Браун тем временем в ужасе был. Защемила колода
Страшно! Он рвался, метался, ревел от мучительной боли.
Пытка – а все ни к чему! Он думал, что тут ему крышка!
(Это же самое думал и Рейнеке, очень довольный.)
Издали видя, что плотник бежит, говорит он медведю:
«Как там дела у вас, Браун? Умерьтесь – и мед пощадите!
Вкусно, скажите? Рюстефиль вам угощенья прибавит:
После обеда он даст вам хлебнуть кой-чего на здоровье!..»
Рейнеке тут же сбежал в крепость к себе, в Малепартус.
Рюстефиль-плотник меж тем подоспел и, медведя увидев,
Кинулся сразу в шинок, где за кружкой пивной заболтались
Односельчане. «Спешите! – он закричал им. – Поймался
Дурень-медведь у меня во дворе! Чистейшая правда!»
Все побежали за ним, хватая что ни попало:
Вилы один подцепил, другой ухватился за грабли;
Третий, четвертый вскочили – бегут с топором и с мотыгой;
Пятый за ними торопится, вооружившись дрекольем;
Поп, а вослед ему служка с утварью богослужебной;
Даже кухарка попа (фрау Ютта, варившая кашу
Как-то особенно, лучше, чем все) и Ютта-кухарка,
Прялку свою волоча, за которой весь день просидела, —
Тоже бежала намылить медведю несчастному шкуру.
Браун, в несносных мучениях, переполох тот услышал.
Голову сильно рванул он – и вырвал, но по уши морду
Всю ободрал и оставил и шерсть и кожу в колоде.
Нет! Никто не видал столь жалкого зверя! Хлестала
Кровь по ушам. Что проку, если он вытащил морду?
Лапы-то все же в колоде зажаты! И тут он рванул их
Резким рывком – и хоть вырвал, но окончательно спятил:
Когти и шкуру с обеих лап он оставил в чурбане.
Ах, это вовсе не пахло медом любимым, которым
Лис обнадежил его! Путешествие кончилось плохо!
Сколько же выпало горя ему и страданий! Вся морда
Залита кровью, и лапы в крови; стоять он не может,
Ползать не может, бежать – и подавно,
А плотник – все ближе.
С плотником вместе и вся толпа на него нападает:
Всех обуяло желанье убить его! Даже священник
Длинную жердь захватил и Брауна издали лупит.
Вертится бедный туда и сюда, а толпа напирает:
Те наступают с дрекольем, эти идут с топорами;
Тут с кувалдой, с клещами кузнец, там – держат лопаты,
Заступы. Все его били, кричали, горланили, били
Так, что от страха и мук он в собственном кале катался.
Все на него навалились, никто отставать не желает:
Шлеппе тут был колченогий и толстоносый был Людольф —
Самые злющие парни, Герольд в скрюченных пальцах
Держит цеп деревянный – так и молотит! А рядом —
Зять его, Кюкельрей толстый. Как эти двое лупили!
Абель Квак с фрау Юттой-кухаркой трудились не меньше.
Тальке, жена Лорде Квака, лоханкой хватила беднягу.
Да и не только они: сюда поголовно сбежались
Все и мужчины и бабы, все жаждали смерти медведя.
Кюкельрей всеми командовал, знатностью чванясь, – еще бы!
Фрау Виллигетруда с задворков ему приходилась
Матерью. Это – известно. Отец неизвестным остался.
Впрочем, был разговор, – мол, чернявый косарь этот Зандер,
Малый очень бедовый (во сне) – вот он-то, пожалуй,
(Так говорили) отец, мол, и есть этот самый… А камни
Градом летели в несчастного Брауна. Ах, эти камни!
Плотника брат подскочил, увесистой длинной дубиной
Так тут медведя по черепу трахнул, – он света невзвидел,
Но от чудовищной боли стал на дыбы он – и сразу
Ринулся прямо на баб, а те как шарахнутся с визгом,
Падают, топчут друг друга, иные бултыхнулись в воду.
Место же было глубоким… Патер кричит, надрываясь:
«Люди! Смотрите! Плывет фрау Ютта, кухарка, в салопе!
Вот и прялка ее! Мужчины, спасайте! Поставлю
Пива две бочки в награду, грехи отпустить обещаю!..»
На издыханье покинув медведя, все бросились в воду —
Женщин спасать и всех пятерых извлекли, слава богу!
Так. А покуда крестьяне на берегу хлопотали,
Браун с отчаянья бросился в воду, ревя, как безумный,
От нестерпимых мучений. Он предпочел утопиться,
Лишь бы уйти от позорных побоев. Он сроду не плавал, —
Значит, рассчитывал с жизнью своею разделаться сразу.
