Некоторое время между путешественниками царило молчание, пока их экипаж взбирался на холм, а потом – на следующий, что громоздился на первом. Они проехали еще милю по плато, откуда открывался вид на два маяка, возведенных на побережье, к которому они приближались, – те спокойно высились на горизонте, сияя мирным, добрым светом. Они достигли еще одной ровной площадки; маленькая лесистая долина лежала у их ног, словно гнездо, и по направлению к ней-то возница и понукал свою лошадь, чтоб та взяла немного в сторону, и вот их догкарт стал спускаться по крутому склону, что нырял в чащу деревьев, как в кроличью нору. Они спускались все ниже и ниже.
– Энделстоунский пасторский домик прямехонько там, – сказал возница. – Эта вот местность, вон там, это, значит, Западное Энделстоу; а лорд Люкселлиан проживает в Восточном Энделстоу, и у него есть отдельная церковь. Пастор Суонкорт ведает обеими церквами и носится туда-сюда. Ать, славно! Вот чудные дела. Думается мне, когда-то была каменоломня на том месте, где сейчас этот особняк стоит. Тот хват, что выстроил его в давние времена, выкопал да перенес к себе во владения весь плодородный слой почвы с церковных земель, что вкруг этого пасторского домика, да насыпал его у себя и создал маленький рай с цветами да деревьями, что наросли из той почвы, которую он таким образом присвоил себе, в то время как церковные поля с той поры почти не родят урожай.
– Как долго живет здесь нынешний пастор с семейством?
– Где-то около года или года с половиною, двух годов еще нет; поскольку его еще не оскандалили; прихожане начинают злословить о пасторе, лишь когда пролетит два года с лишком и они к нему попривыкнут. Да, пастор Суонкорт меня знает, так как я прекрасно разъезжаю с ним; да и я знаю пастора Суонкорта.
Они выехали из лесной сени, описали небольшой круг, и тогда стали неясно различимы дымовые трубы и фронтоны пасторского дома. Нигде не было видно ни огонька. Экипаж остановился; незнакомец-пассажир ощупью добрался до крыльца и позвонил в колокольчик.
Когда истекли три-четыре минуты, прошедшие в терпеливом ожидании, а не раздалось ни единого звука в ответ, незнакомец шагнул вперед и стал звонить в дверной колокольчик в более решительной манере. Тут ему показалось, что он различает чьи-то шаги в холле и что шарообразная дверная ручка как будто пришла в движение, но никто не появился.
– Должно быть, их и дома-то нету, – вздохнул возница. – А я уж было пообещал себе славный ужин на кухне у пастора Суонкорта. Какие же у него распрекрасные двойные пироги подают, да кексы с инжиром, да сидр, да наливки!
– Ну, довольно, люди добрые! Будь вы богатеи или бедняки, что вам была за нужда являться сюда, на край света, да еще в ночное время? – в тот же миг раздался громкий голос, и оба собеседника, повернув головы, увидели дряхлого субъекта, который, шаркая, медленно вышел из черного входа с роговым фонарем, что болтался в его руке.
– «Ночное время», скажите на милость! А часы только-только пробили семь. Зажги-ка ты свет да пусти нас внутрь, Уильям Уорм.
– Ох, это ты, Роберт Ликпен?
– Он самый, Уильям Уорм.
– И с тобою визитер, которого ожидают?
– Да, – ответил незнакомец. – Дома ли мистер Суонкорт?
– Дома, сэр. Не будете ли вы столь любезны обойти кругом да пройти в дом с заднего входа? Парадную дверь заклинило – размокла от влажного снега, как это с ней порою случается; и теперь ее даже турок не откроет. Я знаю, что я всего лишь бедная старая развалина, которой никогда не расплатиться с Господом за все мои прегрешения, сэр, но я годен на то, чтобы провести вас в дом, сэр.
