Подобных восклицаний было немало и у идеологов «новых левых», еще недавно занимавших значительное место на авансцене политической жизни ряда западноевропейских стран. Так, Режи Дебре категорически высказывался против того, чтобы «овладевать настоящим, опираясь на предвзятые идеологические концепции и переживая это настоящее через книги». Теория, рожденная опытом предшествующих поколений революционеров, рассматривалась «новыми левыми» как «догма», как груз «прошлого», от которого должно быть «освобождено настоящее». «Освободить настоящее от прошлого», освободить спонтанное революционное действие от тормозов теоретических размышлений, освободить политику от теории – на все лады восклицали «новые левые» и – освободили свою политику от… принципиальности, логичности, последовательности. В результате система стойких революционных сражений была заменена отдельными, разрозненными вспышками бунтарских действий, перескоком от одной частной политической ситуации к другой, от одной крайности в другую; во Франции, например, гошисты хватались за решение то одних, то других «горячих» вопросов, которые подчас сознательно и хитроумно, дабы отвлечь от действительных проблем, подсовывались консервативными силами.
Такая «актуализация» политической деятельности, связанная с «блужданием» (или, точнее, скаканием) по горячим (а чаще псевдогорячим) точкам социальных противоречий, не умеющая связать отдельные «горячие» проблемы с общей системой проблем своей страны и мира в целом, с общей логикой всемирно-исторического развития (которая, кстати, и отражена в великих произведениях революционных теоретиков прошлого, в тех «книгах» и «цитатах», о которых с таким пренебрежением писали гошисты), – такая «актуализация» приводит к потере движением своих сторонников, союзников, к утрате политического веса и влияния.
На сходной позиции по вопросу о взаимосвязи фундаментальных теоретических принципов с программами конкретной политической деятельности стоят и «правые» идеологи (подтверждая тем справедливость народной мудрости, что в важных вопросах «крайности сходятся»). Так, Роже Гароди в своей книге «Большой поворот социализма» писал: «Если партия хочет стать центром всех сил, которые стремятся построить социализм во Франции, а не сектой доктринеров, она не может иметь „официальной философии“, она не может в принципе быть ни идеалистической, ни материалистической, ни клерикальной, ни атеистической».
Следует отметить, что недооценка громадного значения философско-методологических, общетеоретических принципов для конкретно-исторического анализа, для выработки злободневной политической линии была характерна и для многих кругов интеллектуально-политической оппозиции авторитарно-бюрократическому режиму брежневских времен. На первый план выдвигались идеи «непосредственного действия» без излишних теоретических «умствований». В ходу были поверхностно-обвинительные речи, в которых перемешивались справедливая критика режима с легкомысленным отрицанием (а то и клеймлением) тех поисков, которые вела гуманистическая, марксистская демократическо-социалистическая мысль в досталинский период. Да, это было противостояние реакционному сталинско-брежневскому режиму. Но без стремления понять глубинную сущность этого режима, действительных причин его возникновения, без желания основательно разобраться в его социально-классовых противоречиях – и на основе этого выработать серьезную, всесторонне продуманную стратегию социально-политических преобразований. С легким теоретическим и методологическим багажом, с поверхностными политическими планами и вступили в процесс «перестройки» (не очень-то вдумываясь в то, что именно «перестраивается» и во что следует «перестраивать»). В итоге этих судорожных, не освещенных светом глубокого теоретического сознания действий родилась действительность, которую не предвидели и которую не хотела получить либерально-демократическая интеллигенция. В итоге сохранилось худшее из прошлого с добавлением еще более худшего из настоящего. И снова современное пространство оппозиционной мысли заполняется поверхностными, «освобожденными от теоретических доги прошлого» самодельными (и потому – бессильными), наспех сварганенными теорийками.
Вот почему выяснение значимости общетеоретических, философско-методологических принципов социально-преобразовательной стратегии, выработанных на основе прошлого опыта (опыта теории и опыта применения ее на практике), выяснение значение принципов для революционно-преобразовательной практики, выяснение механизма связи их с конкретным политическим анализом, с конкретным социально-политическим действием является весьма актуальной теоретической и практической задачей.
В этом плане чрезвычайный интерес представляет теоретическая деятельность Г. В. Плеханова, одного из выдающихся марксистских теоретиков прошлого, основателя первой русской марксистской организации – группы «Освобождение труда».
Опыт теоретической деятельности Плеханова поучителен в разных отношениях: поучительны как достижения плехановской мысли (представляющие собой крупный самостоятельный вклад в сокровищницу политико-философского знания), так и ее провалы – тоже по-своему исторические маяки, сигнализирующие об опасностях, встречающихся на путях движения по морю конкретного политического анализа.
