Света нажала на пуск, и кругом замигало множество зеленых лампочек. Что-то запищало, зашумел вентилятор.
– Ты кофе сделаешь?
Ответа не было. Но я знал, что сделает.
– Светка, я влюбился.
– Надеюсь, не в меня?
– Что-то уберегло. Хотя еще недавно я об этом подумывал…
– Ну и кому же так повезло?
– Не знаю. Просто встретились в метро. Зовут Алена.
– А телефон?
– Ничего не взял. Не успел. Аллергия началась, расчихался, кидало по всему вагону. А выбросило на платформу – сразу прошло. Ты бы видела, как Она мне улыбалась… Знаешь? Я думаю, что Она Ангел. Поэтому и аллергия. Совершенно точно… Она, должно быть, Ангел…
– Улыбнулись ему в метро… Тебе лошадь улыбнется – ты влюбишься.
– Дура…
Она, наверное, обиделась. Ну и пусть. Я полез в карман и достал платок. Как в восемнадцатом веке, честное слово. Она ушла, как бы случайно обронив шелковый платочек. Ну, допустим, не случайно, и не обронила, и не шелковый… И я в него высморкался. Но все равно… Я бережно сложил его и убрал в карман.
– Будьте здоровы! – сказал серый, показавшись в дверях. Света, оторвавшись от кофе, повернулась к нему.
– Чего вы приперлись так рано? Вам же сказали – через час! Торопитесь куда-то? Будете заглядывать каждые десять минут, я еще дольше буду делать… Идите гуляйте!
– Но если она Ангел, куда Она прячет крылья???
* * *
Со Светкой мы так и не разговаривали. В восемь часов я брякнул дверным колокольчиком и ушел, доверив ей выключать все, прибираться и закрывать павильон. Гулял по городу, читал названия улиц. Около десяти я был дома. Шура (Друг. Как-то зашел с двумя бутылками пива. Так и живет…) впустил меня и ушел к раскрытому окну с кем-то ругаться. Видимо, я его отвлек. Я остановился у закрытой двери в дальнюю комнату, послушал – светофор не унимался. Зеленый свет светофора, скользнув по коньку соседней крыши, влетел в мое окно… Он раскачивал люстру, обдирал обои, сбивал с ног… Мы сожительствуем уже довольно давно… В панельной трешке… Шура, я и светофор… Сегодня снова спать здесь… Прикрепил очередную фотографию на правую стенку, выглянул в окно. Половина бабушки с десятого этажа угрожала Шуре милицией. Причем называла его моим именем…
– Срал я на вас, – кричала половина Шуры, – как та ворона на лисицу. «Ворона какнула… И прямо на лисицу…» Помните, что вы на десятом, а я на двенадцатом, и чтоб я тут ни сделал, все прилетит к вам.
По подоконнику что-то ударило, старушка испугалась, что Шура выполнил обещание, и скрылась. Еще удар. И еще. Первые капли падали тяжело и неуклюже, а потом разлились сплошным «Ш». Тикали часы. Тишина… Тишина – тикает и шелестит…
В дверь позвонили. Шура выглянул из своей комнаты… Когда она стала его?
– Если что, меня нет.
Больше года он говорит: «Если что, меня нет», а к нему никто не приходит… Хотя это полностью сглаживается тем, что он сам никого не ждет…
– Светка…
Она стояла совсем мокрая, волосы и вся одежда стали темнее, к подошвам туфель прилипла лужа… Должно быть, с улицы принесла… Прозрачные капли подрагивали на мочках ушей.
– Какие у Вас… Чудесные сережки.
Деваться некуда, нужно быть гостеприимным.
– Ты как здесь? Вроде живешь не близко… И адрес где взяла?
– Гуляла. А адрес запомнила случайно, у меня здесь тетка недалеко живет…
Чудно. Может, еще уйдет к тетке…
– Мы с ней не общаемся…
Я что вслух сказал?
* * *
– Кофе или пельмени? Осталась ложка кофе и с десяток пельменей. И то, и другое, извини, не предлагаю, то, что не попадет в сферу твоих желаний, станет завтраком.
– Тогда кофе.
Она сидела на диване в моей футболке и почему-то казалась мне опасной.
– Я надеялся, что ты выберешь пельмени. Шутка.
