* * *
Вот уже неделю как мне удается бегать каждый вечер. Погода этому способствует. Да и ноги становятся крепче. Я выматываю себя больше, чем должна, зато с той первой ночи меня больше не тошнит. Тело начинает привыкать к нагрузке. А самое приятное в этом то, что, выжимая себя без остатка, вытаскивая наружу все произошедшее за день, я могу наконец спать. Конечно, без записей в тетради мне по-прежнему не обойтись, но бег помогает. Он дарит мне силы или, точнее будет сказать, забирает их. Хотя это не важно. Я знаю, что слишком полагаюсь на него, но сейчас это единственное, на что можно полагаться.
Физическая нагрузка, записи, ненависть. Три вещи, которые не дают мне упасть на дно.
Теперь я лучше ориентируюсь в городе. Обращаю на все внимание, не стремясь делать этого специально. Запоминаю окружающие звуки, характерные для тех или иных мест, и могу определить, если что-то не так. Знаю, где тротуары неровные, а где корни недовольного дерева подняли асфальт. Разум научился понимать, чего стоит ожидать во время пробежек в темноте. Каждый вечер я ухожу в одно и то же время, но никогда не бегаю по одному и тому же маршруту дважды. Если нужно, могу вернуться домой десятками разных путей из любой точки города. Нет, я не чувствую спокойствия. Мне больше не бывает спокойно за пределами дома, но во всяком случае я готова. Гораздо лучше, чем была в прошлый раз – большего не стоит ожидать.
Последние шесть вечеров я умышленно обходила стороной бледно-желтый домик в Коринфском проезде. Тот, где постоянно открыт гараж. Я пробегаю мимо этой улицы каждый вечер и с трудом могу удержаться, чтобы на повороте не глянуть на него мельком. По тому, как падает свет, определяю, открыта ли дверь гаража, и он еще ни разу меня не подводил. Гараж открыт всегда, в любое время. Я часто размышляю, что Джош может сказать, если заявиться к нему снова. Скорее всего, особо красноречив он не будет, но мне все равно любопытно. Скажет ли он вообще что-нибудь? Или, проигнорировав, продолжит работать, словно меня там нет? Попросит уйти? Или предложит остаться? Нет, этого он точно не будет делать. Джош Беннетт никому не предлагает остаться. Я могла бы придумать еще сотни вариантов событий, но какой из них наиболее вероятен, неизвестно. И тут я на миг отвлекаюсь. Больше не думаю о том, что он мог бы мне сказать, а гадаю, что сама сказала бы ему. Тогда я ускоряюсь и бегу в противоположном направлении, подальше от Коринфского проезда и своих нелепых губительных мыслей.
В дом Марго я возвращаюсь в 21.25 и иду прямиком в душ. Там я много – больше, чем за все предыдущие месяцы – говорю сама с собой. В безопасности пустого дома, под заглушающий звук льющейся воды напоминаю себе о том, какие сложности меня ждут, если я открою рот. Пытаюсь вытащить из себя все слова. Вот я называю Итана Холла кретином и мысленно представляю, как смачно залепляю ему пощечину. Или втыкаю вилку ему в глаз – картина не менее заманчивая. Рассказываю мисс Дженнингс, что вопреки всеобщему мнению Бах был не более плодовит, чем Телеман; просто о нем больше помнят. Говорю Дрю, какие его фразочки для знакомства действуют лучше всего и к кому, по моему мнению, их следует применять, вместо того чтобы тратить время со мной. Убеждаю папу, что он по-прежнему может звать меня Милли – пусть это прозвище мне и не нравится, но оно приносит ему радость, а значит, я тоже счастлива так, как не была уже давно. Благодарю своих психотерапевтов, но добавляю, что никакие их попытки или слова не заставят меня заговорить. Я говорю, пока вода не остывает, а мой голос от перенапряжения не начинает хрипеть. Надеюсь, этого достаточно, чтобы и дальше держать рот на замке. За 452 дня я ни слова не промолвила ни одной живой душе. Я заполняю свои три с половиной страницы, убираю тетрадь под матрас и забираюсь в кровать с мыслями о том, что едва не нарушила молчание на 453-й день.
