– Господи, помнишь ночной автобус? Мы уснули и доехали до конечной… в Кингстон, да? А в тот раз, когда пошли в круглосуточный «Теско», ты вдруг размечталась об омлете, но уронила коробку с яйцами, и они размазались повсюду – ну просто повсюду, – и мы решили сбежать, на своих дурацких высоких каблуках… – Миранда рассмеялась, но тут же замолчала. – Я скучаю по этому… по этим дурачествам. – Голос ее был полон тоски. Хорошо, что не видно выражения ее лица.
– Я тоже, – сказала я.
– Эй, вы гляньте на себя, – раздался из темноты голос Джулиена. – Подружки-расподружки. И о чем вы там сплетничаете?
– Ага, давайте, – подхватил Джайлс, – колитесь!
– Ладно. – Миранда приникла ко мне, шепнула на ухо: – Я так рада, что мы здесь, наверстаем упущенное. Я жутко соскучилась по тебе, Кей.
Она сжала мою руку, и мне вдруг почудился какой-то подвох. Но в следующий миг ощутила укол совести – все-таки я плохая подруга.
А Миранда уже отстранилась, и я скорее угадала, чем увидела в темноте, что она вскинула вверх бутылку:
– Смотрите, что у меня!
Радостные возгласы, улюлюканье. Джайлс в круге света от фонарика исполнил пару придурочных па – ну вылитый маленький мальчик, выпускающий наружу лишнюю энергию. И похоже, это оказалось заразительно, внезапно все расшумелись, восторженно загомонили, голоса эхом разнеслись над озером.
Но Эмма вдруг резко остановилась. Я услышала, как она ойкнула, и проследила ее взгляд. Причал, к которому мы направлялись, был освещен луной, и там четко обозначился силуэт человека. Высокий и какой-то слишком неподвижный, словно и не человек вовсе. Лесничий, подумала я. Он примерно такого же роста. Или кто-то из других гостей, про которых нам говорили?
Бо направил на человека луч фонарика, все были уверены, что тот обернется или хотя бы шевельнется. И тут Бо расхохотался. А следом и остальные поняли, в чем дело. Это был вовсе не человек. Статуя, мужчина, задумчиво глядящий вдаль, – в духе работ Энтони Гормли.
* * *
Мы устроились на пристани, перед нами раскинулось озеро. На поверхности то и дело возникали мелкие морщинки, хотя ветер дул едва-едва. Рябь, наверное, вызывало что-то из глубины, под зеркальной гладью явно прятались какие-то тайны.
Несмотря на шампанское, все притихли. Возможно, причиной тому была громадность окружающих нас черных вершин, плита темного неба над головой, полная тишина, – вся эта давящая красота заставила нас умолкнуть.
И все же тишина была не всеобъемлющая. Если посидеть немного, то вокруг начинали проступать звуки – шелест и шорох в подлеске, загадочное озерное эхо. Хитер успела рассказать про гигантских щук-монстров, которые здесь обитают, – исполинское чучело одной из них висит на стене Охотничьего Дома как доказательство правдивости рассказа. Огромные челюсти, острые зубы, вылитая тварь юрского периода.
Я слушала, как высокие сосны шуршат над головой, раскачиваясь на ветру, то и дело раздавался мягкий стук – порыв ветра срывал с веток снег. Совсем рядом внезапно заухала сова. Звук такой узнаваемый, но такой странный, что трудно было поверить в его реальность, в то, что это не какой-нибудь спецэффект.
Джайлс попытался передразнить сову:
– Тевит, тивиу!
Мы рассмеялись, как и требовалось, но меня поразило, как тревожно, почти пугающе прозвучал голос птицы. Для городского жителя крик совы в диковинку, он словно подчеркнул, насколько это место нам чуждо.
– Я и не знал, что в Британии есть такие места, – точно прочитав мои мысли, сказал Бо.
– Ах, Бо, – отозвалась Миранда, – какой же ты янки. У нас тут не только Лондон и конфетные деревеньки.
– Вот не думал, что ты часто бываешь за Кольцевой, Миранда, – парировал Ник.
– Эй! – Она сделала вид, что собирается его стукнуть. – Бываю периодически. Как раз перед Рождеством мы скатались в Сохо, правда, Джулиен?
