их старушке, сказал:
– Вот что, добрая хозяюшка, уж вы отдайте нам эту комнату. Она нам очень понравилась, да и близко ходить на занятия. Люди мы тихие. Никакого беспокойства вам не доставим; деньги будем платить вперёд; балов не даём – разве когда один или два товарища придут…
Пелагея Ниловна опешила. Бедность и нужда научили её считать каждую копейку, и прибавка к плате за комнату казалась ей очень заманчивой.
– Да как же это?! Уж, право, не знаю… Ведь, я не хотела студентов пускать… – говорила она в раздумье.
– Это ничего. Мы ведь не настоящие студенты… Не из тех, которых вы боитесь, – пошутил статский.
– Да как же это? – начала было Пелагея Ниловна, но молодые люди не дали ей возможность договорить.
– Значит, дело в шляпе! Получайте, хозяюшка, деньги за комнату… И мы сегодня же переберёмся.
– Ну хорошо, так и быть! Только, господа, уговор дороже денег. Чтобы у меня ни вечеров, ни гаму, ни споров не было. У меня тут за стеной пятый год жилец важный живёт, настоящий чиновник. У него и крест на груди за службу есть… Он беспокойства не любит…
– Согласны! Ваш «настоящий» чиновник может быть спокоен: мы будем ходить на цыпочках и говорить шёпотом.
– Да что ж это я?! Ишь, как вы промокли. Дайте-ка я посушу ваши пальто в кухне, – засуетилась Пелагея Ниловна, сразу входя в роль заботливой хозяйки.
К вечеру новые жильцы перебрались в комнату. Привезли они с собой два ящика и корзинку. «Сколько добра-то! Должно быть, родители у них достаточные», – подумала хозяйка, поглядывая на тяжёлые вещи. Весело кипел самовар в маленькой комнате. Студенты с удовольствием пили чай после целого дня беготни и хлопот. Пелагея Ниловна, принося посуду и самовар, внимательно рассматривала своих новых жильцов. Один – смуглый, с курчавыми, лохматыми волосами, с большими чёрными глазами, с орлиным носом, должно быть, южанин. «Точно цыган», – подумала старушка. Другой – низенького роста, бледный, худощавый, с тонкими женственными чертами лица, с голубыми глазами и светлыми волосами; держался сутуловато и говорил тихо.
– Вы по какой части же будете, господа? – спросила их хозяйка.
– Я буду по докторской части, а он, сей белокурый юноша, будет по рисовальной части, то есть художник. Настоящий, хозяюшка, художник, – ответил брюнет и рассмеялся.
– Так, так. Это хорошо! Ну, кушайте на здоровье чаёк. Мало будет одного самовара, кликните – ещё наставлю.
– Не хотите ли, хозяюшка, и вы с нами откушать за компанию китайской травки? – предложили жильцы.
– Нет, нет. Вот ещё что сказали! Кушайте себе на здоровье. А я вам умывальничек справлю, – и старушка торопливо скрылась за дверью.
– Молодец наша старушенция! Сразу располагает на свою пользу. Мы тут отлично заживём, – заметил студент-медик.
II
К Пелагее Ниловне пришла в гости приятельница-богаделенка, Матрёна Григорьевна. Хозяйка очень обрадовалась гостье, крепко поцеловала её и стала суетливо разводить под плитой огонь, чтобы сварить кофе.
– Рада-радёшенька, милая, что вы пришли! Давно не были… Уж я и то поминала, что это, мол, Матрёна Григорьевна нейдёт… – говорила старушка, суетясь около плиты.
– Прихворнула я, Пелагея Ниловна… Как у вас в кухоньке-то хорошо! Экая благодать! Тепло, чисто, светло… И вы себе сами госпожа, – говорила гостья, качая в такт головой и складывая на груди руки.
Матрёна Григорьевна – высокая, плотная старуха, с большим, широким носом, с маленькими карими глазками – держалась прямо, говорила степенно, поджимая губы. Одета она просто: на ней тёмное платье, вязаный платок на плечах, белый чепчик с мелкими оборками на голове.
– Квартирка у меня удобная. Конечно, достатков нет, жить трудновато… Только я всегда за свою жизнь благодарю Бога и своих благодетелей, которые меня не оставляют…
Пелагея Ниловна перекрестилась. Обе старушки находились в небольшой, светленькой кухне. В углу, ближе к двери, приютилась плита; по другой стене стояли кровать, сундук; у окна – белый деревянный стол. Это единственное узкое окно было в ту пору разукрашено затейливыми узорами мороза, а на подоконнике красовался горшочек с зелёным луком.
