6
Мы вполне представляем себе, что Монтеню писать на иностранном языке было так же трудно, как и на нашем. «Находясь в Италии, я дал одному человеку, дурно изъяснявшемуся по-итальянски, вот какой совет: раз он не стремится хорошо говорить на этом языке, а хочет только, чтобы его понимали, пусть употребляет первые попавшиеся слова – латинские, французские, испанские или гасконские, – прибавляя к ним итальянские окончания; в таком случае его речь непременно совпадет с каким-нибудь наречием страны: тосканским, римским, венецианским, пьемонтским или неаполитанским, или с какой-нибудь из их разновидностей» («Опыты», II, 12). Тем не менее, находясь в Лукке, Монтень возымел желание изучить тосканский язык: «Мне пришла фантазия изучать флорентийское наречие, причем усердно и старательно; я потратил на это достаточно времени и усилий, но мало чего добился».
7
Согласно Мазерати, осада Ла Фера продлилась шесть недель и город сдался лишь 12 сентября 1580 года.
8
Этот граф де Грамон был мужем прекрасной Коризанды, одной из любовниц Генриха IV.
9
«Опыты», III, 4.
10
У Монтеня было пять братьев: капитан Сен-Мартен, погибший в двадцать три года от удара мячом во время игры, «Опыты», I, 19; сеньор д’Арсак, владетель земли в Медоке, которая была занесена морскими песками; сеньор де Ла Брусс, изъятый председателем Буйе из жизнеописания Монтеня, но упомянутый в «Опытах», II, 5; сьер де Матекулон, который участвовал в путешествии Монтеня; сьер де Борегар, ставший протестантом, как мы узнаем из письма Монтеня, которое содержит рассказ о смерти Этьена де Ла Боэси.
Известны имена четырех младших братьев Монтеня:
1. Тома (род. 1534), сеньор де Борегар, действительно протестант, стал также сеньором д’Арсаком благодаря своей женитьбе на Жакетте д’Арсак, родственнице Этьена де Ла Боэси, ближайшего друга Монтеня («В Медоке море засыпало песком земли моего брата, господина д’Арсака»; «Опыты», I, 31); так что Керлон ошибся, разделив его на двух человек.
2. Пьер (1535–1597), сеньор де Ла Брусс («Однажды, во время наших гражданских войн, я, путешествуя вместе с моим братом, сьером де Ла Бруссом…»; «Опыты», II, 5).
3. Арно (1541–1569), капитан Сен-Мартен («…мой брат, капитан Сен-Мартен, двадцатитрехлетний молодой человек, уже успевший, однако, проявить свои незаурядные способности, как-то во время игры был сильно ушиблен мячом, причем удар, пришедшийся немного выше правого уха, не причинил раны и не оставил после себя даже кровоподтека. Получив удар, брат мой не прилег и даже не присел, но через пять или шесть часов скончался от апоплексии, причиненной этим ушибом»). Но что касается его возраста, то тут явное недоразумение. По сохранившимся документам, на момент смерти их отца (в 1568-м) Арно было уже двадцать семь лет, и умер он (опять же по документам) в промежутке между двумя официально зарегистрированными датами: 22 августа 1568 года и 23 мая 1569 года (когда среди членов семьи распределялось его наследство, поскольку он не оставил после себя детей). Так что это либо описка самого Монтеня, либо (что скорее всего) ошибка наборщика в типографии, спутавшего числа 28 и 23 из-за известной неразборчивости монтеневского почерка.
4. Бертран-Шарль (1560–1627), сеньор де Матекулон, младший из братьев Монтеня, участник его итальянского путешествия, упоминается на первой же странице «Дневника». Возможно, были и другие братья, умершие ранее, но история не сохранила их имен. Так что вернее было бы сказать: «Монтень был старшим из пяти братьев».
11
Ныне живущий в Лотарингии г-н граф дю Отуа происходит из этого же рода.