В этой связи уместно вспомнить любопытный, внешне парадоксальный, но, при вдумчивом рассмотрении, весьма эвристичный подход к оценке теоретического наследия Плеханова, сформулированный Лениным: «…Нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом (разумеется – в прежнем, еще не запятнанном сталинистами, смысле этого слова. – Авт.) без того, чтобы изучать – именно изучать – все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма». И – рядом – другое его высказывание: «…способ рассуждения, нередко встречающийся у социал-демократов правого крыла с Плехановым во главе, – то есть стремление искать ответов на конкретные вопросы в простом логическом развитии общей истины об основном характере нашей революции, есть опошление марксизма и сплошная насмешка над диалектическим материализмом»[83] (снова напомним современному, не искушенному в теоретических тонкостях читателю, что речь идет о «диалектическом материализме», как он сформулирован в трудах марксистских классиков или в работах их последователей вроде Ильенкова и Лифшица, а не о той его вульгарной, испоганенной версии, начало которой было положено сталинским «Кратким курсом» и следовать которой было обязанностью официальной советской философии).
Итак, с одной стороны, без изучения работ Плеханова нельзя стать «настоящим» марксистом-коммунистом, а с другой – плехановский способ рассуждения есть «опошление марксизма» и «насмешка над диалектическим материализмом». Что это значит? Как такое возможно? Ответить на это и означает понять Плеханова, его историческое значение, его место и роль в развитии марксистской теории и шире – в развитии теории социально-преобразовательной деятельности.
Без изучения работ Плеханова нельзя стать сознательным творцом нового социального мира
Почему же? Ответ кажется лежащим на поверхности и достаточно хорошо известным: Плеханов перенес передовую для своего времени теорию – марксизм – в Россию, защищал, распространял и популяризировал его положения. Да, конечно, это громадная историческая заслуга, и она действительно принадлежит Плеханову. Но это не ответ на поставленный вопрос: здесь нет объяснения, почему сегодня надо изучать работы Плеханова; ведь если дело сводится к перечисленным выше заслугам, то не очевидно ли, что будет вполне достаточным изучить по первоисточникам те идеи, которые Плеханов «переносил», «защищал» и «популяризировал»
Раскрыть историческую заслугу Плеханова – значит показать, что им было сделано нечто такое, что до него не было сделано никем, и что сделал это он так основательно, что не было никакой необходимости кому-то это повторять впоследствии и что поэтому его творчество составляет необходимую и незаменимую часть развертывающейся во времени золотой нити политико-философской, социально-преобразовательной науки.
«Метод – это самое главное»
Область плехановских открытий можно увидеть и как следует рассмотреть только через призму ситуации – российской и международной – конца XIX – начала XX века (период создания Плехановым лучших своих работ), через призму тех проблем, с которыми столкнулась русская и мировая общественная мысль той эпохи.
Это была ситуация смены вех и в России, и в мире.
В России 1870–1880-х годов передовая общественная мысль обсуждала возможные пути развития страны: должна ли она после отмены крепостного права идти, подобно странам Запада, капиталистическим путем или может развиваться непосредственно в направлении социализма, опираясь на общину и минуя капитализм. Народники делали акцент на своеобразии условий России: они уповали на общину (которая, однако, рушилась на глазах) и социалистические инстинкты крестьянства (наличие которых, увы, не подтверждалось практикой народнической пропаганды и социальной борьбы). Народничество теряло свой кредит. А марксизм?
По свидетельству В. Засулич, в ту эпоху появились в России деятели, которые утверждали неизбежность капиталистического пути развития в России, обосновывая этот вывод ссылкой на «Капитал» Маркса, где будто бы доказано, что «в силу исторической неизбежности все страны мира должны пройти все фазы капиталистического производства». В. Засулич обратилась к Марксу с вопросом: верно ли, что, по его мнению, такая «историческая неизбежность» существует и что поэтому Россия с необходимостью должна пройти все фазы капиталистического производства? Маркс ответил несколько неожиданно для вышеупомянутых русских «марксистов»: свой анализ капиталистического производства «я точно ограничил… странами Западной Европы», для России «западный прецедент… ровно ничего не доказывает», «анализ, представленный в „Капитале“, не дает, следовательно, доводов ни за, ни против жизнеспособности русской общины»[84]. В другом письме – в журнал «Отечественные записки» (1877) – К. Маркс категорически протестует против превращения его исторического очерка «возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются…»[85]. Он считал, что для определения перспектив развития России нужен специальный анализ.
