Если вслед за ее заключением вскоре состоялся бы успешный поход против турок, уния, возможно, получила бы неохотное признание. Папа Евгений проповедовал крестовый поход в 1440 году и в конце концов даже организовал армию, состоявшую в основном из венгров, которая перешла Дунай в 1444 году. Но затем папский легат, кардинал Чезарини, принудил командующего армией Яноша Хуньяди, трансильванского воеводу, нарушить официальный договор с султаном на том основании, что клятва, принесенная иноверцу, недействительна, и не сумел договориться с ним о стратегии. Султан Мурад без особого труда одолел силы крестоносцев при Варне на берегах Черного моря.
В глазах многих западных историков византийцы, отвергнув унию, с безрассудством и упрямством совершали самоубийство. Простой народ во главе с монахами вдохновляла страстная преданность своей вере, своему богослужению и традициям, которые они считали предписанными самим Господом Богом, и отказаться от них было бы грехом. Это был век религии. Византийцы знали, что земная жизнь – всего лишь подготовка к жизни вечной. О том, чтобы покупать телесную безопасность здесь, в бренном мире, ценою райского спасения, не могло идти и речи. В этом была и доля фатализма. Если им уготована злая судьбина, она станет Божеской карой за их грехи. Греки были пессимистами. В сыром тоскливом климате Босфора природная жизнерадостность греков померкла. Даже во времена расцвета империи в народе шептались о пророчествах, говоривших, что он не будет длиться вечно. Всем было известно, что на камнях, разбросанных по городу, и в книгах, писанных мудрецами прошлого, есть перечень императоров, и он близится к концу. Царство антихриста уже при дверях. Даже тех, кто верил, что Божия Матерь не попустит того, чтобы посвященный ей город пал в руки нехристей, теперь стало мало. Союз с еретическим Западом не мог принести спасения и не мог изменить судьбу[9].
Возможно, эти набожные воззрения были невежественны и близоруки. Но были и мыслящие государственные мужи, также сомневавшиеся в выгодах унии. Многие из них считали, и не без оснований, что Запад никогда не сможет или не захочет прислать помощь, достаточно эффективную для того, чтобы поставить преграду перед превосходно организованной военной мощью турок. Другие, особенно среди церковных иерархов, боялись, что уния в итоге окончится лишь новой схизмой. Разве греки, так долго старавшиеся сохранить свое достоинство и единство в условиях гонений со стороны франкских властей, не почувствуют, что их предали? Все больше и больше греков оказывалось под турецкой пятой и могло поддерживать связь с Константинополем только через церковь. Если Константинопольская патриархия подчинится Западу, последуют ли за нею поместные церкви? Их главы наверняка этого не одобрят. Захотят ли присоединиться к ней кавказские, дунайские и русская православные церкви? Братские патриархии Востока со всей откровенностью выразили свое осуждение. Можно ли надеяться на то, что православные, подчиненные Византийской патриархии, но независимые от империи, согласятся на духовное владычество Запада только ради того, чтобы спасти империю? Русские были особенно известны своей ненавистью к католической церкви как к церкви их врагов, поляков и скандинавов. Из меморандума, датированного 1437 годом, мы узнаем, что из шестидесяти семи подчиненных патриарху Константинопольскому метрополий только восемь еще находились во владениях императора и еще семь – в Морейском деспотате. Иными словами, церковная уния с Римом вполне могла стоить патриарху потери более чем трех четвертей подчиненных ему епископов. Это был убедительный аргумент вдобавок к естественному нежеланию византийцев жертвовать своей религиозной свободой. Немногие государственные деятели заглядывали дальше. Так непредвзятому наблюдателю становится ясно, что Византия была обречена. Единственный шанс вновь объединить греческую церковь, а вместе с нею и греческий народ, возможно, состоял в том, чтобы признать турецкое владычество, которому и без того покорилось большинство греков. Только так можно было восстановить православную греческую нацию и дать ей новую жизнь, возможность со временем набрать достаточно сил, чтобы сбросить ярмо иноверцев и возродить Византию. За немногими исключениями, не было таких греков, у которых настолько отсутствовала бы гордость, чтобы они добровольно подчинили свое тело басурманам или свою душу – римским католикам. Но разве первое не было бы мудрее, если оно исключает второе? Возможно, греческое единство лучше сохранится в народе, сплоченном под властью мусульман, чем в отдельных фрагментах, разбросанных по периферии западного мира. Слова, которые враги приписали последнему великому министру Византии Луке Нотаре – «лучше султанский тюрбан, чем кардинальская шляпа», – на самом деле не так уж вопиющи, как может показаться на первый взгляд.
