Сальери: Возможно, господин Мартин несколько прямолинеен в своих суждениях, но, право, господин Гайдн весьма вольно относится к музыкальным традициям и правилам, а что касается его последнего квартета, то откровенно могу сказать, что я бы так не сделал.
Моцарт: Я тоже, но знаете почему? Нам это не под силу!
Солес: Господа, господа! Предлагаю вернуться в залу. (Шутливо) Как бы нас не приняли за заговорщиков.
Стринадакки: Господин Моцарт, пойдёмте; я думаю, многим хотелось бы поговорить с Вами. Мы с госпожой Вебер составим компанию.
Констанца: Правда, пойдём, Вольфганг. (Уходят)
Сальери: Замечательный вечер, господин Солес! Но позвольте покинуть Вас.
Солес: Ещё так рано!
Сальери: Утром нужно рекомендовать императору композитора, которому закажут зингшпиль.
Ван Свитен: Уже есть кандидат?
Сальери: Поэтому я должен откланяется, чтобы успеть обдумать этот вопрос.
Солес: Очень жаль, маэстро.
Сальери делает вид, что и ему жаль, но не в его власти это изменить. Сальери и Кавальери уходят.
Ван Свитен: Помяните моё слово, зингшпиль закажут Моцарту.
Солес: Император останется доволен.
Ван Свитен: Императору не нравится, что его принуждают к постановке.
Солес: Думаете, Сальери понимая это, будет рекомендовать Моцарта?
Ван Свитен: После разговора, которому мы были свидетелями, я уверен в этом.
Солес: Может, сказать ему?
Ван Свитен: Зачем? Ведь, господин Моцарт желает сочинить подобную оперу.
Солес: Ох, и к чему была эта ссора? Только бы остальные гости ничего не заметили.
Уходят.
5
Середина августа 1782 года. Новая квартира Моцартов. Моцарт с отцом сидят за столом, Констанца устраивает чай. Леопольд наблюдает за хлопотами Констанцы, Моцарт наблюдает за отцом. Наконец, Констанца выходит.
Моцарт: (наливает чай отцу и себе) Отчего Вы не спешите поздравить меня? Наконец-то я обзавёлся собственным углом и семейством. Жаль, что Вас не было на нашем венчании. Было столько народу… все радовались, все поздравляли нас…
Леопольд молча пьёт чай. Моцарт продолжает, но уже не так радостно.
Отчего Вы ничего не говорите о моей опере? В Зальцбурге не слышно о ней?!
Леопольд: Все восторженно говорят о музыке, однако, во дворце епископа возмущены простонародным языком.
Моцарт: Для меня это не новость… Наши аристократы-италоманы, сделавшиеся таковыми, чтобы не оставить в одиночестве нашего монарха, да приблудные итальянские сочинители, пугающиеся остаться не у дел, также находят зингшпиль варварством, вредящим настоящей музыке. Кстати, именно их музыка вызывает у меня неподдельное сомнение!
Леопольд: У Вас нет права судить этих людей.
Моцарт: Нет права судить? Но, позвольте узнать, какими тогда правами обеспечили нас? Работать всю жизнь, не покладая рук и умереть в нищете, это Вы называете правами?
Леопольд: Разве ты не понимаешь, что губишь свою музыкальную карьеру?
Моцарт: Музыкальная карьера делается не угождением низким вкусам и желаниям, а кропотливым трудом и прекрасной музыкой. Вот послушайте (открывает газету и читает): «Похищение из сераля» заложило основы национального оперного искусства. Рядом со всеми зингшпилями опера Моцарта подобна великолепному дворцу, возвышающемуся над скромными хижинами…» (Отыскивает в другой газете) «Все усилия замкнуться в узких рамках несложного и ограниченного были развеяны в прах, как только выступил Моцарт…» А стараниями наших италоманов, против оперы строится всё больше и больше козней!
Леопольд: Зрители привыкли к итальянской опере, твоя музыка сложна для них…
Моцарт: Зрители хотят отличной музыки, и она есть в опере! Как тогда объяснить переполненный в жару театр на 2, 3, 4 представлениях? Люди помешались на опере, а нашим итальянцам это не по вкусу. Конечно, что-то может произойти, если мы начнем по-немецки думать, по-немецки действовать, по-немецки говорить и даже по-немецки петь.
Леопольд: Жизнь – это не музыка, а нечто более серьёзное! А ты невоздержан на слова, как, впрочем, и на поступки.