Эту задачу в полной мере осознавал Плеханов. Он уже тогда, в начале 80-х годов, знал, что истина всегда конкретна, зависит от обстоятельств места и времени, и потому, в духе Маркса, активно выступил против механического переноса выводов «Капитала» на условия российского исторического развития. Но в отличие от народнических теоретиков он ясно понимал, что если конкретные экономические и политические выводы «Капитала» не могут быть просто перенесены на условия русской жизни, то метод исследования К. Маркса, давший такие блестящие результаты при анализе западноевропейского развития, не только может, но и должен быть «перенесен» и применен к анализу русской действительности. Однако его нельзя было просто «перенести», его надо было прежде извлечь из «Капитала» (и других произведений Маркса и Энгельса), высвободить из конкретного экономического, исторического материала – изложить в обобщенном и систематизированном виде.
Смена исторических вех происходила и во всемирном масштабе: капитализм свободной конкуренции уступал место монополии. Монополии, акционерные общества, определенный рост планового, регулирующего начала в производстве, некоторое изменение характера кризисов, появление в рабочем классе привилегированных, нереволюционных слоев – эти и другие новые факты не укладывались легко и просто в рамки прежних теоретических концепций. Более того, новые законы, стоявшие за этими новыми фактами, в чем-то и противоречили прежним теоретическим положениям. Противоречивость объективной ситуации наглядно выражалась в такой антиномии: «монополия есть прямая противоположность свободной конкуренции» и – монополия есть прямое продолжение свободной конкуренции, «прямое продолжение основных свойств капитализма вообще»[86].
Стремясь освободиться от этого противоречия, одни теоретики делали акцент на первом положении и, ссылаясь на новые факты, требовали отвергнуть «устаревшую» прежнюю теорию (то есть марксизм). Другие, стремясь сохранить в неприкосновенности каждое положение так долго и верно служившей теории, пытались поставить под сомнение принципиальную новизну фактов, пытались перетолковать (то есть, попросту говоря, исказить) их таким образом, чтобы они без труда подходили под прежние положения теории. Но ни первый (ревизионистский), ни второй (догматический) способ не позволяли действительно разрешить указанные противоречия: с одной стороны, теория легко выдерживала нападки на ее принципы, и было ясно, что новизна ситуации не колеблет ее фундамент. С другой же стороны, новые факты, новые явления «упрямились» и перетолковыванию в догматически-традиционном духе не поддавались. Естественно, возник вопрос: каким должен быть метод, чтобы дать правильную оценку ситуации, когда «новый факт», с одной стороны, подходит под прежнюю теорию, а с другой стороны, противоречит ей? Таким образом, и при такой ситуации конкретный ее анализ упирался прежде всего в решение вопроса о методе.
Плеханов одним из первых осознал необходимость всесторонней разработки и систематического изложения научного (что объективно означало марксистского) метода познания общественных явлений – в качестве задачи, необходимо предшествующей многостороннему конкретному исследованию качественно новой российской и мировой ситуации. «Метод – это самое главное; если он верен, то по необходимости верны будут и те результаты, к которым он приводит», – таково было кредо Плеханова. Вот почему свое основное внимание он обратил не просто на конкретные ответы, которые давали основоположники марксизма, а на необходимость понимания «методологического значения исторического материализма».
Следует подчеркнуть при этом, что Плеханов отнюдь не преувеличивал значимости решаемых им задач. Задача состояла не в выработке метода; он уже был выработан, и его фундаментальные и решающие моменты были сформулированы – и об этом Плеханов постоянно говорил ясно и громко – Марксом и Энгельсом. Этот метод блистательно продемонстрирован ими в анализе капиталистического способа производства (в «Капитале»), исторических судеб капитализма как общественной формации (в «Манифесте Коммунистической партии»), социалистических и философских учений (в «Анти-Дюринге»), конкретных революционных событий (в «Классовой борьбе во Франции с 1848 по 1850 год», «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта»). Задача, как верно и точно понял ее Плеханов, состояла в том, чтобы «высвободить» метод К. Маркса из конкретного и исторического материала (это была непростая задача – до сих пор важнейшие аспекты метода «Капитала» остаются предметом философских дискуссий). Надо было, кроме того, отделить этот метод от появившихся и довольно широко распространившихся в ту эпоху его вульгарных версий – фаталистического объективизма Струве, вульгарного социологизма и экономизма (получивших свое крайнее выражение в шулятиковщине), его субъективистских и волюнтаристских интерпретаций в неонародническом и эсеровском духе. Такая полемика позволяла более четко обозначить границы этого метода – там, где они по тем или иным причинам не были достаточно ясно проведены его создателями. Необходимо было также развернуть работу по уточнению отдельных моментов его внутренней структуры и ликвидации «белых пятен» в его содержательной части.