Все, включая Миранду, засмеялись. Люди думают, что она не способна посмеяться над собой, но это не так… может, если не будет при этом выглядеть слишком смешно.
– Давай открывай бутылку, Мэнди, – сказал Бо.
– От-кры-вай, от-кры-вай! – принялся скандировать Джайлс, и все подхватили. И вот уже над озером разносилось пение, было в этом что-то странное, почти дикарское, языческое. Наверное, это все действие пейзажа – древнего и загадочного.
Пили мы прямо из бутылки, передавая ее по кругу, как скауты, ледяная шипучка обжигала рот.
– Как в Оксфорде, – сказал Марк. – После экзаменов устраивались ночью и надирались.
– Только тогда была испанская шипучка, – заметила Миранда. – Боже, мы эту дрянь галлонами пили. И как только не замечали, что на вкус просто блевотина?
– А еще вы тогда устроили костюмированную вечеринку у реки, – продолжил Марк. – Вы двое, – он указал на меня и Миранду, – и Самира.
– Ага, было дело, – подхватил Джайлс. – Забыл только, какая тема была?
– «Прекрасные и обреченные»[10], – ответила я.
Все должны были нарядиться в стиле двадцатых годов, «золотая молодежь» – как Ивлин Во и его друзья. Господи, до чего же мы были пафосные. Вспоминать об этом все равно что читать старые записи в дневнике, стыдно и вместе с тем трогательно. Потому что это был замечательный вечер, просто волшебный. Мы зажгли свечи, вставили в фонари и расставили их вдоль берега. Все так постарались с костюмами, и все были прекрасны: девушки в блестящих платьях «чарльстон» и парни в смокингах. Миранда, разумеется, была самой сногсшибательной – в длинном облегающем серебристом платье. Помню, как я наблюдала за вечеринкой, все уже пребывали в пьяной эйфории. И думала: как такая старушенция, как я, оказалась здесь? Неужели эти люди мои друзья? И особенно эта девушка – такая эффектная, такая сияющая, – неужели это моя лучшая подруга?
Когда мы возвращались назад к огням Охотничьего Дома и хижин, я заметила еще одну статую, слева от нас, ее силуэт обозначился в свете окон сауны. Статуя была повернута спиной к озеру, лицом к нам. От нее меня пробрала та же жуть, что и от первой. Я подумала, что для того она тут и стоит.
* * *
Наконец-то можно было передохнуть в уединении. Мы провели в компании друг друга почти восемь часов. Мой коттедж находился дальше всех от Охотничьего Дома, сразу за сауной с покрытой мхом крышей. Он был самым маленьким. Ни его размеры, ни удаленность меня особенно не волновали. Я принялась распаковывать чемодан, хотя вещей взяла с собой совсем немного. После шампанского во рту стоял кисловатый привкус, в животе слегка бурлило. Я выпила воды. Потом долго принимала горячую ванну – в эффектной лохани, добавив в воду органического масла с густым и душноватым запахом герани и розмарина. В ванной имелось высокое окно, из которого открывался вид на озеро, подернутый, будто патиной, жухлым плющом, – прямо картина кого-то из прерафаэлитов. Окно было расположено достаточно высоко, чтобы кто-то мог заглянуть в него с целью подсмотреть, – впрочем, я бы все равно ничего не заметила. Не знаю, почему мне пришло это в голову, тем более тут и подглядывать некому, но, однажды мелькнув, эта мысль засела в мозгу. Я выбралась из ванны и прикрыла окно полотенцем. Взгляд наткнулся на зеркало, висящее над раковиной, даже в тусклом свете выглядела я ужасно – измученная, бледная, под глазами темные круги.
Признаюсь, я была почти готова отказаться от поездки в этом году. Просто притвориться, что не заметила письма от Эммы во «входящих», а потом станет «слишком поздно», чтобы что-то решать. Мелькнула внезапная мысль: может, я уже внесла свой вклад в общее веселье? И могу теперь просто спрятаться здесь на три дня от гвалта и суеты, никто и не заметит, что я исчезла. Ник, Бо и Самира, если заведутся, вполне себе громкие, а Миранда и в одиночку умеет создать столько шума, что хватит на целую вечеринку.