Незнакомец последовал за своим провожатым в маленькую дверь в стене и прошел через буфетную и кухню, находясь в которых он смотрел строго вперед, испытывая врожденный стыд любопытства, запрещающий ему глазеть по сторонам в комнатах, что образуют собою изнанку гобелена домашней жизни. Когда они вошли в холл, старый слуга собрался было показать гостю его комнату, но тут из коридора у парадного входа, куда она удалилась, чтобы выяснить, почему задержался гость, показался неясный силуэт Эльфриды. То, как она вздрогнула от неожиданности при виде визитера, выходящего из внутренних комнат дома, показало, что она не ожидала этого на диво простого решения проблемы, которым незнакомец был целиком и полностью обязан находчивости Уильяма Уорма.
Она предстала перед ними в самом обольстительном из всех женских нарядов, одетая, так сказать, полуофициально, и великое множество ее кудряшек свободно рассыпалось по плечам. Выражение неловкости туманило ее чело; и, учитывая все, надо сказать, что она выступала недостаточно взрослой для своей роли. Визитер снял шляпу, и первые слова были произнесены, и Эльфрида сперва взглянула на него с изрядным интересом, к которому не примешивалось ни капли изумления в адрес того, по отношению к кому она должна была исполнить свой долг гостеприимства.
– Я – мистер Смит, – произнес гость музыкальным голосом.
– Я – мисс Суонкорт, – сказала Эльфрида.
Ее стеснение как рукой сняло. Огромная разница между реальным человеком, которым она сейчас любовалась, и тем неразговорчивым, мрачным, резким, пожилым дельцом, коего нарисовало ее воображение, – джентльменом, чье платье пропиталось бы городской гарью, с болезненно-бледным цветом лица от нехватки солнца, да его разговором, приправленным эпиграммами, – эта разница была для нее столь большим облегчением, что Эльфрида просияла улыбкой, почти засмеялась в лицо новоприбывшего.
Стефан Смит, которого до этого времени скрывала от нас ночная тьма, был в том возрасте, когда он обладал наружностью юноши и едва ли мог считаться взрослым мужчиной по летам. Если судить по его внешности, Лондон был последним местом на свете, которое можно было бы вообразить подмостками для его деятельности: несомненно, такой человек не мог вырасти в гари и грязи, в тумане и пыли; такое открытое выражение лица никак не могло появиться у человека, живущего в городе, «где волненья, лихорадка, стенанья, жалобы земной тщеты»[11], который зовут вторым Вавилоном.
Фигура у него была столь же хороша, как у Эльфриды; румянец его был таким же нежным. Очерк его губ по форме был столь же совершенным, как изгиб Купидонова лука, и такого же вишнево-красного цвета. Светлые, кудрявые волосы, яркие, сияющие серо-голубые глаза; он краснел, как мальчик, и у него были мальчишеские манеры; ни бакенбард, ни усов он не носил, а легкий светло-коричневый пушок над верхней губой едва ли заслуживал последнего названия – вот каков был этот профессионал-лондонец, ожиданье визита которого доставило Эльфриде столько беспокойства.
Эльфрида сказала скороговоркой, что, к сожалению, мистер Суонкорт не сможет принять его сегодня вечером, и объяснила почему. Мистер Смит отвечал голосом, что был скорее мальчишеским от природы, но более мужественным благодаря хитрости оратора, что искренне опечален услышанными новостями; однако поскольку в данной встрече все заинтересованы, то факт, что она произойдет с отсрочкой, не имеет ни малейшего значения.
Стефану показали его комнату. Пока он отсутствовал, Эльфрида украдкой проскользнула в отцовскую спальню:
– Он приехал, папа. Такой молодой для делового человека!
– О, неужели!
– Его лицо, оно такое… ах, такое… СИМПАТИЧНОЕ; прямо как мое.
– Хм, и что с того?
– В общем, ничего, это все, что я о нем знаю. Просто чудесно, правда?
– Ну, ну, мы увидим, когда узнаем его получше. Спустись-ка вниз да распорядись, чтобы бедный парень нашел что выпить да поесть, ради бога. И когда он отужинает, я повторяю, я хотел бы перемолвиться с ним словечком, если он не возражает подняться сюда.
Юная леди снова проскользнула вниз, и, пока она ожидает прихода молодого Смита, следует привести здесь оба письма, что относятся к его визиту в эти края.