12
«Несмотря на мои колики, я не слезаю с лошади по восемь – десять часов кряду и все же не ощущаю чрезмерной усталости – vires ultrà sortemque senectae» («Сверх сил и удела старости» – лат.). «Опыты», III, 9.
13
То есть от лютеранства. Аугсбургское исповедание (лат. Confessio Augustana, нем. Augsburger Bekenntnis) – официальный вероисповедальный документ, является богословской нормой для лютеран, их кредо. Его первоначальная версия была написана Меланхтоном в 1530 году и одобрена самим Лютером как изложение исповедания веры Лютеранской церкви.
14
Монтень, писавший своей жене, чтобы утешить ее после потери двухлетней дочери, которая родилась у них после четырех лет брака и была тогда их единственным ребенком, так начал свое письмо: «Жена моя, вы вполне понимаете, что сейчас не время быть галантным, увиваться за вами и любезничать. Люди говорят, что ловкий человек может взять женщину, но жениться на ней – значит сделать глупость. Пускай говорят: я со своей стороны держусь простого обычая древних времен, так что в нынешних обстоятельствах облачен скорее в шкуру… и т. д.».
15
«Опыты», II, 37.
16
«Кто не приезжает на воды достаточно бодро настроенным, с желанием наслаждаться обществом людей, здесь находящихся, участвовать в прогулках, к которым весьма располагает красота мест, где обычно находятся целебные источники, тот несомненно сильно понижает полезное действие водолечения. По этой причине я до настоящего времени выбирал места с наиболее красивыми окрестностями, с наибольшими удобствами по части жилья, питания и общества; к числу их принадлежат во Франции – баньерские воды, на границе Германии и Лотарингии – пломбьерские воды, в Швейцарии – баденские источники, в Тоскане – луккские, а в особенности так называемые “воды делла Вилла”, которыми я пользовался чаще всего и в разное время». «Опыты», II, 37.
17
Он пишет: Это статуи, которые мне больше всего понравились в Риме. Стало быть, наш философ сравнивал, а значит – был чувствителен к искусству.
18
Сегодня этим даже слишком восхищаются, и большинство наших философов (или тех из нас, кто называет себя этим именем) не больше других защищены от чувства, которое вовсе не доказывает величину ума, которую хотят показать.
19
Он довольно много наблюдал ловкость римских куртизанок и «восхищался тем, насколько умело они выставляют себя более красивыми, чем есть на самом деле. Они умеют представить на обозрение самое приятное из того, чем располагают; показывают нам только верх лица, или низ, или бок, прикрываются или открываются так, что в окне не видно ни одной дурнушки».
20
«И сколь бы развращенным меня ни считали, – говорит Монтень в «Опытах», III, 5, – я на самом деле соблюдал законы супружества много строже, чем в свое время обещал или надеялся».
21
«Один немец, – говорит он в «Опытах», III, 13, – к великому моему удовольствию, поносил в Аугусте неудобство наших каминов, используя те же доводы, какими мы осуждаем их печи. И правда, жар в замкнутом пространстве и запах раскаленного кирпича, из которого сложены печи, тягостны для большинства тех, кто к этому не приучен. Для меня, впрочем, нет. Вообще же это устойчивое и равномерно распределенное всюду тепло, без пламени, без дыма, без ветра, задувающего через широкие зевы наших каминов, вполне выдерживает сравнение с нашим способом обогревания комнат».
22
Так путешествует дряблость. Таким людям хотелось бы все увидеть, не доставляя себе ни беспокойства, ни малейшего труда; охотнее всего они путешествовали бы в своей постели.
23
Это правило, к соблюдению которого Монтень, похоже, обязывает себя, было не таким уж строгим, поскольку мы увидим в Италии, как он неоднократно проезжает по одним и тем же местам, да еще и задерживается там.
24
Том I, стр. 101. (Имеется в виду первый том двухтомного издания «Дневника» 1774 года.)