А я тихоня, которую мало кто замечает. Наблюдатель, растворившийся на заднем плане. Когда мы жили вместе – Миранда, Самира и я, – жизнь у нас кипела. Они были актерами, я – зрителем.
Если рассказать об этом моим коллегам, они удивятся. Сейчас я один из старших сотрудников фирмы. И рассчитываю скоро стать партнером. Люди слушают, когда я говорю. Я делаю презентации, мне нравится мой голос в тишине комнаты для совещаний. Мне нравится видеть обращенные ко мне лица людей, внимательно слушающих меня. Меня уважают. У меня под началом целая команда. И я давно уже поняла, что мне нравится ответственность. Думаю, каждый из нас в разных обстоятельствах выпускает на волю разные версии самого себя.
Среди друзей я была не лидером, а, напротив, аутсайдером. Уверена, люди часто недоумевали, что эта серая мышка делает рядом с такой, как Миранда. Но в дружбе, как и в любви, противоположности притягиваются. Экстраверт и интроверт, инь и ян.
Было бы очень легко проникнуться неприязнью к Миранде. Бог наградил ее и красотой, и деньгами. У нее такая невероятная фигура, что она выглядит «дурным, нереальным примером для юных девушек», как будто ее подправили в фотошопе. Кажется несправедливым, чтобы у такой худышки была грудь такого размера, – разве она состоит не из жира? И густые, возмутительно блестящие белокурые волосы и зеленые глаза… думаю, в реальной жизни больше ни у кого нет таких по-настоящему зеленых глаз, кроме как у Миранды. Она из тех, кого вы сразу назвали бы сукой. И она определенно может ею быть.
Но, несмотря на свои порой деспотические манеры, Миранда может быть и очень доброй. Когда мои родители разводились, она постоянно зазывала меня к себе, чтобы я отвлеклась от ругани дома. А когда в последнем классе мой тогдашний парень Мэтт бесцеремонно бросил меня ради хорошенькой и популярной Фрейи, Миранда не только утешала меня, но и распустила слух, что у него хламидиоз. А когда мне не на что было купить платье для Летнего бала в колледже, она тут же дала мне свой самый роскошный наряд – платье-футляр из серебристого шелка.
Сегодня в поезде я открыла глаза и увидела, что Миранда на меня смотрит. Эти зеленые глаза. Такие цепкие, оценивающие. И задумчивые, будто она пыталась что-то понять. Я тут же притворилась, что снова уснула. Иногда мне кажется, что Миранда, знающая меня так давно, научилась читать мои мысли и ей достаточно просто пристально посмотреть на меня.
Мы с ней дружим гораздо дольше, чем кто-либо из нашей компании. С младшей школы в Сассексе. Две новенькие девчушки. Одна уже золотая, сияющая деньгами – ее перевели из частной школы неподалеку, когда родители решили, что она должна «приложить усилия» (и думали, что государственная школа увеличит ее шансы поступить в Оксфорд). Другая – с мышиного цвета волосами, в болтающейся на тощем теле школьной форме из магазина подержанных вещей. Золотая девочка (ставшая популярной в первое же утро) жалела ее, старалась сесть рядом на собраниях. Она сделала из мышки свой проект, позволила ей почувствовать себя своей, не такой одинокой.
Я так и не узнала, почему она выбрала меня в лучшие подруги. Потому что она именно выбрала, мне почти ничего не пришлось делать. Но, с другой стороны, Миранда всегда любила экстравагантность, любила бросать вызов людским ожиданиям. Многие девочки выстраивались в очередь, чтобы заслужить ее дружбу, до сих пор помню. Такие волосы – белокурые и блестящие – выглядели ненастоящими. Ресницы до того длинные, что однажды она получила от учителя замечание за то, что накрасилась, – ну разве справедливо! Настоящая грудь в двенадцать лет. Она была спортивной, умной, но не слишком умной (хотя в школе для девочек успехи в учебе вовсе не такой уж недостаток, как в смешанной).
Девочки не могли этого понять. Зачем ей дружить со мной, когда она могла дружить с ними, с любой из них? Видимо, с ней что-то не так, раз у нее столь «странный» вкус. Она могла бы править школой, как королева. Но Миранда не была в школе оглушительно популярна – скорее всего, из-за дружбы со мной. Впрочем, парням на вечеринках, куда мы ходили, став подростками, было плевать. Меня никогда не приглашали в гости к ученикам из мужской школы или на пляжные вечеринки. Миранда могла бы уже оставить меня. Но она всегда брала меня с собой.