От МИСТЕРА СУОНКОРТА – МИСТЕРУ ХЬЮБИ
ЭНДЕЛСТОУНСКИЙ ПАСТОРСКИЙ ДОМ, 18 февраля 18**
СЭР!
Мы подумываем о восстановлении башни и крыла церкви в здешнем приходе, и лорд Люкселлиан, патрон прихода, упомянул ваше имя как заслуживающего доверия архитектора, которого желательно просить взять на себя руководство этой реставрацией.
Я совершенно несведущ в том, какие должны быть предприняты первые необходимые шаги. Тем не менее возможно, что самым первым из них (в том случае, если вы и впрямь, как лорд Люкселлиан сказал, согласны помогать нам) будет следующий: вы сами или кто-то из ваших помощников приедет к нам и осмотрит здание и затем составит об этом отчет, к вящему удовольствию прихожан и всех прочих.
Наше местечко расположено очень далеко: на протяжении четырнадцати миль к нам не ведет ни одна железная дорога, и самая близкая к нам железнодорожная станция – зовется городом, хотя на самом деле это скорее большая деревня, – Касл-Ботерель, расположенный в двух милях от нас, и потому всего удобнее для вас будет остановиться в пасторском доме – я рад предложить вам свой кров, – вместо того чтобы останавливаться в гостинице Касл-Ботереля и возвращаться сюда же утром.
В любой из дней на следующей неделе, который вам будет угодно избрать для визита к нам, вы убедитесь сами, что мы вас примем с радостью.
Искренне ваш,
КРИСТОФЕР СУОНКОРТ
От МИСТЕРА ХЬЮБИ – МИСТЕРУ СУОНКОРТУ
ПЕРСИ ПЛЕЙС, ЧАРИНГ-КРОСС,
20 февраля 18**
ДОРОГОЙ СЭР!
Повинуясь вашей просьбе от 18 февраля, я условился сделать обзор и эскизы башни и крыла приходской церкви, а также выяснить, насколько велики разрушения, от коих она пострадала, в каком виде дошла до наших дней и вместе с тем – каковы предложения по реставрации.
Мой помощник, мистер Смит, с этими целями покинет Лондон, выехав к вам ранним поездом сегодня утром. Я крайне благодарен вам за то, что вы любезно предложили ему остановиться под вашим кровом. Он воспользуется вашим приглашением и, вероятнее всего, прибудет к вам уже вечером. Можете полностью ему доверять и всецело положиться на его умение разбираться в церковной архитектуре.
Веря в то, что планы по реставрации, которые я подготовлю из отчета об этом путешествии, принесут удовлетворение как вам, так и лорду Люкселлиану, засим я, дорогой сэр, выражаю вам свое совершенное почтение, искренне ваш,
УОЛТЕР ХЬЮБИ
Глава 3
Где птицы дивный мадригалСлагают в честь уснувших вод[12].
Та первая трапеза в энделстоунском пасторском доме прошла очень приятно для молодого Стефана Смита. Угощение было обильным, как и говорила Эльфрида своему отцу, со всеми необходимыми составляющими тех разнообразных блюд, кои вместе и зовутся ранним ужином с чаепитием – тем своеобразным гастрономическим приветствием, коим потчуют всех, кто уехал в глушь, подалее от горожан и городов, и которое особенно по вкусу и приятно молодым. Стол был красиво убран зимними цветами и декоративными листьями, коими были украшены, радуя глаз, отбивные, курица, пироги и два преогромных пирога, что не помещались на своих блюдах, услаждая взор картиною изобилия.