Сверх ожиданья почувствовал он, что плывет, что теченье
Быстро уносит его. Заметили это крестьяне,
Стали кричать: «Позор! Мы посмешищем будем навеки!»
Все от досады обрушились тут же с бранью на женщин:
«Дома бы лучше сидели! Вот из-за вас преспокойно
Он уплывает себе!..» Пошли, осмотрели колоду, —
Видят в расщелине клочья шерсти и кожу с медвежьей
Морды и лап. Ну, и смеху же было! Крестьяне шутили:
«Э, ты вернешься, косматый, – в залог ты нам уши оставил!»
Так над медвежьим увечьем они издевались. Но сам он
Рад был, что хуже не кончилось. Как мужиков этих грубых
Он проклинал! Как лапы и рваные уши болели!
Клял он предателя Рейнеке также. С проклятьями в сердце
Плыл он и плыл, уносимый сильным и быстрым потоком.
Чуть не на милю его отнесло за короткое время.
Тут кое-как он и выполз на сушу, на этот же берег.
Солнце еще не видало столь удрученного зверя!
Он и не думал дожить до утра, – он думал, что тут же
Дух он испустит. «О Рейнеке, лживый, коварный предатель!
Подлая тварь!» При этом он вспомнил крестьян и побои,
Вспомнил чурбан, и еще раз проклял он лисье коварство…
Сам же Рейнеке-лис после того, что он дядю
Так замечательно свел на базар, угостить его медом,
Сбегал за курочкой (место он знал!) и, зацапнув там штучку,
С легкой добычей махнул тем же берегом вниз по теченью.
Жертву он быстро уплел и, спеша по делам неотложным,
Так бережком и бежал по теченью, пил воду и думал:
«Ох, до чего же доволен я, что остолопа-медведя
К праотцам ловко спровадил! Бьюсь об заклад я, что плотник
Славно его топором угостил! Медведь был настроен
Издавна недружелюбно ко мне. Наконец мы в расчете.
Я его дядюшкой все величал, но теперь он в чурбане
Кончился, надо считать! Я счастлив по гроб моей жизни:
Всех его ябед и пакостей впредь уж не будет!..» Но смотрит
Рейнеке дальше – и видит: валяется Браун избитый.
За сердце так и схватила досада: «Он жив, косолапый!»
«Рюстефиль, – думал он, – ты недотепа, ничтожество, олух!
Ты отказался от этого вкусного, жирного блюда?
Люди почище тебя мечтают о том, что само же
В руки к тебе привалило! Но все ж за твое угощенье
Браун, как честная личность, залог, очевидно, оставил!»
Так он подумал, заметив, что Браун истерзан и мрачен,
Тут он окликнул его: «О дядя! Какими судьбами!
Вы ничего не забыли у плотника? Я бы охотно
Дал ему знать о вашем убежище. Но, извините
За любопытство: меду вы много успели там хапнуть?
Или вы честно за все расплатились? Как было дело?
Ай, до чего расписали вас! Это же срам, это ужас!
Может быть, мед оказался неважным? Сколько угодно
Можно купить по такой же цене. Но, дядя, скажите:
Что это вздумали вы щеголять в этом красном берете?
Или вы только что в орден какого-то братства вступили?
Или вы стали аббатом? Наверно, негодный цирюльник,
Вам выбривая макушку, бритвой захватывал уши.
Кажется, чуба вы тоже лишились и шкуры со щечек?
Даже перчаток! Ну, где же вы их умудрились оставить?»
Молча должен был Браун выслушивать слово за словом
Злейшие эти насмешки, сам же не мог и словечка
Молвить от боли. Не знал, что и делать. Но, лишь бы не слушать,
В воду обратно полез, и поплыл, увлеченный стремниной,
Дальше, и вылез на берег отлогий, и тут же свалился.
Жалкий, больной, он скулил, к себе самому обращаясь:
«Хоть бы убил меня кто! Ходить я не в силах! Ужели
Не суждено ко двору мне вернуться? Ужели я должен
Здесь пропадать, опозоренный гнусным предательством лиса?
Только б уйти мне живым, – меня, негодяй, ты попомнишь!»
Все же он кое-как встал и в муках жестоких поплелся.
Четверо суток он шел ко двору, наконец дотащился.
Лишь показался медведь королю в этом виде плачевном,
В ужасе вскликнул король: «О, господи! Браун ли это?
Кто изуродовал вас?» А Браун в ответ: «Несомненно —
Очень тяжкое зрелище! Рейнеке, наглый преступник,
Предал меня, опозорил!» Король возмутился и молвил:
«Ну, за такое злодейство я беспощадно расправлюсь!