Моцарт: Я не могу отделить жизнь свою от музыки. Целыми днями напролёт я торчу в ней, не имея ни возможности, ни желания избавиться от этой ноши. Музыка… постоянно одна музыка! Голова, руки мои настолько полны ею, что и сам я скоро превращусь в музыку. А то, на что Вы намекаете, я совершил обдуманно, заботясь, как человек порядочный, о репутации девушки.
Леопольд: Ты – сама простота! Эта хитрющая старуха Вебер поймала тебя! Ты ещё не понял это семейство? Припомни, как с тобою обошлась старшая сестрица…
В дверь стучатся. Леопольд замолкает. Входит Констанца.
Констанца: (взволнованно) Прошу прощения, Вам, быть может, что-нибудь нужно?
Моцарт: Нет, спасибо, Станци.
Констанца: (уходит, у двери поворачивается) Это неправда, неправда!
Уходит. Оба молчат.
Моцарт: Для меня невозможно жениться из выгоды. Это знатные люди обязаны жениться по расчёту, преследуя всевозможные цели. А мы, простые люди, не только можем, но и обязаны жениться на любимой и любящей женщине…
Леопольд: Я всегда заботился о Вашем благе, жертвуя, чем только мог. Как отец, я исполнил свой долг, ясно и внятно растолковав Вам печальные последствия Ваших легкомысленных, необдуманных поступков, но Вы предпочли оставить советы мои без внимания, не желая уступить в моих желаниях и просьбах. Вам известны мои трудные обстоятельства, мои унижения в Зальцбурге, но Вы, поведением своим, принесли меня в жертву, как в моральном, так и в физическом отношении, и мне остаётся отступиться от Вас и предоставить полную свободу действий, какую Вы желали иметь. Ответственность за последствия этих ребяческих поступков я не хочу делить с Вами. Если Вы считаете, что поступили правильно и разумно, то пускай Господь поможет Вам. Я же, отныне, оставляю Вас в совершенном покое. Позвольте откланяться и заметить, что Вы сами того желали.
Леопольд берёт шляпу, трость и уходит. Моцарт сидит молча. После ухода отца, он наклоняется вперёд, опускает голову на руки. Немного погодя входит Констанца.
Констанца: (стоит позади Моцарта, очень тихо) Вольфи…Вольфи… Он ушёл.
6
1785 год. После концерта Моцарта. В комнате Леопольд Моцарт и Иозеф Гайдн.
Гайдн: Благодарю судьбу за то, что имею возможность свести знакомство с Вами и Вольфгангом.
Леопольд: Вы чрезвычайно любезны, господин Гайдн, и чересчур щедры на похвалы.
Гайдн: Менее всего я хотел льстить, но говорю, как честный человек: сын Ваш – величайший композитор из всех, каких я знаю лично и по имени. Он много рассказывал о том, как Вы воспитали из него композитора и музыканта, и я не могу не восхищаться Вашим талантом музыкального наставника.
Леопольд: Весьма благодарен, господин Гайдн за подобные слова, но в последнее время я перестаю понимать Вольфганга. Он не желает усвоить науку жизни.
Гайдн: Отчего Вы так думаете?
Леопольд: Человек, обладающий добрым сердцем, привыкает держать себя свободно и откровенно, а это неправильно. Именно доброе сердце повинно в том, что стоит оказаться возле Вольфганга человеку, который восхваляет его, как он одаряет этого человека полным доверием и любовью, а ведь в детстве он плакал, если его слишком хвалили. И потом, эта жизнь модного музыканта, одновременно с напряжённым, ежедневным трудом способна сломить и более сильный организм. Я постоянно твержу об этом, но он не желает меня слушать.
Гайдн: Так повелось: дети, взрослея, считают себя семи пядей и пускают мимо ушей родительские советы. Это болезнь нашего распущенного века…
Леопольд: После того, как Вольфганг оставил службу в Зальцбурге и лишился верного куска хлеба, меня не оставляют дурные предчувствия. Вы не хуже меня знаете, сколько имён угасло, и было забыто от того, что музыка их перестала забавлять публику. Я беспокоюсь, как бы Вольфганга не постигла подобная участь. Ведь он ни в чём не смыслит, кроме как в музыке, и ничему, кроме музыки, не обучен и не способен.
Гайдн: Ваш сын – смелый человек! Мы, придворные музыканты, для наших хозяев – те же лакеи. Печально постоянно быть рабом!