25
Жан-Пьер Нисерон, или отец Нисерон (1685–1738), монах, французский писатель и компилятор, более всего известный своим трудом «Мемуары для истории знаменитых людей» (изд-во Бриассона, Париж, 1739).
26
Монтень охотно делал добавления к своим произведениям, но ничего не исправлял. И вот причина, которую он приводит в «Опытах», III, 9: «Я добавляю, но ничего не исправляю. Во-первых, потому, что тот, кто отдал в заклад всему свету свое сочинение, по-моему, начисто потерял на него права. Пусть, если может, говорит более складно где-нибудь в другом месте, но не искажает работы, которую продал. Покупать у таких людей нужно только после их смерти. Пусть они прежде хорошенько подумают и лишь потом берутся за дело. Кто их торопит?» Прекрасный вопрос! Жажда славы или чего-нибудь иного, а подчас и то и другое вместе.
27
Отец Нисерон, который наверняка видел некоторые из четырех первых изданий «Опытов», уверяет, что текст Монтеня тут более последователен, чем во всех последующих изданиях, «потому что этот текст, содержавший лишь ясные и точные рассуждения, был взрезан и прерван различными добавлениями, которые автор вставлял то тут то там в разное время и которые основательно его запутали, притом что он так и не дал себе труда навести там порядок».
28
Не подлежит сомнению, что «Опыты» Монтеня содержат немало перигорских и гасконских выражений, чего лондонский издатель (г-н Кост), похоже, не слишком заметил. Перигорское наречие, как и наречия некоторых других провинций, сохранило больше следов латинизма, чем вообще уцелело во французском языке. Вот только один пример: латинское слово Titubare, означающее колебаться, качаться, шататься, легко узнается в перигорском слове Tiboyer, имеющем то же значение.
29
Автор латинской эпитафии (начертанной на его кенотафе в обители бордоских фельянов), похоже, собрав старинные латинские слова, из которых она составлена, хотел охарактеризовать ими красноречие «Опытов», хотя проще думать, что это монашеская педантичность или германское изящество вероятного писателя, о котором нам ничего не известно.
30
У Керлона boute-dehors, хотя у самого Монтеня bout-hors, что действительно было названием детской игры, которое можно перевести как «вытолкни вон», «вышибала» и т. п. Монтень использовал это выражение в «Опытах» всего два раза: первый (кн. I, гл. 10) в смысле «вышибала», то есть проворный, быстрый на ответ игрок, который не лезет за словом в карман: «…одним в речах свойственна легкость и живость, они, как говорится, за словом в карман не лезут…»; а во втором (кн. II, гл. 12) именно в смысле «игра»: «Ведь и они могут быть вытеснены из игры так же, как предшествовавшие им учения». (Здесь и далее «Опыты» Монтеня цитируются в основном по двухтомному изданию 1979 г., М., «Наука», серия «Литературные памятники».)
31
Можно было бы наверняка сохранить их и больше, как Жак Амио и некоторые другие писатели XVI века; они обогатили бы наш язык, а те, которыми их заменили, обладают гораздо меньшей силой или выразительностью, не будучи ни более мягкими, ни более гармоничными и т. д. Зато известно, как с ними обошлись первые академики и сколько вкуса у них было!
32
Поскольку Монтень умер лишь десять с лишним лет спустя после этого итальянского путешествия (в 1592 году), так и не опубликовав свой «Дневник», то можно заключить из этого, что он никогда не увидел бы свет, никоим образом. В крайнем случае писатель хотел, чтобы он оставался в семье, как и множество частных мемуаров, которые были представлены публике лишь много лет спустя после кончины их авторов.
33
Мы собрали их все и можем однажды устроить дискуссию по этому поводу, если покажется, что это заинтересует литераторов.