– Садитесь, Матрёна Григорьевна, к столу… Вот и кофей скипел… Садитесь, милая, выпейте кофейку… Сливок-то уж, не взыщите, нету… Кофей у меня отличный. За фунт сорок пять копеек платила…
Кухонный стол в одно мгновение оказался накрытым красной скатертью, тут был поставлен выцветший поднос с двумя чашками и кипящим кофейником, от которого распространялся ароматный запах. Хозяйка открыла сундук, достала коробочку из-под монпансье, там было немного сахару. Старушки с наслаждением стали пить кофе, чашку за чашкой, и задушевно разговорились о своих делах.
– Ну что, как у вас в богадельне, Матрёна Григорьевна?
– Ох, и не спрашивайте! Вздорят старухи… Недавно, совестно сказать, из-за кофейных переварков перебранились… Я этого ужасно не люблю.
– Конечно, нехорошо! Всякий народ бывает… Иные такие вздорные, неуживчивые… Не приведи Господь!
– Просто беда! Ну, а вы как со своими жильцами, Пелагея Ниловна? Что-то я слышала, будто у вас новые? Прекрасный у вас кофей! Целительный! – проговорила гостья, пододвигая чашку.
Хозяйка торопливо налила ещё.
– В большой комнате всё по-прежнему живёт чиновник, а в маленькой, вот уже третий месяц, живут студенты…
– Студенты?! – ужаснулась гостья. – И вы не побоялись пустить?!
– Сначала-то, правда, боялась… А ничего, тихие оказались…
– Деньги-то платят ли?
– Беднота, а платят. Ох, какая беднота!!! Ничего-то у них нет…
– Ну, и смелы же вы, Пелагея Ниловна! От студентов – шум, гам. Одни товарищей наведут, накурят, накричат; другие – деньги неаккуратно платят… А то ещё одна моя знакомая рассказывала, что два студента смерть в своей комнате держали, так в том доме ни одна прислуга жить не стала.
– На своих пожаловаться не могу… До сих пор у нас всё по-хорошему… У меня с тем и сдано было, чтобы никаких историй… Только беднота, голубушка, крайняя беднота!.. Ни тебе пальтишек тёплых, ни тебе калош, ни тебе белья порядочного… Одни только книги… Пища тоже у них плохая. Когда одним чаем пробавляются… И ничего, не горюют… Вот она молодость-то! Шутники такие, весёлые…
– Какие же они студенты-то?
– Один, милая моя – докторский, другой – рисовальный; вот, должно быть, иконы учится рисовать.
– Так. Ну а чиновник всё по-старому?
– Живёт… да-а! Чиновник настоящий, важный… жалованье громадное получает; вот не могу сказать наверное – не то 50 рублей, не то 60 рублей в месяц. Чиновник хороший, деньги платит верно… Только, скажу я вам, Матрёна Григорьевна, – хозяйка зашептала гостье на ухо, – скуп… Ох, как скуп! Никогда чашки чаю не даст; чай сопьёт, а траву-то ещё высушит; хлеб заплесневелый ест, окурки собирает…
– О душе своей не заботится, Пелагея Ниловна… Спасибо за кофе… Всласть напилась… Так-то хорошо!
– Налила бы я вам ещё, дорогая, чашечку, да больше в кофейнике не осталось. – И хозяйка в доказательство потрясла кофейник.
– Спасибо, спасибо! Я сыта… Кажется, шесть чашек выпила… Спасибо! Я и то всегда в богадельне рассказываю, как вы меня угощаете… – Старушки ещё поговорили с часок. Они вспоминали прошлое, как им жилось спокойно, счастливо, как их берегли, любили. Затем Матрёна Григорьевна стала собираться домой. Пелагея Ниловна её не удерживала, так как с минуты на минуту ожидала возвращения своих жильцов, для которых придётся и самовар ставить, и в лавочку сходить.
III
Пелагея Ниловна очень скоро освоилась со своими новыми жильцами. Они, действительно, были люди хорошие, домой приходили рано и к хозяйке относились почтительно, жалея и оберегая её старость. Часто они сами ставили самовар, чтобы не тревожить лишний раз старушку, сами бегали в булочную, сапог никогда не давали ей чистить.
– Мы пока ещё молоды, хозяюшка! А молодым людям необходим ручной труд, – шутил художник, надевая на руку сапог и старательно водя по нему щёткой.