– А это что? – она показала на мою коллекцию – сотни три фотографий, развешанных на стене в углу…
– Так. Хобби. Мы же печатаем в основном со свадеб, с отдыха, но женятся и отдыхают все практически одинаково. Я собираю только лица. Так сейчас мало снимают. Все больше в толпе. Еще и обнимутся обязательно. Делаю себе лишний экземпляр. Разумеется, тайно, спрашивать боюсь. Наверняка откажут. Вот на этой стене самые гнусные рожи, а на этой – самые милые. Встанешь спиной в угол, плюнешь через левое плечо и, если учесть, что мы обслуживаем практически весь район, попадешь сразу во все гнусные морды, которые, возможно, встретишь за день… Между прочим, верный путь к хорошему настроению.
Сидит, смотрит и чего-то ждет. Терпеть не могу, когда от меня чего-то ждут. Особенно, когда знаю чего… Где Он, мой Ангел? Может, я его просто придумал? Ну и пусть. Если Ангела не существует, его нужно придумать. Кто-то похожее уже говорил. Теперь мне стало совсем страшно…
* * *
Позвонили в дверь. Передышка. Открываю. На пороге участковый. Плечистый и крепкий, носит футболку, бейсболку и кепку, знак ГТО на груди у него, больше не знаю о нем ничего…
– Кому не спится в ночь глухую? Радисту летному и… Знаешь такую поговорку?
– Это я радист, что ли?
– Да нет. Радист я. У меня хоть рация есть. Алик, ты заманал…
– Виктор Сергеич, что за выражения? «Заманал»? С вами дети?
– Дети у меня дома спят, а соседка твоя ненормальная мне телефон оборвала, требуя, чтоб я на тебя повлиял…
– Понято. Зайдешь?
– Нехрен у тебя делать, два часа ночи… Пойдем на скамейке посидим, покурим.
– Пойдем. Ничего, что я так? По-простому… Смокинг постирал…
– Ты бы лучше носки постирал, у меня батарейка в часах окислилась.
А Светка не жаловалась…
Мы вышли к подъезду. Перешагнули через местных кошек, дремавших на прохладных ступеньках. Кошки эти были жертвами нереализованной заботы соседских старушек. Они родились в подъезде, под батареей, еще зимой. Жили, делали свои дела, батарея грела… Когда по подъезду начал разноситься запах, забота дала первую тещину. Котят выселили. Но во дворе милосердие хлынуло на них с новой силой. Они стали достоянием всего дома, а не только нашего подъезда. Старушки спорили, не сходились в вопросах воспитания, питания, гуляния. Отчитывали котят, когда те выбегали за пределы двора. Все обладатели собак, особенно крупных, почувствовали к себе если не ненависть, то, по крайней мере, неприязнь. Котята жили, вырастали в котов и кошек, рожали новых котят, те тоже вырастали… Кажется, что сразу беременные. Им уступали места на скамейке, доверяли самое сокровенное, жаловались на мужа, на сына, на свекровь, на правительство… Искали понимания, сочувствия… А Васька слушает да ест…
Мы устроились на скамейке. Участковый молчал. Начал я.
– А я больше люблю собак. Особенно маленьких, бесполезных…
– А мне пофиг. Я в детстве хотел попугайчика. Мне не купили… – пошла откровенность. Детство. До чего сентиментальные бывают менты… – А сестре купили. И с клеткой. Она им все равно не занималась. Мне так хотелось – не купили, а она даже не просила. Принесли, поставили на стол, орет чего-то, смотрю – дурак дураком… На фиг он нужен, этот попугайчик. Разочаровался в общем. Но все равно обидно.
Ночь накрыла город брюхом серой собаки. Пришла, легла, и черно, и душно. Мы закурили. Он – свои, я – его. Молчали. Мерно постукивал комар в крепкий затылок участкового. Сразу видно, не разбирается в людях…
– Тут у вас в подъезде, говорят, грузины какие-то поселились…
– Вроде были…
– Снимают?