Этих воспоминаний я стыжусь больше всего. Схожий стыд я ощущала, оставаясь на ночь в ее красивом эдвардианском доме, когда мне хотелось стащить на память какой-нибудь небольшой трофей. Что-нибудь маленькое, пропажу чего Миранда едва ли заметит, – заколку или пару носков с кружевной оборкой. Просто чтобы у меня было что-то красивое, на что я могла бы смотреть в моей тесной бежевой спальне нашего типового дома, где на стенах пятна, а ставни едва держатся.
* * *
Около восьми в дверь постучали. Всего лишь Ник и Бо, слава богу. Я-то решила, что это Миранда. Мы с Ником познакомились на Неделе первокурсника и с тех пор дружим. Все горести и радости университета прошли вместе.
Они вошли, огляделись.
– У тебя домик в точности как у нас, – сказал Ник, – только поменьше. Но порядка гораздо больше… Бо уже везде раскидал свои шмотки.
– Эй, – возмутился Бо, – просто я не беру в поездки три одинаковых костюма.
Это даже не преувеличение. Ник из тех людей, кто носит добровольную униформу: накрахмаленная белая рубашка, темные джинсы из селвидж-денима и ботинки чукка. Бывает элегантный пиджак и, конечно, всегда его фирменные очки от Cutler & Gross в черепаховой оправе. Он каким-то образом умеет это подать. На нем все выглядит стильно, солидно, хотя на человеке попроще, наверное, смотрелось бы заурядно.
Мы сели в мягкие кресла напротив кровати. Бо принюхался.
– А еще тут изумительно пахнет. Чем это?
– Я принимала ванну.
– А, приятный запах. Они тут все предусмотрели, правда? Эмма превзошла себя. Тут потрясающе.
– Да, – согласилась я, – правда.
Но голос прозвучал как-то тускло.
– Ты как? – Ник толкнул меня плечом. – Извини, что говорю, но вид у тебя не совсем… бодрый. С самого утра. Знаешь, эти заморочки в поезде, когда твое место оказалось в другом вагоне, я уверен, это не нарочно. Будь это Миранда, другое дело… – Приподняв брови, он посмотрел на Бо, тот кивнул в знак согласия. – Мне бы не пришлось гадать. Но это же Эмма. Не думаю, что она на такое способна.
– Но вряд ли она питает ко мне большую любовь.
Эмма сама благопристойность, и раньше я удивлялась, что во мне ей так не нравится, если не сказать вызывает отвращение.
Бо нахмурился:
– С чего ты взяла?
– Просто чувствую…
– Вряд ли ты права, – сказал Ник.
– Может быть, – ответила я. – Наверное, вы меня просто давно не видели, вот и подзабыли. И не надо было пить днем, мне потом всегда нехорошо. Особенно на пустой желудок.
– Это точно, – кивнул Бо.
Ник молча рассматривал меня. Наконец спросил:
– Дело в чем-то еще?
– Нет. Ни в чем.
– Точно?
Я кивнула.
– Хорошо, тогда пошли. Подзаправим тебя ужином. И пусть там будут волынки, оленина и килты, иначе я потребую деньги назад.
В Охотничий Дом мы брели, подхватив друг друга под локти. От Ника, как всегда, пахло цитрусом и, кажется, чем-то вроде ладана. Такой знакомый, успокаивающий запах, что хочется уткнуться лицом в его плечо и рассказать обо всем.
В Оксфорде я поначалу даже всерьез запала на Ника Мэнсона. Думаю, как и многие на нашем курсе. Он был очень красив, но как-то иначе, по-взрослому, и совсем не походил на других первокурсников – прыщавых, неуклюжих, не умеющих держаться с девушками. Его красота была куда более утонченной по сравнению с отточенной в тренажерном зале привлекательностью Джулиена. Ник будто прибыл с другой планеты, что, в общем-то, так и было. Он окончил школу в Париже (его родители дипломаты), где выучился беглому французскому и полюбил сигареты «Голуаз». Сейчас Ник смеется над тем, каким надменным он был, но тогда высокомерием грешило большинство студентов… только у него это выглядело вполне оправданно.