Леопольд: Вот что скажу я Вам, господин Гайдн, положа руку на сердце: недоброе чувство тревожит меня…
Входит Моцарт, с ним несколько человек, все веселы.
Моцарт: Оставьте Ваши тревоги, папа, разве можно думать о чём-то печальном в такой чудный вечер?! Как Вам концерт, господин Гайдн?
Гайдн: Музыка была превосходна!
Ван Свитен: Господин Моцарт, не могли бы Вы оказать мне любезность, разрешив организовать следующую Вашу подписную академию в моём доме?
Моцарт: Разумеется, барон, Вы можете располагать мною. Позвольте, господа, представить Вам моего друга и чудесного композитора Иозефа Гайдна.
Гайдн раскланивается.
Розенберг: Очень рад, господин Гайдн. Здесь, в Вене о Вас наслышаны и о музыке Вашей ходят легенды.
Гайдн: Любопытно…
Розенберг: Говорят, Вы дописали финальную часть симфонии со свечами, как бы намекая Эстергази, что пора отпустить музыкантов к семьям и князь понял Ваш намёк.
Гайдн: Вот Вы чём!
Ван Свитен: Право, эта история поучительна, ибо настоящая музыка не может не тронуть чувствительную душу. Позвольте выразить, господин Гайдн, моё восхищение.
Гайдн: Благодарю Вас.
Розенберг: Господа, Вы, верно, наслышаны о неуспехе оперы Сальери? Господин первый придворный капельмейстер обвинил в неудаче либреттиста и поклялся, что скорее отрежет пальцы, нежели положит на музыку хоть строчку стихов Да Понте. Хотелось бы знать, кто захочет заказать ему либретто?
Моцарт: Хороший поэт в наше время такая же диковинка, как и сносный композитор.
Леопольд: Господа, подобные разговоры на голодный желудок вредны и неудобоваримы.
Розенберг: Пожалуй, Вы правы.
Все уходят. Остаются Моцарт с отцом.
Моцарт: Как Вы находите вечер?
Леопольд: Я в восторге от Вашей музыки и в ужасе от Ваших речей.
Моцарт: Что же в них ужасного?
Леопольд: Прежде я думал, что Вы имеете лишь один талант – талант к музыке, но теперь я вижу, что ошибался. У Вас есть другой, не менее сильный талант – делать себе недругов. Отчего Вы не научитесь держать язык за зубами? Хотите знать, какой будет Ваша дальнейшая жизнь, если Вы не одумаетесь: Вы лишитесь друзей и покровителей, одни лишения будут окружать Вас. Следствием этого станет нищета, а затем – ужасная смерть!
Моцарт: Ужасная смерть?.. Но ведь смерть – не конец нашей жизни, и образ её вовсе не страшит меня! Я стараюсь быть правдивым и не могу говорить то, чего я не думаю. Я не могу лицемерить, разве это порицается нынче?
Леопольд: Вы, сударь, не более, чем плохой актёр из дрянной пьесы. Прощайте!(Уходит)
Моцарт садится и долго глядит в одну точку. Входит Гайдн.
Гайдн: Куда же Вы пропали? Что стряслось?
Моцарт: (как бы пробуждаясь) Это всё пустяки, а признайтесь: та история о Вашей симфонии – сплошь выдумка. Она слишком красива, чтобы быть правдой.
Гайдн: От Вашего взгляда ничто не может укрыться!
Моцарт: Я хорошо знаю наших господ, и ни за что не поверю, что музыкой можно переделать их! Однако, идёмте, чтобы не прослыть невежами. (Уходят)
7
Дома у Моцарта. Моцарт и Да Понте.
Да Понте: Предприятие не безопасно!
Моцарт: Да полно, безопасней можно лишь подняться по моей лестнице.
Да Понте: О, тут я с Вами не соглашусь – на этой сотне крутых ступеней того и глядишь свернёшь голову.
Моцарт: Не выдумывайте, там их всего 23.
Да Понте: А мне показалось, что никак не меньше полусотни.
Моцарт: Так что скажете?
Да Понте: Но пьеса запрещена к постановке в Вене!