Виссариону и его единомышленникам-гуманистам, горячо и преданно старавшимся в Италии добиться помощи для соотечественников, атмосфера Константинополя казалась странной, глупой и узколобой. Они были убеждены, что уния с Западом вольет в Византию такую новую энергию в культурной и политической жизни, что она сможет снова возродиться. Кто может сказать, ошибались ли они?
После возвращения из Италии император Иоанн VIII прожил девять несчастливых лет. По приезде он узнал, что его любимая супруга императрица Мария Трапезундская умерла от чумы. Детей они не нажили. Его братья теряли время, ссорясь друг с другом на Пелопоннесе и строя заговоры против него во Фракии. Из всех родных Иоанн мог доверять только престарелой матери, императрице Елене, а она была противницей его политики. Он изо всех сил, проявляя терпение и такт, старался сохранить мир в своей расколотой столице. Все деньги, которые могло уделить государство, он благоразумно тратил на ремонт великих городских стен, чтобы подготовить их к неминуемому наступлению турок[10]. Смерть принесла ему облегчение 31 октября 1448 года.
Глава 2. Султанат на подъеме
В славные дни былого процветания Византия была непредставима без обладания Анатолией. Огромный полуостров, известный древним под именем Малой Азии, в римские времена был одним из самых густонаселенных регионов мира. Упадок Римской империи, сопровождавшийся распространением чумы и малярии, за которыми последовали нашествия персов и арабов VII и VIII веков, сократили ее население. Безопасность вернулась в IX веке. Продуманная система обороны уменьшила угрозу вражеских набегов. Сельское хозяйство смогло восстановиться и найти рынок сбыта для своей продукции в Константинополе и преуспевающих городах на побережье. Богатые западные долины изобиловали оливковыми и плодовыми садами и посадками злаков. Стада овец и коров бродили по нагорьям, и там, где были условия для орошения, возделывались тучные поля. Политика императоров состояла в том, что крупные имения не поощрялись, а предпочтение отдавалось деревенским общинам, которые в большинстве своем в уплату за аренду земли отряжали солдат в императорскую армию или местное ополчение. Центральное правительство поддерживало контроль над ними, осуществляя регулярный надзор и выплачивая жалованье чиновникам провинций из императорской казны.
Этого процветания не могло быть без надежной защиты границ. Там, на заболоченных низинах, шла совсем другая жизнь. Их оборону доверили местным приграничным баронам – акритам, которые проводили свои дни в набегах на вражеские земли и отражении вражеских нападений. Это были не подчинявшиеся законам, независимые люди, которые не признавали никаких попыток правительства обуздать их, ни за что не желали платить налоги, а, наоборот, ожидали вознаграждения за службу. Их число пополнялось всевозможными искателями приключений; ибо в тех диких землях не было ни покоя, ни этнической однородности, разве только в местах, где жили армяне, храня свои традиции. Непрерывно шли военные действия, независимо от того, был ли заключен официальный мир между византийским и арабским правительством. При этом пограничные бароны порой поддерживали дружбу с соперниками по ту сторону границы, которые вели такую же жизнь. Мусульмане, возможно, были несколько более фанатично преданы своей вере, но религиозный пыл был в них не столь силен, чтобы помешать им вступать в связи и даже в браки с иноверцами. По обе стороны границы официальная религия не пользовалась особой популярностью. Многие акриты принадлежали к самостоятельной армянской церкви, и почти все они охотно давали защиту еретикам, а еретики-мусульмане всегда могли найти пристанище у своих единоверцев из предводителей пограничных общин.
Это устройство временно нарушилось из-за упадка халифата и нового агрессивного духа, овладевшего Византией. С середины X века императорские армии отвоевали огромные пограничные территории, особенно в Сирии. Новая граница проходила уже не по диким горам, а по возделанным и густонаселенным районам. Ее оборону можно было организовать под руководством чиновников из Константинополя, поставленных в Антиохии и других возвращенных от врага городах. Бывшие пограничные бароны стали нежелательным элементом. Они возместили себе потери тем, что вложили все накопленные в недавних кампаниях богатства в землю в Анатолии. Но они остались гордыми и непокорными и окружили себя армиями приспешников, в основном набранных из бывших вольных селений, над которыми они приобрели контроль, обычно незаконным образом. Они сформировали основу земельной аристократии, сила которой сотрясла имперское правительство в середине XI века. Между тем центральная администрация пыталась подчинить себе пограничные земли Армении дальше на севере и по всей форме присоединила к империи крупные провинции, отдав их под ненавистную власть византийских сборщиков налогов и церковного начальства. Вызванное этим возмущение привело к ослаблению обороны.
Вскоре этой обороне бросит вызов народ, с которым до той поры Византия сохраняла довольно дружественные контакты. В течение нескольких веков обширные равнины Туркестана становились засушливыми, и тюркские племена двигались на запад искать себе новый дом. Византия в VI веке поддерживала связь с тюрками Центральной Азии и была хорошо знакома с тюркскими племенами, мигрировавшими в русские степи, – цивилизованными хазарами-иудеями, две царевны которых стали женами византийских императоров, и более дикими печенегами и половцами, которые порой совершали набеги на территорию империи, но при этом, как правило, охотно поступали на службу в императорскую армию. Многие из этих наемников обосновались в Византии, особенно в Анатолии, и окрестились. Но самое активное тюркское племя – племя огузов – мигрировало через Персию на земли Арабского халифата. В армиях и халифа, и императора были тюркские полки, и первые стали мусульманами. По мере ослабления власти халифа возрастала мощь его тюркских вассалов. Первый великий тюрок-мусульманин – Махмуд Газневи – создал на востоке империю, протянувшуюся от Исфахана до Бухары и Лахора. Но после его смерти гегемония перешла к правителям огузского племени из рода Сельджука. Потомки этого полумифического вождя возвысились над тюрками, проживавшими на территории халифата, и переселенцы из Туркестана постепенно начали признавать их первенство. К 1055 году глава рода Тогрул-бек не только основал подвластное лично ему царство, охватившее Иран и Хорасан, отдав наделы на северных границах братьям и кузенам, но и был приглашен халифом династии Аббасидов в Багдад, чтобы взять в руки светскую власть над его владениями.
Приглашение халифа объяснялось страхом перед соперником – египетским халифатом Фатимидов, который уже подчинил себе большую часть Сирии. Фатимиды установили хорошие отношения с Византийской империей, и правители-Сельджукиды не хотели провоцировать Византию на какие-либо действия в поддержку фадимидского наступления на северные границы Аббасидов. К тому времени на византийских границах уже поселилось некоторое количество тюркских князьков со своими приверженцами и играло роль пограничных баронов, совершая набеги при всякой удобной возможности. Преемник Тогрула, его племянник Алп-Арслан твердо решил устранить всякую угрозу византийской агрессии. Он разорил и аннексировал старую армянскую столицу Ани и подталкивал своих пограничных баронов еще активнее вести набеги. В ответ византийцы захватили последнее независимое армянское княжество. Но имперские гарнизоны были недостаточно сильны, чтобы положить конец набегам; не могли разобраться с ними и акриты, которых уже не существовало. В 1071 году император Роман Диоген решил, что для обеспечения безопасности границы нужен военный поход. Из-за недавних мер экономии численность императорской армии сократилась, и Роман в основном полагался на наемные войска, частью из Западной Европы, но в гораздо большей мере из тюрок-половцев. Когда стало известно о походе, Алп-Арслан находился в Сирии, где вел кампанию против Фатимидов. Он рассудил, что это ход византийско-фатимидского альянса, и поспешил на север, чтобы ему противостоять. Любопытно, что в этой кампании, которая сыграет важнейшую роль в мировой истории, обе стороны считали, что обороняются.
Решающая битва состоялась в пятницу 19 августа 1071 года возле города Манцикерт. Роман был смелым человеком, но плохим тактиком, а на его наемные войска нельзя было положиться. Его армию разгромили и уничтожили, а самого взяли в плен.
Алп-Арслан, удовлетворенный тем, что Византия уже не угрожает его флангу, освободил высокопоставленного пленника на необременительных условиях и вернулся в Сирию, к своим главным заботам. Но его пограничные бароны были другого мнения. Византийская оборона на границах пала, а политические кризисы в Константинополе мешали всем попыткам ее восстановить. Несколько еще остававшихся акритов, в основном армян, оказались без каких-либо средств сообщения со столицей. Вместе со своими приверженцами они окопались в изолированных крепостях. Тюркские князьки усилили свои набеги, а потом, не видя особого сопротивления, поселились в районах, куда сумели проникнуть, и колонизировали их со своими сторонниками и другими племенами тюрок, вскоре прознавших о богатых землях, которые так и просили, чтобы их кто-нибудь занял.
В течение некоторого времени мусульманские пограничные бароны пользовались титулом гази – воина за веру. Гази – это нечто отдаленно напоминающее христианского рыцаря. По-видимому, ему вручались какие-то внешние знаки различия, и он приносил какую-то клятву своему повелителю, в идеале халифу; также он соблюдал футувву, этот мистический моральный кодекс, который сложился в X–XI веках и был принят гильдиями и корпорациями исламского мира. Тюркские гази в основном были воинами и завоевателями. Их не интересовала организация правительства. Вторгаясь и захватывая территории, они правили на них так же, как в своих пограничных владениях, почти не вмешиваясь в дела местного населения, которое, более того, обращалось к ним за защитой от других набегов, а средства на свое правление они добывали в других походах. На пограничных землях, которые за много веков уже привыкли к такому образу жизни, их приход не вызвал большого возмущения. Возможно, их войска и заставили сняться с места часть христиан, которые искали более надежные пристанища. Но местное население уже было смешанным и мобильным, так что наплыв тюрок не внес особых перемен в общее устройство. Однако чем дальше они проникали в Малую Азию, тем больше менялась ситуация. Где-то христиане бежали от них, оставляя места, которые могли занять тюркские племена. Где-то христианские города и деревни старались удержаться, но вскоре оказывались в изоляции и были вынуждены смириться под властью захватчиков. Набеги привели к быстрому обветшанию дорог и мостов, колодцев и оросительных каналов. Прежнее хозяйствование не могло сохраниться.
Без организованного сопротивления агрессоры-гази смогли овладеть всем полуостровом, оставив в руках византийцев лишь несколько приморских областей. Только когда император Алексей Комнин реорганизовал империю, воссоздал армию и с помощью дипломатии рассорил всех главарей гази с их соседями, ему удалось вернуть прежние позиции. Между тем династия Сельджукидов, обеспокоенная хаосом в Анатолии, послала представителей одной из своих младших ветвей установить на завоеванных территориях прочное исламское государство. Задача сельджукского правителя Сулеймана и его сына Кылыч-Арслана осложнялась войнами и интригами Алексея и той помощью, которую Византии оказали участники Первого крестового похода. В начале XII века границы между византийскими и тюркскими землями были зафиксированы по условной линии, отделявшей плодородные долины За падной Анатолии и прибрежные районы севера и юга от центральных нагорий. Однако сельджукских правителей не так волновали отношения с Византией, как стремление подчинить себе князей гази, особенно клан Данишмендидов. Кроме того, они внимательно следили за странами на Востоке, где была сосредоточена власть их династии.