– Понятия не имею…
– Надо бы зайти…
Витя регулярно посещал иногородние семьи в подведомственном ему районе. Вновь прибывших заносил в блокнот. Раз в месяц все видели, как он нырял в нужный подъезд и выныривал с туго набитым пакетом. Пакет укладывал на заднее сиденье своей семерки и двигался по следующему адресу. Но взяток не брал…
– Ты это, – снова начал он, – давай соседей больше не раздражай, – и такой тон отеческий, заботливый… Воздух, что ли, здесь пропитан заботой? Как-то сразу почувствовал себя в компании кошек.
– Чем это я их раздражаю?
– А я знаю?
– Ну вот и я не знаю…
– Жалуются…
– Я бы тоже кому-нибудь пожаловался…
– Чего тебе жаловаться-то?
– А я знаю?
– Вот и я не знаю…
Снова замолчали. Трудился комар. Я смотрел вдаль, но дальше соседнего подъезда ничего не видел. Темно. Участковый тоже поглядывал в том направлении. Надеюсь, он видел хоть чуточку дальше… Должны же над нами, близорукими, стоять люди ну хоть немного дальнозоркие. А то глупо как-то получается…
– Мне скучно, Бес!
– Без чего?
Комар утомился и умер.
Множилось непонимание…
* * *
Света спала на моем диване. Футболка задралась. Я, стараясь не смотреть, прошел через комнату и споткнулся о табуретку.
– Я тебя ждала…
Присел рядом.
Потом прилег с краю…
Потом было тесно…
* * *
Всю ночь меня мучил кошмар. Целый рой маленьких, голых, крылатых ангелов кружился над моей кроватью. Мне было трудно дышать, я ворочался, чихал и отмахивался подушкой. Они отлетали на безопасное расстояние, пару секунд висели в воздухе и возвращались.
– Вы чего хотите?!? Вы чего добиваетесь?!? – кричал я. – Чтоб я в рай попал? Мне с моей аллергией у вас в раю еще нужно очень постараться, чтоб не сдохнуть!
Потом они отобрали у меня подушку. Где-то взяли ножницы, вспороли швы, рвали на себе перья и набивали ими наволочку. Уже ощипанные выстраивались в колонну и маршем шагали на кухню. Там заворачивались в тесто и топились в кастрюле. Вареные обсыхали на перламутровых краях тарелок, лезли в морозильник, слипались по три – пять штук и забивались в самые дальние углы… Я вскочил, достал с полки первую попавшуюся книгу, забежал на кухню. Один поганец как раз пытался спуститься со стола. Увидев меня, он спрятался за солонку. Я отбросил в сторону его укрытие, замахнулся и размазал его по обложке. Все исчезло… Хорошо бы…
Я обтер книгу об штаны и прочитал на обложке: «Преступление и наказание».
* * *
Утро наступило. И, кажется, прямо на меня. Где-то завыла собака, что-то хрустнуло в коленке, я встал. Взял со стула свои брюки. Из карманов с шумом посыпалась мелочь. И все мои вчерашние грехи. Давно не могу понять, откуда по утрам приходит эта святость? Чего ж так стыдно то? Часами сидишь и не можешь смириться, что завтра все-таки случилось. Вчера казалось, что все валится куда-то в бездну. И ты засыпал спокойный, уверенный, что новый день после такого уж точно не наступит. Не посмеет. Ты проснешься и уже ничего не увидишь. Ничего – это значит ВООБЩЕ. И ты кидался во все тяжкие… А утром просыпаешься обманутый. Все есть. То есть Все. Но Все робко подрагивает, внушая смутную надежду на завтра. И недавнее настоящее становится прошлым. А за прошлое всегда стыдно. Всегда. Это закон такой, должно быть…
А за что, собственно, стыдно-то? Перед кем? Клятв никаких не давал. Никому ничего не обещал. В святые не метил. В мученики? Пока тоже… Как прелюбодействовал с пятнадцати, так и не прекращаю. Нравится. Чревоугодием не занимался, не потому что нельзя. Не по карману. А пожрать всегда любил. Кумиров не творил себе, опять же не потому, что запрещают. Ну не творец я. Да и срать на всех хотел. Левую щеку никому не подставлял. Меня и по правой-то никто не бьет. Комары, и те пятый год не кусают. Видимо, брезгуют. За что стыдно-то? Я живу своей обычной жизнью. На большее не претендую…
Дождь за ночь так и не прошел. Я сидел на подоконнике и смотрел, как капли надувают прозрачные лужи. Света храпела, я ежился. То ли от холода, то ли от храпа.