Рейнеке смел опозорить такого вельможу, как Браун!
Честью своей и короной клянусь я, и так оно будет:
Все возместит он сполна, что Браун взыщет по праву!
Если я клятву нарушу, меча не носить мне отныне!..».
Тут же король приказал немедля совету собраться,
Тщательно все обсудить и назначить кару злодею.
Все порешили на том, что, буде король соизволит,
Нужно вторично затребовать Рейнеке, чтоб на совете,
Выслушав иски и жалобы, лично он дал объясненья.
Гинце-коту надлежит с извещеньем отправиться к лису:
Гинце умен и проворен. Так на совете решили…
С мненьем своих приближенных король вполне согласился
И обратился к коту: «Оправдайте доверье совета!
Если он вздумает только и третьего ждать приглашенья,
Худо придется ему и всему его роду навеки!
Если не глуп он, то явится. Это ему вы внушите!
Всех и во грош он не ставит, но с вами он будет считаться».
Гинце стал возражать: «Удачей ли иль неудачей
Кончится дело, но вот я приду, а с чего начинать, я не знаю,
Что вы прикажете, то я исполню, но лично считаю,
Было бы лучше другого послать: я так мал, слабосилен.
Браун-медведь – великан и силач, а чего он добился?
Как же справиться мне? Простите меня, но увольте!»
«Ты меня не убедишь, – ответил король, – ведь нередко
В личности самой мизерной сметки и мудрости больше,
Нежели в очень внушительной. Ты великаном не вышел,
Но образован, умен и находчив». Кот подчинился:
«Воля монарха – закон! И первое, что по дороге
С правой руки я замечу, то будет приметой удачи…».
Песнь третья
Вышел кот Гинце, идет, шагает своею дорогой.
Издали сизоворонку заметив, он радостно крикнул:
«Добрая птица! Счастливой дороги! Ко мне свои крылья
Ты устреми и сопутствуй мне справа!» И вот прилетела
Птица, но слева от Гинце присела на дерево с песней.
Гинце весьма огорчился, решил, что беда неизбежна,
Но, как бывает со многими, он постарался взбодриться.
Шел себе, шел он вперед, в Малепартус приходит и видит
Рейнеке, около дома сидящего. Кот поклонился:
«Щедрый на милости бог да пошлет нам вечер счастливый!
Слушайте, смертью грозит вам король, если только дерзнете
Вновь уклониться от явки! Еще передал он: ответить
Всем истцам вы должны, иль родня ваша вся пострадает…»
«Здравствуйте, – лис отвечает, – привет вам, племянничек милый!
Да наградит вас господь всем, чего вам желаю».
Вовсе, конечно, не то затаил он в предательском сердце.
Новые козни теперь замышлял он: и этого также
Думал спровадить гонца с большим посрамленьем обратно.
Гинце-кота называл он племянником: «Чем бы, племянник,
Мне угостить вас? На сытый желудок приятнее спится.
Дайте-ка мне похозяйничать! Утром отправимся вместе.
Так будет лучше. Из всех моих родичей, право, не знаю,
Кто есть другой, на кого бы я мог, как на вас, положиться?
Этот медведь, объедала, был чересчур уж напорист.
Он и силен и свиреп. Я ни за что бы на свете
С ним не решился отправиться в путь. Но теперь-то, конечно,
С вами охотно пойду я. Завтра же утром пораньше
Мы соберемся в дорогу. Пожалуй, так будет разумней».
Гинце ему возразил: «Было бы лучше, положим,
Сразу же, с места в карьер, ко двору нам и двинуть.
Светит над степью луна, дороги все сухи, спокойны…»
Рейнеке снова: «Я нахожу путешествие ночью
Небезопасным: днем и дорогу иной вам уступит,
Ночью ему попадитесь, – кто знает, чем кончится встреча!»
Гинце решился спросить: «Ну, а если б я, дядя, остался, —
Чем, позвольте узнать, мы закусим?» А лис отвечает:
«Мы пробавляемся плохо. Но раз вы решили остаться,
Свежие соты медовые дам вам, – достану отборных».
«Отроду их не едал, – пробурчал обиженно Гинце. —
Если другим угостить вы не можете, дайте хоть мышку:
Мышью вполне удовольствуюсь, мед – для других сберегите…»
«Что? Вы любитель мышей?! – Рейнеке вскликнул. – Серьезно?
Этим я вас угощу. Поп тут живет по соседству.