* * *
В школе мне неплохо удается избегать Джоша. За исключением пятого урока, урока труда, где встреча с ним неизбежна. В мастерской я всегда испытываю исключительно унижение, поскольку все ученики в классе, в отличие от меня, умеют обращаться с древесиной и инструментами. Хорошо еще, что я могу отличить молоток, да и то не факт. На днях один парень по имени Эррол попросил меня подать ему молоток, а когда я это сделала, посмотрел на меня как на идиотку. По-видимому, существует около четырехсот видов молотков, и я принесла ему не тот, что был нужен. После этого за помощью ко мне больше не обращаются.
Можно было бы отказаться от труда, но я решила лишний раз не портить отношения с методическим отделом. Тем более факультатив по труду – меньшее из зол по сравнению с ораторским искусством и музыкой. Хотя с первым еще можно как-то справиться: мистер Трент сказал мне, что я могу заработать оценку, занимаясь поиском и подготовкой справочно-информационного материала. К тому же на занятиях меня веселит умопомрачительно-сексуальный Дрю, а веселье никогда не помешает. И если уж быть до конца откровенной с собой – чего обычно я стараюсь не делать, – я с самого первого дня в школе знала, что мне необходимо всеми силами избавиться от класса музыки. Этот класс словно трещина, проходящая прямо под поверхностью моей неустойчивой психики. И мне лучше его избегать. У меня это хорошо получается.
Притом быть помощницей мисс Макаллистер на пятом уроке оказалось куда интереснее, чем я поначалу себе представляла. Это как смотреть школьную версию реалити-шоу «Большой брат»: я подслушиваю чужие разговоры, наблюдаю со стороны за разворачивающимися событиями и при этом не прикладываю особых усилий. Среди главных участников Дрю и Джош, а еще мерзавец Итан, болван Кевин Леонард и задиристая девчонка по имени Тирни Лоуэлл, с которой Дрю постоянно цапается. Меня она, скорее всего, тоже недолюбливает. Хотя в лицо мне этого не говорит, но смотрит в мою сторону с такой злобой, будто я все свободное время убиваю щенков, так что это лишь предположение.
Урок труда в принципе тоже неплох, даже если большую часть времени я чувствую себя бесполезной и ни на что не годной. Никто меня не трогает, да и мистер Тернер многого не ждет. Джош здесь вообще сродни богу. Расхаживает по мастерской так, словно это он ее построил. Ему уже пора завести отдельную телефонную линию, потому что всякий раз, как раздается звонок, происходит одно и то же: Тернер поднимает трубку, Тернер подзывает Джоша, Джош уходит. Его часто посылают по разным делам. Нужно починить полки? Зовите Джоша Беннетта. Плохо открываются ящики? Вам нужен Джош. Хотите изысканный гарнитур для столовой, выполненный по специальному заказу? Джош Беннетт к вашим услугам.
Только не заставляйте его говорить. Он и мне в школе слова не сказал с того дня, как заявил, что не собирался прогонять меня из-за своей парты. Как это великодушно с его стороны. Я, естественно, тоже ничего ему не говорю.
Глава 13
Джош
В воскресенье утром, в десять минут двенадцатого, ко мне заявляется Дрю. Я забыл запереть дверь, когда забирал с улицы газету, поэтому он без стука входит прямо в дом. Надо бы отказаться от рассылки этой дурацкой газеты, все равно я ее не читаю. Еще одно напоминание о дедушкиной жизни здесь. Сколько бы я ни пытался убедить его читать новости в интернете, он не соглашался. Говорил, ему нравится держать газету в руках, вдыхать запах бумаги. А я ненавижу брать газету в руки и тем более не могу терпеть ее запах. Делаю себе мысленную пометку сегодня же позвонить на почту и отменить рассылку. Больше не хочу видеть эту газету у себя перед домом.
– Что случилось? – спрашиваю я у Дрю, пока тот располагается у меня дома.
– Сара. Дом. Девчонки. Слишком много. – Он со вздохом плюхается на диван и устремляет взгляд в потолок.
– Не думал, что для тебя бывает «слишком много девчонок».
– Когда дело касается подружек Сары, я делаю исключение.