Наконец, у камина появился чайный прибор, сервированный старомодным вустерским фарфором, и позади него возник легкий силуэт Эльфриды, которая пыталась придать своим движениям горделивость матроны, наливая чай в чашку гостя и не спуская значительного и озабоченного взгляда с мармелада, меда и взбитых сливок. Поужинав до приезда визитера, она обнаружила, что ей самой ничего другого не остается, кроме как поддерживать с ним беседу, раз уж они не пьют чай вместе. Она сказала ему, что просит извинения, но ей надобно закончить письмо, начатое и брошенное ею на боковом столе, и уже после того, как она принялась за свое послание, она затрепетала при мысли, что, быть может, допустила большую неучтивость. Как бы там ни было, видя, что он не заметил во всем этом ни малейшей неловкости с ее стороны и что он сам смущен еще больше ее оттого, что она внимательно следит за тем, чтобы его чашка не пустела, Эльфрида ощутила в себе меньше скованности; более того, когда он, совсем как школьник, нечаянно пнул ножку своего стола и едва не опрокинул чашку, она сразу же почувствовала себя хозяйкою положения, и разговор ее стал очень непринужденным. Прошло несколько минут, и вот уже бесхитростность обоих и их схожие лета сгладили всякое воспоминание о том, что они только что познакомились. Стефан становился весьма красноречивым, стоило в беседе проскользнуть легкому намеку на его профессию; а Эльфрида, не имея того жизненного опыта, к которому могла бы обратиться, оживленно пересказывала те истории, что поведал ей ее отец, причем с такой верностью к деталям, что тот был бы просто поражен, случись ему это услышать. Одним словом, в тот вечер в доме мистера Суонкорта можно было видеть прелестную картину Молодости и Красоты[13].
В конце концов, Стефану пришлось подняться наверх и потолковать со священником – и выслушать от него великое множество извинений, которые перемежались оханьями о том, что его вызвали без каких-либо церемоний в спальню к незнакомцу.
– Но, – продолжал мистер Суонкорт, – я чувствую, что должен перемолвиться с вами парой слов нынче ж вечером, это все касательно цели вашей поездки. Ничье терпение не выдержит, если ты прикован к постели весь день из-за внезапной атаки твоего врага – пусть даже это мне в новинку, – ибо до сих пор я имел слабое представление о том, что такое подагра. Как бы там ни было, боль постепенно покидает мой палец, и я полагаю, что буду здоров к завтрашнему утру. Надеюсь, с вами хорошо обошлись там, внизу?
– Лучше нельзя желать. И, несмотря на ваше несчастье, я глубоко сожалею, что вы прикованы к постели, и молю не обращать ни малейшего внимания на мое присутствие в вашем доме.
– Не стану. Но я сойду вниз завтра утром. Моя дочь – превосходный врач. Один-два приема ее мягких микстур поднимут меня на ноги быстрее, чем все таблетки на свете. Ну так вот, насчет реставрации церкви. Присядьте, пожалуйста, сделайте одолжение. Как вы уже могли убедиться, мы не придерживаемся строгих церемоний в наших краях по той причине, что человек цивилизованный редко задерживается у нас надолго; и посему мы можем не тратить понапрасну время, чтобы сблизиться с ним, или же он может уехать отсюда задолго до того, как мы завяжем с ним тесное знакомство. Эта наша башня, как вы увидите сами, уже разрушена настолько, что не подлежит никакой реставрации, но церковь еще в более-менее приличном состоянии. Вам следует взглянуть на иные церкви в здешних местах. Полы сгнили, плющ заплел все стены.
– Боже всемогущий!
– О, это пустяки. Мои прихожане, если шторм или дождь разгуляются во время службы, просто открывают свои зонтики и держат их раскрытыми до тех пор, пока не перестанет капать с потолка. А теперь, если вы будете столь любезны принести мне вон те бумаги и письма, что лежат на столе, я покажу вам, как далеко мы продвинулись.
Стефан пересек комнату, чтобы принести бумаги, и священник, казалось, смог повнимательнее рассмотреть стройный стан своего визитера.
– Я полагаю, вы достаточно компетентны? – спросил он.
– Вполне, – ответил молодой человек, слегка покраснев.
– Сдается мне, вы очень молоды… Должно быть, вам не больше девятнадцати лет?
– Мне почти двадцать один.
– Ровно половина моих лет – мне сорок два.
– Кстати говоря, – произнес мистер Суонкорт после того, как они немного обсудили дела, – вы сказали, что ваше полное имя Стефан Фицморис и что ваш дедушка родом из Кек-сбери. С тех пор как я начал с вами разговор, мне пришло на ум, что я что-то о вас знаю. Вы принадлежите к хорошо известной старинной семье графства – с простыми Смитами эта семья не имеет ничего общего.