Хлебный амбар у него, а мышей в этом самом амбаре —
Возом не вывезешь! Поп, я слыхал, огорчается очень:
«Нет, говорит, от мышей ни днем и ни ночью покоя…»
Гинце сболтнул опрометчиво: «Сделайте мне одолженье,
К мышкам меня отведите: ни дичь, ни все остальное
Так не люблю, как мышатину». Рейнеке даже подпрыгнул:
«Ну, вы, значит, имеете великолепный ужин!
Раз я уж выяснил, чем угодить вам, давайте не мешкать…»
Гинце поверил, – пошли они оба, приходят к амбару,
Стали под глиняной стенкой. Рейнеке в ней накануне
Ловко лазейку прорыл и у спящего патера выкрал
Лучшего из петухов. Мартынчик, любимое чадо
Богослужителя, месть изобрел он у самой лазейки
Петлю очень искусно приладил в надежде, что с вором
За петуха разочтется, как только придет он вторично.
Рейнеке это узнал, на примете держал, и сказал он:
«Милый племянник, влезайте-ка прямо в дыру. Я останусь
Здесь караулить во время охоты. Мышей нагребете
Целую кучу в потемках! Вы слышите писк их задорный?
Вволю наевшись, назад вылезайте, – я вас дожидаюсь.
Нам в этот вечер нельзя разлучаться, а утром пораньше
Выйдем мы с вами – и путь скоротаем веселой беседой».
«Значит, – спросил его кот, – влезать я могу без опаски?
Ведь иногда и священник недоброе может замыслить…»
Рейнеке-шельма его перебил: «Кто бы мог заподозрить
В трусости вас? Возвратимся домой, – там радушно, с почетом
Примет вас женушка наша и чем-нибудь вкусным накормит,
Правда, не будет мышей, но… чем богаты – тем рады».
Кот между тем, пристыженный лисьей насмешливой речью,
Лихо метнулся в дыру – и сразу же в петлю попался.
Вот как Рейнеке-лис угощал гостей простодушных!
Только почувствовал Гинце прикосновенье веревки,
Так и шарахнулся сразу назад, перепуганный насмерть.
Слишком силен был прыжок, – и петля стянулась на Гинце!
Жалобно Рейнеке звал он, который злорадно снаружи,
Все это слыша, язвил, просунувши морду в лазейку:
«Гинце, понравились мыши? Упитанны? Или не очень?
Если б Мартынчик узнал, что вы его дичь уплетали,
Он бы горчицы принес вам; он очень услужливый мальчик.
Что?! При дворе это принято – петь за столом? Сомневаюсь!
Если б в такую ловушку, в какую вас я пристроил,
Также попался мне Изегрим, он бы за все свои козни
Полностью мне заплатил!» Тут Рейнеке-плут удалился…
Надо сказать, что он хаживал часто не только на кражи:
Прелюбодейство, убийство, грабеж и предательство сам он
Даже грехом не считал и подобное что-то задумал,
Фрау Гирмунду решил он проведать с двоякою целью:
Выпытать прежде всего, в чем, собственно, жалоба волка,
А во-вторых, он намерен был возобновить с ней интрижку.
Изегрим был при дворе, – как не использовать случай?
Нечего тут сомневаться: ведь именно склонность волчицы
К нагло-распутному лису зажгла всю ненависть волка…
Рейнеке к даме пришел, но как раз не застал ее дома.
«Ну, байстрючки! – сказал он волчатам. – Ни больше ни меньше!»
Мило кивнул малышам и ушел по другим он делишкам.
Утром чуть свет возвратившись домой, Гирмунда спросила:
«Не заходил ли ко мне кто-нибудь?» – «Да вот только что вышел
Дяденька Рейнеке, крестный, – хотел побеседовать с вами.
Всех нас, как есть, почему-то он называл байстрючками…»
«Что?! – закричала Гирмунда. – Он мне ответит!» И тут же
Бросилась вслед за нахалом – с ним рассчитаться. Знакомы
Были ей лисьи дорожки. Настигла – и крикнула гневно:
«Что это?! Что за слова?! Что за бесстыжие речи?!
Как вы, бессовестный, смели так выражаться при детях?
Каяться будете!..» Так раскричалась она и, свирепо
Зубы оскаля, вцепилась в бороду лису. Узнал он
Силу зубов ее острых! Бегством спастись он пытался, —
Фрау Гирмунда за ним. История тут получилась!
Старый заброшенный замок поблизости был расположен;
Оба влетают туда и в башне одной обветшалой
Трещину видят: стена за давностью лет раскололась.
Рейнеке сразу юркнул, протиснувшись, правда, с натугой, —
Щель узковата была. Волчица, дородная дама,
Ткнулась также стремительно в щель головой, но застряла,
Тыкалась, ерзала, билась, пыталась протиснуться, – тщетно!
Только сильней защемило, – ни взад, ни вперед не пролезет.