– Ты никогда не делаешь исключений.
– Ты прав, но тут я вынужден.
И я могу его понять. Подруги Сары невыносимы. Да, на них приятно смотреть, но им это известно, что автоматически лишает их привлекательности. В них собрано все ненавистное мной в девчонках, и Сара становится такой же, как они. Хорошо, что я вызываю у них страх. После неудачных попыток заигрывать со мной они быстро понимают, что ответа от меня не дождутся, и больше не пристают.
– Ты охмурил уже трех из них. Неужели наконец усвоил урок?
– Это они усвоили урок. Вдобавок Сара уперлась рогом, сказала, больше никаких шашней с ее подругами. Под запретом.
– Она и правда думает, тебя это остановит?
– Это к ним относилось. Я для них под запретом.
– Как многого они лишились.
– Хватит издеваться. Я серьезно. Я для них что-то вроде испытания.
– А здесь ты почему? – спрашиваю я.
– Сказал же тебе. Не могу дома находиться. Мне кажется, что с каждой секундой мой уровень тестостерона падает.
– Это понятно, но зачем ты пришел сюда? – Обычно Дрю не бежит в первую очередь ко мне, если ему хочется убраться из дома. Так было несколько лет назад, но сейчас все по-другому. Наверное, это как-то связано с наличием у меня Y-хромосомы.
– Мне больше некуда пойти.
– Взял бы бутылку. И пошел мириться.
– Один я туда не пойду. А то потом и моего трупа не найдут.
– Так быстро сдаешься? – Он мог бы приударить за любой другой девицей, но выбрал почему-то эту.
– Нет. Просто нужно сменить тактику. Есть идеи?
Идей у меня нет, а даже если б и были, я все равно не стал бы ему помогать. Зато есть вопросы, и их с каждым днем становится все больше.
– Как думаешь, почему она не говорит?
– Да никто не знает. Я даже опробовал на ней свои излюбленные приемчики, и судя по ее реакции, проблем с пониманием английского у нее нет. Думаю, дело тут в отсутствии голосовых связок.
Я точно знаю, что это не так. В прошлый раз, находясь здесь, она смеялась – во весь голос. Я даже проверил. Чтобы издавать такие звуки, голосовые связки обязательно нужны, так что дело не в них. Возможно, тут какое-то физическое отклонение. Я, конечно, ни черта в этом не смыслю, но что-то мне подсказывает, физические особенности тут ни при чем, отчего мне становится еще любопытнее. По какой причине человек может не разговаривать? Она вообще когда-нибудь говорила? Может, она за всю жизнь слова не произнесла. Не знаю. Но Настя точно обращает внимание на все, постоянно следит, даже когда не смотрит. Ничто не способно ускользнуть от нее. Меня бы такое поведение напугало, если бы я сам не был таким. Интересно, замечает ли она что-то, чего не вижу я? Хотя она мне все равно не скажет, а я никогда у нее не спрошу.
– Она вроде бы не в твоем вкусе, – говорю я. Дрю обычно, за редким исключением, падок на симпатичных, пользующихся популярностью пустышек. В вопросах девушек он всегда идет по пути наименьшего сопротивления, и этот путь, к счастью для него, ведет почти к каждой девчонке в школе. Сомневаюсь, что одна из них хотя бы раз его отвергла, и это несмотря на его репутацию, которую он не стремится спасти. Дрю никогда не изображает любовь, не притворяется, будто питает к девушке какие-то чувства, чтобы затащить ее в постель. Ему не нужно этого делать. Они и без всяких уговоров вешаются на него. Достаточно чувств с их стороны.
Почти каждая девушка надеется, что именно с ней Дрю останется навсегда, но этого не происходит. Казалось бы, хоть одна из них должна публично призвать его к ответу. Заставить его взять на себя ответственность и признаться уже, но никто этого не делает, потому что все знают: в конечном итоге Дрю поступает ровно так, как и всегда. К тому же многие из них понимают: не стоит питать иллюзий, что этот козел когда-нибудь исправится.