Моцарт: Да причём тут пьеса?! Мы выбросим политические намёки, оставим лишь любовный сюжет. Это будет забавная opera-buffa…
Да Понте: Из сюжета не выбросишь того, что слуга постоянно оставляет хозяина в дураках. Моцарт: Да, выбросить это нельзя… но, если подать как шутку, смягчить музыкой… Я уже сочинил кое-что, послушайте. (Играет)
Да Понте: Замечательно, чудесно, но всё же…
Моцарт: Я давно задумал написать оперу, какой никто не писал прежде. Так вот, с Вами или без, я буду писать «Свадьбу Фигаро», но скажу откровенно: лучше с Вами, потому как считаю Вас неплохим поэтом, и Вы можете уговорить императора разрешить постановку. После сплетен, что распускает Сальери, нужно показать, кто чего стоит.
Да Понте: (задумавшись) Хорошо, я возьмусь… Думаю, к концу недели смогу представить императору первый акт, а Вам нужно сочинить ещё несколько арий.
Моцарт: В любое нужное время – почти вся партитура оперы у меня в памяти.
Да Понте: Это невозможно!
Моцарт: Мой милый Да Понте, для людей мало сведущих в музыке, доказательством её существования служат инструменты и звуки, которые те издают, для подготовленного музыканта музыка не обязательно должна зазвучать – он может наслаждаться ею, читая лишь нотную запись, но лишь для немногих прекрасных музыкантов доказательством существования музыки являются они сами: та музыка, которая рождается в них не может пропасть, потому как она и есть суть этих людей. (Немного помолчав, точно раздумывая, нужно ли это говорить) Иногда мне кажется, что я и есть музыка…
Да Понте не может вымолвить ни слова.
Моцарт: Чтобы доказать, что я не болтал пустого, к утру пришлю несколько арий.
Да Понте: Но, когда Вы станете спать?
Моцарт: Раз это нужно, значит я сделаю. (задумывается) Я более опасаюсь не того, что император не позволит постановку, другое заботит меня…
Да Понте: Что же?
Моцарт: Интриги.
Да Понте: Разве у Вас есть враги? Ведь Вы, кажется, не занимаетесь ничем, кроме музыки.
Моцарт: Вот именно, вот именно… придворные музыканты пугаются, как бы я не лишил их куска хлеба.
Да Понте: Когда мы добьемся разрешения на постановку, эти музыканты поутихнут!
Моцарт: Думать об этом скучно – будем думать об опере.
Да Понте: Вы удивительный человек!
Моцарт вдруг обнимает Да Понте.
Моцарт: Вам, верно, пора домой.
Да Понте: Да-да. Прощайте.
Да Понте выходит, Моцарт, с зажжёнными свечами провожает его. Через некоторое время он возвращается, ставит свечи, ходит по комнате, затем берёт бокал с вином и садится в кресло. Его руки и голова движутся в такт звучащей в нём музыке. Затемнение. В темноте музыка начинает звучать в полную силу.
8
Осень 1786 г. Квартира Моцарта. Сальери и Констанца.
Сальери: Неужели дела обстоят так плохо?
Констанца: Очень плохо, господин Сальери. После того, как сняли оперу Вольфганга, у нас совсем нет денег.
Сальери: А как же академии? Насколько я знаю, концерты Моцарта пользуются популярностью.
Констанца: Так и было, только когда сняли оперу, повсюду разошёлся слух, будто император за что-то недоволен Вольфи, и число господ, желающих участвовать в подписке, сильно уменьшилось. Теперь, если и удаются концерты, большая часть денег уходит на покрытие долгов, а они всё растут – мы такие непрактичные люди.
Сальери: Чем же занимается Моцарт?
Констанца: О, господин Сальери, он работает не покладая рук.
Сальери: Что же он пишет, оперу?
Констанца: Вольфи говорит, что ему вряд ли закажут новую оперу…
Сальери: Могу я взглянуть?
Констанца: Он не любит, когда роются в его бумагах, господин Сальери.
Сальери: А Вы принесите записи. Я только взгляну и сразу отдам. Ведь я – друг Вашему мужу, и потом, кто может по достоинству оценить труд композитора, как не его коллега?
Констанца: Ну, хорошо, только Вы ничего не говорите Вольфи, а то он станет сердиться.
Констанца входит в кабинет и почти сразу выходит. В руках у неё несколько листков, которые она передаёт Сальери.
Сальери: Невероятно… Это совершенно против всех правил, так не пишут музыку! (Смотрит дальше) Однако, какое смелое решение.
Слышен шум входной двери.
Констанца (шепотом): Это Вольфи… (быстро относит записи и возвращается. Появляется Моцарт) У нас гости…
Моцарт: А, синьор Сальери, извините, что заставил ждать.