В одном разочаровалась хозяйка: жильцы её оказались людьми совсем бедными, два сундука, введшие её в приятное заблуждение, были наполнены старыми книгами, а в маленькой корзинке было немного белья. Пелагея Ниловна была женщина хотя простая, необразованная, но добрая; а в сердце каждой женщины скрыто немало сокровищ: есть там потребность о ком-нибудь заботиться, желание кого-либо приголубить, утешить, облегчить чьё-либо страдание… И вот наша старушка предметом своих материнских забот избрала молодых жильцов; особенно жалела она художника.
– Какой дохленький! В чём душа держится! Поди, матушка родная о нём горюет, думает… Эх, беднота, беднота! – так не раз сокрушалась Пелагея Ниловна. Она с особенной заботливостью прибирала комнату студентов, даже чинила их бельё и платье, чего по уговору делать не бралась. Как-то раз медик, надев пальто, радостно воскликнул:
– Какая это волшебная фея починила мне карманы?! А то я по забывчивости немало вещей опускал в них, как в бездонную пропасть… Я должен непременно расцеловать эту добрую, но неизвестную мне волшебницу…
– И вовсе не фея и не волшебница, а я… И поцелуев мне твоих не надо: я их терпеть не могу, – отозвалась старушка, провожая жильца.
– Бабуня, за такие добрые дела, вы, наверно, будете живой взяты на небо… А я мысленно преклоняюсь перед вами, – говорил студент, низко кланяясь
– Полно тебя балагурить-то… Лучше, как увидел, что карманы дырявые и попросил бы починить… И не терял бы ничего… Мне за всем не углядеть, – отвечала Пелагея Ниловна, закрывая за жильцом дверь.
Молодые люди сердечно полюбили свою хозяйку и, что свойственно юности, постоянно над ней добродушно подсмеивались и шутили, называя её то «бабу-ней», то «Пелагеей Миловной». Она же по привычке многих старых людей, желающих показать расположение, почти сразу стала говорить им «ты».
Студентам жилось тяжёло. Медик получал 30 рублей в месяц стипендии, и на это оба жили. Жить на такие деньги в столицах можно только впроголодь. Получит наша молодёжь стипендию, отдаст хозяйке за комнату, уплатит кое-какие мелкие долги, неделю-две обедают в дешёвой кухмистерской, а другие полмесяца перебиваются чаем, ситным, очень часто – и одним чёрным хлебом. А ведь надо ещё одеться, надо книги, нужны ещё многие необходимые мелочи. И хорошо, если на помощь являются уроки или какая-нибудь другая работа. Но пусть никто не подумает, что такие лишения могут очень печалить молодых людей, стремящихся к образованию. Их увлекают науки, светлые образы искусства; перед ними заманчивое будущее. Молодость вынослива.
Жильцы Пелагеи Ниловны были всегда веселы, всегда шутили. Пелагея Ниловна жалела молодых людей, хотя и сама жила на гроши. Раз в месяц она ходила к какой-нибудь благодетельнице-княгине и получала от неё пять рублей; немного оставалось от жильцов, да бесплатное помещение в кухне – так и тянула свою однообразную жизнь старушка. Рубль она считала большими деньгами, пятьдесят рублей – огромным капиталом, а сто рублей во всю жизнь не видала, – как она говорила Матрёне Григорьевне.
Пелагея Ниловна могла отказать себе во всём, кроме кофе; и про эту слабость её скоро узнали молодые жильцы. Видя её иногда на кухне за чашкой кофе, они всегда подсмеивались.
– Не пейте, бабуня, кофе, у вас нервы расходятся, – говорил ей как-то медик.
– Ничего не расходятся… Век пью, ничего не случалось. Ведь я пью немного. Вот, кажется, сегодня первую чашечку.
– Ну, если первую, ничего. Больше – ни-ни… С тех пор, сколько бы раз на дню студенты ни заставали её за кофе, непременно спрашивали:
– Что, бабуня, сегодня первую чашечку?
– Да, кажется, первую, вот только что присела, – добродушно отвечала старушка.
Художник постоянно приставал к своей хозяйке с портретом.
– Уж вы как хотите, Пелагея Мил овна, а я с вас портрет напишу… и на выставку поставлю.
– Что ты, что ты, батюшка! На старости-то лет! Ведь я не важная какая госпожа, чтоб меня на выставку… Вот тоже шутник!