Я хотел бы его осуждать, но это невозможно, потому что Дрю не отрицает, не оправдывается, не извиняется. Он такой, какой есть. Другого не дано. Сам я не смог бы поступать так, как он, и не потому, что меня это не привлекает. Я совру, если скажу, что никогда не думал о подобном, но для меня это слишком большая ответственность. Эти девчонки выражают слишком много эмоций, а я не умею уклоняться от них. От Дрю они буквально отлетают. Его ничто не берет: ни слезы, ни мольбы, ни обиды. А мне своих проблем хватает, чтобы переживать еще и за чужие чувства. Свои я давно похоронил, и будь я проклят, если свяжусь с чьими-то еще.
– Она – девчонка. Красивая. Что еще нужно? – прямо выдает Дрю.
– И, похоже, ненавидит тебя. – Похоже, она ненавидит всех, но я ему этого не говорю. Я всерьез хочу понять, почему он тратит свое время на эту девицу. На него это совсем непохоже. Он должен был давно забить на нее.
– Будем считать это испытанием.
– Вот именно. Только прикладывание усилий не входит в твою жизненную философию.
– Не входит. Но, может быть, я взрослею и выхожу на новый уровень. Пытаюсь стать лучше.
Я проглатываю смешок или рвотный позыв – не могу сказать точно.
– Твое недоверие меня обижает. Тем более не у каждого из нас имеются беспроигрышные отношения без каких-либо обязательств и усилий. – Он многозначительно смотрит на меня. Тут не поспоришь. Нет смысла строить из себя святого, когда мне и правда не нужно беспокоиться о том, как бы заманить девчонку в постель.
Ведь у меня есть Ли. Сейчас из-за учебы в колледже она бывает здесь реже, чем раньше, но так даже проще. Она живет в паре часов езды отсюда и всегда навещает меня, когда приезжает домой на выходные и каникулы. А потом снова уезжает. Она не говорит, что любит меня. Не спрашивает, люблю ли я ее. Хотя я не люблю и никогда не смогу полюбить. У нас с ней определенная договоренность по поводу легких, ни к чему не обязывающих отношений, без каких-либо чувств: попользовались друг другом и разошлись. Почти идеальный расклад. Но даже не будь у меня Ли, я бы все равно не опустился от отчаяния до уровня Дрю. Я, конечно, люблю секс, но по складу своего характера чувствовал бы себя козлом, переспав с девчонкой, и потом еще несколько месяцев встречался бы с ней из чувства вины.
– Не тебе меня судить. И вообще, раз уж у меня появилась новая цель по самосовершенствованию, я намерен перебороть свой страх быть съеденным заживо и прямо сейчас отправлюсь к ней. – Дрю вскакивает с дивана и шагает к двери.
– Желаю удачи, – ехидно бросаю я ему вслед.
* * *
Остаток дня я занимаюсь тем, что откладываю выполнение необходимых дел. Наконец добрался до телефона, позвонил на почту и отменил доставку газеты, хотя до последнего был уверен, что не сделаю этого. А после заодно позвонил и в хоспис: попросил их забрать больничную койку, которую они привезли моему деду два месяца назад. Его нет всего две недели, а кажется, будто целую вечность. Если б не нужно было делать столько телефонных звонков, я бы вообще усомнился, а жил ли он здесь.
Повесив трубку после разговора с хосписом, я смотрю на телефон у себя в руке и думаю позвонить дедушке. Собирался звонить ему вчера, позавчера и днем раньше. Но так и не позвонил. Мы с ним говорили на прошлой неделе – это было ужасно. Его состояние ухудшилось в сотни раз, с тех пор как его отсюда увезли. Совсем не соображает. Его разум затуманен всевозможными обезболивающими, которыми его накачивают для облегчения состояния. Во время беседы ты будто говоришь не с ним. На другом конце провода – только тело, сознания больше нет. Я практически слышу, как его мозг пытается осмыслить мои слова, но ничего не выходит. Дедушка расстраивается, и его растерянность разрывает мне сердце, словно оно уже не разбито вдребезги. Но порой, поддавшись эгоизму, я все-таки ему звоню. Ради самого себя. И говорю с ним. Рассказываю то, чего не поведал бы ни одной живой душе, потому что знаю: по окончании разговора он все забудет, будто этого разговора никогда не было.