Светало…
За окном шумели мужики.
Шуршали по асфальту дворники.
Я только что из-под твоей руки.
Сижу на мокром подоконнике.
Я только что из-под твоей руки…
Я только что из-под твоей руки…
И что-то говорит: «Беги».
Не сразу отыскал носки…
Проба пера…
Из этой ночи могла бы получиться неплохая жизнь…
Проба пера…
Я встретил его, когда меня перестал греть дом. В общем-то, все дома. Они потеряли для меня уют. Мне было хорошо только в трамваях, автобусах, поездах (в поездах – очень, но это случалось так редко), только там я ощущал себя человеком. Только в пути. Очевидно, я заменял внутреннее движение внешним. Или же… Кто знает? Так прекрасна, кажется, следующая остановка: улица, город, страна, планета… Пока ты в пути, все в тебе волнуется, трепещет, все в ожидании, ты торопишься, гонишь, гонишь… И… Добравшись, не можешь припомнить причину такого жаркого интереса… Ведь лучшее – там, впереди.
Я встретил его в начале зимы. Закончив работу, я садился в трамвай (городское кольцо – чудо, что такой маршрут был). Я садился в трамвай, занимал место у окна, лицом по ходу движения, доставал из портфеля книгу и читал. Или же просто смотрел в окно. Или же слушал музыку. Или спал. Тепло. Ноги согревает, почти обжигает печка, за окном темно, а в трамвае всегда горит свет. Только иногда на секунду он гаснет, и снова…
Не помню, когда я увидел его впервые. Просто однажды я начал его узнавать. Он всегда сидел на одном и том же месте. Прямо за спиной водителя, лицом ко всем пассажирам. Высокий, худой, с усами-щеткой, тонкие русые волосы из-под шапки набекрень. Шапка меховая норковая или вроде того, складки вытерты наголо и засалены. Вида он был всегда несвежего, будто всегда слегка пьян. Он входил смело, не стесняясь, проходил к своему месту, разваливался, вытягивал ноги, но никому не мешал. Просто его фигура смотрелась слишком раскованной и выбивалась из общей пульсации сжатых тел в автобусе. Все пережидают дорогу, закрывшись, найдя точку, куда можно возложить взгляд, чтоб не привлечь внимания – (А), (Б) – не получить по морде, и (В) – не заплатить за проезд. И пр. Он же наслаждался дорогой. Он путешествовал. Летел спиной, раскинув смуглые руки, доверяясь пути.
Я понял, что начал видеть его довольно часто. Он пробудил во мне живой интерес. Он входил, раскидывался на пластиковом кресле, запрокидывал голову, скользил по мне глазами и будто засыпал… Мне казалось, что этот человек позволяет мне себя изучать, приглашает меня себя изучать. И я изучал… Наверное, он был не богат, наверное, одинок, наверное, много пил. Кольцо на пальце я не мог разглядеть. Хотел, но не мог – далеко. Поэтому не знаю, был ли он женат. Близко к нему я стеснялся подсаживаться. Может, даже боялся. Что-то дерзкое было в нем. Дерзость травы…
И вот однажды я задремал, глядя в окно, а проснувшись, обнаружил, что он сидит рядом со мной и, наклонившись к моим ногам, рассматривает мои ботинки. Я дернул ногой, собрался с силами и спросил: «Что ты хочешь?» – так, я слышал, можно обескуражить грабителя. Он же медленно поднял на меня глаза…
– У тебя какой размер?
– Чего?
– Ноги размер какой?
– А что?
– Сорок третий?
– Нет.
– Хорошо. Сорок четвертый?
– Вроде бы да…
– Купи ботинки?
Я начал потихоньку приходить в себя.
– А с чего вы взяли, что мне нужны ботинки?
– А я не думаю, что тебе нужны. Просто мне не нужны. А деньги пригодились бы…
– Ну а что за ботинки?
– Во, – и он положил ногу на спинку переднего кресла, – хорошие, теплые, импортные…
Ботинки действительно были хорошие. Никак не вписывались они в весь его гардероб. Они имели полное право брезговать своим хозяином… Я опомнился: