Сборы прошли быстро, и скоро служебный «Уазик» потряхивало на ухабах. Из памяти выплывали речные перекаты, плот натыкался на острые камни, хариус клевал. По обрывистым берегам тянулись заросли девственного леса, пьянил аромат неведомых цветов. Ясное небо ослепляло своим отражением. Как хороши, как свежи… В плечо ткнул кинолог Лешка.
– Ты что, заснул? Смотри, какая свежесть! Каждый день бы выезжать на курорты.
– А, иди ты! – махнул безнадежно рукой. – Настоящей природы не видел.
Машина остановилась сразу за воротами базы. Водитель выдернул ключ зажигания, и, как по сигналу, зазвучала вечная симфония неувядаемой природы. А, пожалуй, он прав. Чем не курорт? Ехать далеко не надо, всего час езды. Слева, в двадцати метрах от въезда, простирается гладь озера, справа нависает крутой каменистый склон, поросший хвойными деревьями. К подножию прилипла деревянная постройка административного корпуса. Казалось, убрать несколько камней из-под основания, и покатится она, и покатится… в озеро.
Остекленная массивная дверь качнулась, выталкивая крупного розовощекого человека в добротном, тщательно отутюженном синем костюме и сверкающих черных туфлях. Темная непокорная прядь закрывала половину левого глаза, придавая ему вид лихого казака. Мужчина одернул полы пиджака и мигом скатился к машине. Он чувствовал себя неуютно в послеполуденную жару и едва заметными телодвижениями пытался отклеиться от плотно прилегающей одежды. Глубоко дышал, фразы вылетали под повышенным давлением – с хрипом.
– Директор, – представился он. – Скремета.
– Рассказывайте.
– Смотрите сами… – неопределенно развел руками.
– Ведите к трупу!
– Какому трупу!? – Дыхание остановилось, задержка грозила взрывом, что и произошло. – Какой труп здесь кругом трупы убивают режут пугают одни сумасшедшие старуху на скорой увезли сердечница дважды направлял телефонограмму а вы труп три убийства а вы труп.
Нервный директор, – про себя заключил Алексин. – Плохо владеет ситуацией, а должен быть покрепче. На вид – лет тридцати, усики а-ля Михалков, слегка толстоватый, но ростом не обижен. Наверное, женщинам нравится. Взгляд темный, ласковый. Мне бы такие данные, а то полный контраст – невысокий, светлый, щуплый. В общем, мальчик с посеребренными висками. В органы внутренних дел записался, благодаря воле и выдержке. С женщинами и вовсе не ладится, хотя им нравится в мужчинах армейская подтянутость и выдержка. Самодисциплина и мешает склонить голову перед женским очарованием. Знали бы, что во мне Тургенев пропадает. Как хороши, как свежи были… Тьфу, сдался этот Тургенев. Итак, три убийства и старушка.
– При чем здесь старушка?
– Как при чем!? Наткнулась на… прогуливалась. У нее такой порядок – вставать с зарей и наслаждаться пробуждением природы. Птички там и всякое… Увидела парня, кровь… очумела. Простите, растерялась. Откуда прыть взялась. – Директор обескуражено пожал плечами. – Примчалась и чуть ли не на всю базу завопила: Убили, убивают! Люди рано ложатся, быстро высыпаются на свежем воздухе. Самые шустрые повыскакивали, кто в чем. Где, говорят, убивают? Она рукой показала и повалилась. Глаза закатила. Ладно, у нас врач толковый. Быстро сообразил, что к чему. Укол, потом скорую вызвал. Сердце, говорит.
– Очень хорошо, – невпопад кивнул Алексин. – Остальные трупы?
– А что остальные… как и полагается, в своем домике почивают. То бишь вечным сном почили.
– Что-то быстро вы на юмор переходите. То безумно таращите глаза – несете околесицу, а теперь в вас Зощенко проснулся.
– Прикажете рыдать… Я только заглянул и сразу вылетел. Там кровищи по колено. Опять следопыты навели. Вокруг дома кровь, у крыльца – тоже. Сами увидите.
Орест Викторович Скремета уже год был директором. Месяц назад достиг христового возраста. Молодая задористость резко отличала его от коллег-директоров. Скрытое честолюбие сквозило не только из карих с поволокой глаз, но, казалось, из всех складок одежды. Модные туфли вызывающе бросали блики на все стороны: мол, смотрите, какие мы, а что выше, то и описанию не поддается. Пижон? Возможно. Коллектив любил его за расторопность, с какой он поправил запущенные дела, благоустроил территорию, вернул престиж туристической базе и помирил двух молодоженов, переваливших пятидесятилетний рубеж. С утра до вечера звучала музыка, и каждый посетитель уносил с собой приятные впечатления о «Лазурной глади» с напевами полюбившихся мелодий. Несмотря на драматичность, последнее событие, интриговало и будоражило людей, добавляя адреналина и обогащая нередко тусклую жизнь. Именно об этом подумал Алексин, а вслух сказал:
– Проводите! И еще… пригласите доктора. Может пригодиться.
Глинобитная дорога витиевато огибает озеро, пересекает редкий лес, упирается в жилую зону. По ее состоянию видно, машины ходят здесь редко. И встречная табличка на покосившемся столбике доходчиво поясняет: Проезд на личном транспорте запрещен! За нарушение штраф 50 руб.
Праздные люди с интересом посматривают на прибывшую группу, не спеша уступают дорогу. Скорее, бульвар, а не дорога. За островком густого леса открывается обширная территория в виде каре с постриженными газонами и спальными корпусами. От уютных деревянных строений по склонам, через проезд, серпантином спускаются мощенные известняком тропинки, пересекающие обширный кустарник с редкими хвойными деревьями, и выходят к озеру.
Корпус №6 занимает крайнее положение в цепочке спальных сооружений с одинаковыми фасадами и террасами в сторону озера. Из каждого домика легко обозреваются побережье с золотистым пляжем под знойным летним солнцем и противоположный берег с налепленными гнездами баз отдыха, санаториев и профилакториев, не имеющих четких контуров из-за дальности расстояния.
Федор работал с фотоаппаратом. Иногда подменял другим – из набедренной сумки. Алексин заметил раздвоенность в интересах фотографа, вопросительно посмотрел на аппаратуру. Тот замялся, сделал вид, что очень увлечен созерцанием домиков. Потом решился.
– Да, иногда подрабатываю на слайдах. Сам понимаешь, природа. Не часто увидишь. А тут… одно другому не мешает. И квалификация повышается.
– Повышается, говоришь? А вообще, как знаешь. Не тебя учить. Только не забывай отражать следствие добрыми иллюстрациями. Домик, чтобы как на картинах кубистов – со всех сторон! Понял?
– Ну, ты даешь! – Федор обиженно пожал плечами, в кармане пиджака мстительно построил фигу.
Домики как домики. Внешне ничем не отличаются. Блокированные. Словно опята, приткнулись друг к другу: который чуть вперед выдается, иной отстает, а в целом – дружная семейка. Кое-где террасы соединяются, что при желании позволяет общаться с соседями, не покидая пределов собственного жилища.
Корпус №6. Под окном сочная трава, чуть примятая и сдобренная приправой в виде бурых пятен на ярких листьях. Такие же вкрапления пестрят на тропинке, огибающей домик и ведущей к входу. Перед крыльцом остановились. Психологический барьер. Алексин должен войти и явиться свидетелем последствий драматических событий. Предварительный разговор с директором усиливает робость, с какой он сверлит взглядом дверь. Что там? Понятно, смерть. За ней история. Вопрос, как войти и посмотреть. Отсюда – определенная версия. Пусть интуитивная, но все-таки…
– Договоримся так… Ты, Федя, собери в пакетики травку с загадочными пятнами. А вы, – он смерил строгим взглядом кинолога и директора базы, – наблюдайте за территорией. Смотрите, где что не так. Очень любознательных людей держите подальше.
Повернул в замке ключ, приоткрыл дверь ровно на столько, чтобы только самому проникнуть внутрь, но не дать сторонним наблюдателям что-либо там разглядеть. Сумрак. Окна плотно зашторены. Спертый запах крови и смерти. Тронул выключатель. Свет ослепил кровавыми брызгами. Задержал дыхание, тяжело выдохнул. К ногам тянется алый ручеек. Всего лишь видимость оживших событий. Жутковато, но работа есть работа. Застывший кадр немого кино. Что произошло? Ответы потом, главное – ничего не упустить. Итак, я вхожу… передо мной справа кухонный уголок. Стол, посуда, четыре стула, недоеденный ужин, пустые бутылки из-под шампанского и водки. Дальше алые брызги сгущаются и материализуются в два подобия человеческих существ.
Разметавшееся тело молодой женщины в другой ситуации могло бы вызвать подобие восторга у большинства нормальных мужчин, но теперь своей незащищенной открытостью производит удручающее впечатление. Степан Михайлович – не исключение, он с грустью созерцает ту, которая могла послужить улучшению генофонда страны или, наконец, стать матерью здорового и красивого ребенка. Ее женственность и необычайная выразительность форм станут достоянием паразитирующих микроорганизмов. Ничего не останется, кроме обезличенного праха, но раньше началось разрушение духовной и культурной целостности. Платье порвано, одним лоскутом от подола бесстыдно откинулось выше пояса, открывая сгусток бурой массы. Многочисленные порезы на груди и шее, не столь страшные, смягчают впечатление от основной раны. Голова, неестественно откинутая, сохраняет уложенные накануне темно-русые волосы. Взгляд никуда.
Алексин стоит в задумчивости, пытаясь воссоздать разыгравшуюся трагедию. Перед мысленным взором маячит разъяренное мужское лицо, руки сжаты в кулаки. Какое лицо? У мужчины, лежащего поблизости, нет лица. Есть кровавая запекшаяся маска. Рядом – кухонный нож. Орудие убийства? Из ревности. Попахивает откровенной эротикой, совсем ни к чему мужской труп. Самоубийство? Его поза и порядок в одежде далеки от простейшего вывода. Что еще? Ранения… так себя не изувечишь.
– Федор! – неестественно громко вырвалось из пересохшего горла.
Фотограф втиснулся в щель дверного проема, замер у порога.
– Очень не топчись. Все, как следует, зафиксируй.
– Что остальные?
– С директором сам разберусь, Алексей пусть выгуливает собаку. Дверь запри и никого не впускай. И смотри, никаких художеств! А то слайдов ему захотелось. Совсем разболтались… врач придет – пусть приблизительно определит время смерти. Впрочем, и определять нечего, и так ясно.
Злость проявилась внезапно. Он мог бы ее объяснить, но раздраженно хлопнул дверью, и шаги его скатились с крыльца.
– Мог бы и повежливей, – недовольно пробормотал Федя и стал настраивать фотоаппарат.
Вечер.
Третий труп находился неподалеку – сразу через дорогу, в леске. Накрыт старой простыней. Рядом, у гнилого пня, развалился работник с местной кухни, с мрачным видом всматривался в пожелтевшие страницы толстой книги. При других обстоятельствах можно принять за обычного человека, ожидающего пробуждения закадычного друга. При появлении Скреметы скосил глаза на его спутника, невозмутимо пересел на пень и продолжил безобидное занятие.
Алексин приподнял простыню, минуту всматривался. Повернулся к Скремете.
– Пусть его доктор тоже посмотрит, потом все трупы отправим на тщательную экспертизу. Да… найдите соседей этих… отдыхающих, все равно что-нибудь заметили.
Причина происшедшей трагедии продолжает наполняться содержанием и становиться все более убедительной. Без сомнения, все три убийства каким-то образом связаны между собой, а на первый взгляд картина представляется и вовсе классическим любовным треугольником. Но так хочется считать для упрощения задачи, а на самом деле надо собирать доказательства и разбираться.
– Что вы знаете про… людей? – Он покосился на простыню.
Орест Викторович молчал, как бы гадая, какие люди имеются в виду.
– А что о них знать? Барышня и этот… из посетителей. Тот, другой – сторож базы. В целом неплохой парень. Так думают о нем.
– Вы считаете также о…
– Думаю-думаю, – скороговоркой перебил директор. – Считаю, в тихом болоте черти водятся… любил животных… а что еще? Все на глазах. Ничего себе такого не позволял. В пьяном виде не попадался, чужого не брал. Охотник.
– Охотник… а до чего охотник?
При банальном вопросе Скремета поморщился.
– Можно подумать, в местах отдыха всегда ищут любовных утех. Конечно, не без этого. Люди разные, но этот парень от природы. Его интересовали дикие животные.
– Зимой имеется женский персонал?
– Нет, что вы! Только сторож и… собака. Медведя завел. Выходит, не скучно ему. В прошлом году вручили цветной телевизор за безупречную работу. Можете не доверять, но пожаловаться не могу. Парень, что надо… был.
– Говорите, собака и медведь?
– Не совсем, – помявшись, заключил директор.
– Что еще?
– Иногда серьезные люди приезжали. Знаете, как это бывает… городская суета, неудачи в работе, стрессы. Вот и ездили сюда отвести душу. Располагались обычно у сторожа. Для таких случаев имелось хорошее вино, холодильник в столовой не пустовал. Парень простой, да и с любым начальством мог пофилософствовать на равных. За это любили и везли продукты и… прочие вещи.
– Женщины?
– Кто их знает! Не докладывали, а у меня дела – другие заботы. С любителями зимнего одиночества получал, при их возвращении в город, письменные отчеты, иногда разговаривал по телефону. Этим и ограничивался.
Ореста Викторовича, перспективного руководителя, раздражал разговор о его причастности к какому-либо ЧП на базе. Он всегда добросовестно выполнял свои обязанности, его персонал тоже обвинять не в чем. Хотелось забыть о печальном событии, посмотреть на всех сверху вниз и привычным колоритным басом прокричать: Машка, иди туда, а ты, Лукерья, отнеси чайный сервиз в такой-то номер. Там постоялец Николай Федорович – директор птицефабрики. И смотри, чтобы постельное белье дышало хвойной свежестью. Получится чин чинарем – премию выпишу. Спас от неприятной беседы доктор. Он явился в сопровождении изможденного молодого человека в спортивном трико и сразу пустился в наступление.
– Вот, посмотрите! – Ткнул пальцем в сторону забинтованной головы спутника. – Пострадал у спального корпуса и хочет видеть следователя. Сотрясение. Едва стоит на ногах, а все туда же – в свидетели.
– Вы доктор? – остановил словесный поток Алексин и, усмотрев утвердительный кивок, добавил: – Значит, следует быть в халате. Хотя это к делу не относится. Вы займитесь трупом. Директор свободен, а с парнем перекинемся парой слов. Он хоть и с травмой, но свой долг выполняет лучше многих из нас.
Скремета с удивлением смотрел на обрадованного следователя. Кажется, до сих пор тот находился в полусонном состоянии. Появился парень, и состоялось пробуждение. В серо-голубых глазах загорелись азартные огоньки. Еще немного, и пригласит всех на известняковую дорожку – покажет, как бегают настоящие спортсмены. Чтобы его не спровоцировали на позор, директор поторопился ретироваться.
– Если потребуюсь, он меня найдет. – Покровительственно положил руку на плечо кряжистого доктора. – Весь день буду в конторе.
Алексин с удовлетворением и понятным удовольствием окинул взглядом стройного паренька. Радушно улыбнулся, обнял за плечи и нежно, будто своей любовнице, пропел:
– Как я тебе сочувствую! Но, сам понимаешь, дело чертовски неприятное – три мертвеца, а ты живой. То есть приятно, что ты живой. Это божье провидение… чтобы знать истину. – Указал на пенек, – Садись, садись! Тебе вредно стоять. Не спеши, рассказывай обстоятельно. Представь, я – твой духовник.
Парня зовут Валерой, фамилия – Вадеев. Среднего роста, лицо голубоглазое с нормальным ртом и чуть длинноватым носом. Голос, как у Сталлоне. Есть что-то от романтика. Для себя Алексин определил его поэтом.
– Я люблю помечтать. Ночью становлюсь особенно восприимчивым. А тут природа, звуки… Вышел. Погулял по пляжу… Знаете, как это бывает. Позади лес, перед глазами вода в лунном освещении. И вот музыка… поднимается, ширится… Вечное противостояние – одна тема. Вода щебечет свое, а Земля создает мощный фон…
– Хорошо, полюбовался природой, а потом что произошло? – нетерпеливо перебил следователь и тут же решил, что зря. Парню надо настроиться, собраться с духом, чтобы подойти к страшным событиям ночи. – Кстати, у тебя взгляд болезненный. Расскажешь, и доктор тобой займется.