34
Один из самых негодных судей Монтеня среди многих других – Мальбранш. Будучи сам человеком метода, он должен находить его несносным. Этот философ-картезианец из-за некоей непоследовательности, одновременно формальной и реальной, всегда заявлявший, что он против воображения, своей преобладающей способности (хотя это его самого изрядно удивляло), совершенно не мог насладиться тем, у кого этого добра столько же, сколько и у него самого, но который нашел ему совсем другое применение. Так что мы совсем недостаточно знаем Монтеня, потому что судим о нем лишь по тому, что он сам говорит о себе, по его бесконечным личинам и по его смутным, неопределенным чертам, нарисованным его собственной рукой. Его характер философа был совершенно не развит.
35
Дар по обету, или «обет», как называет его сам Монтень.
36
Дон де Вьен, бенедиктинец из конгрегации Святого Мавра, автор «Истории Бордо», первый том которой уже в руках публики.
37
Что и дал почувствовать автор эпитафии на греческом, начертанной на кенотафе в обители бордоских фельянов. Вот эти две стихотворные строки, переведенные Монуа: Solius addictus jurare in dogmata Christi // Cetera Pyrrhonis pendere lance sciens – «Крепко привязанный к догмам христианства, // он умел взвесить остальное на Пирроновых весах».
38
Взгляните на ее предисловие к «Опытам» Монтеня. Это слишком мало читаемое предисловие – в своем роде шедевр. Никогда Монтеня не будут лучше защищать, чем в этом произведении. Его защитница, его апологет красноречиво отвечает всем предводителям цензуры, всем критикам «Опытов». Бальзак, Паскаль, Мальбранш и недавние критики не укоряют Монтеня ни в чем таком, в чем этот писатель заранее не был бы прекрасно оправдан – либо явно, либо неявно, судя по смыслу. Наконец именно там, даже больше, чем в произведениях его подражателя Шаррона, находят жар и нерв его языка. Сам Монтень тут одобрил бы все. И, возможно, нет ничего сильнее начала этого предисловия: если вы спросите у человека заурядного, кто такой Цезарь… и т. д.
39
Философия, которая есть не что иное, как краснобайство, не избавлена ни от каких человеческих убожеств и ничтожеств, а особенно от суетности. Смешно показать ее слишком открыто и даже желая скрыть; или творить свою славу всеми теми мелкими средствами, которые употребляют ныне и которые выдают сами себя. У Монтеня, по крайней мере, было то преимущество, что его суетность, более искренняя и более откровенная, поражает меньше, нежели суетность лицемерная. Сказано ведь, что после храбрости нет ничего храбрее, чем признаться в собственной трусости.
40
Deus nobis haec otia fecit (Вергилий, Эклога I – «…нам бог спокойствие это доставил» – лат.).
41
Генриху III. «Его христианнейшее величество» – обычная титулатура французских королей.
42
В самом деле, хотя Монтень пишет, что он видел в ватиканском соборе Святого Петра знамена, захваченные у гугенотов войсками Генриха III (что довольно ясно показывает, какое участие принимал Рим в наших смутах, как это и отражено в его заметках), однако, хотя отвратительная Варфоломеевская резня совершилась в понтификат именно этого папы, Дезер, историк-гугенот, причем один из наименее умеренных, недвусмысленно пишет, что в 1584 году, когда Григорию XIII представили план Лиги, которому он дал свое благословение и объявил себя его крестным отцом, он все же не захотел стать зачинщиком войны, которую не мог бы погасить, а потому отправил депутатов восвояси без ответа («Общее описание истории Франции в правление Генриха III»).
43
Этот папа был женат (до принятия сана, разумеется).
44
Фраза Теренция: Homo sum, humani a me nihil alienum («Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо») – хоть и полная смысла, но ставшая такой тривиальной, ни для кого, быть может, кроме как для нашего автора, не имела более полезного или более точного применения. Поскольку он охватывал своими размышлениями всю совокупность рода людского, то был в числе прочего и простым наблюдателем пола, самой природой предназначенного нравиться с помощью своих прикрас (formarum elegans spectator), нежели прилежным зрителем чего-то другого.