Падма! Вот как ее зовут! Ну конечно. Тилли нащупала телефон – с мобильными у нее отношения не складывались: кнопочки слишком маленькие. Она нацепила очки и поглядела на аппарат. Не те очки – нужны те, которые для чтения, но, найдя их, она сообразила, что не помнит, как пользоваться телефоном, – ни малейшего представления. Она сняла очки, посмотрела в окно на соседние машины. Все в тумане. Где это она? Да поди пойми.
Она отложила телефон на сиденье. Дыши, Матильда. Посмотрела на свои руки – руки лежали на коленях. А теперь что?
Если потерялась, нужна карта. У Ариадны была нить, у Тилли – «Лидс от А до Я» из газетного киоска. Ей как-то удалось выбраться с парковки и вернуться в торговый центр. А там ужас как светло – ярче солнца. Электричество гудит прямо в костях, честное слово. Голос матери Тилли объявил по громкой связи: «Если вы потерялись, обратитесь к сотруднику полиции». Тилли занервничала. Видимо, она свихнулась: шестьдесят лет прошло с тех пор, как мать в последний раз так Тилли наставляла, не говоря уж о том, что мать тридцать лет как умерла, и даже будь она жива, крайне маловероятно, чтоб она зачитывала объявления по громкой связи торгового центра в Лидсе.
И к тому же вокруг ни одного полицейского.
Газетный киоск знакомый – точно, она тут уже бывала. Тилли надела очки и раскрыла «От А до Я». Зачем? Что она ищет? Дорогу назад из девятого круга ада. Туда ведь предатели отправляются, так? Там Фиби место, а вовсе не Тилли. Когда она выходила за дверь, погрузившись в «От А до Я», сердитая девчонка за стойкой, жуя резинку, закричала: «Эй!» Тилли решила не обращать внимания – кто его знает, что у таких девчонок на уме.
Она добралась до эскалатора. В руке бессмысленно трепыхался «От А до Я». Как тут душно, – видимо, жара на мозг действует. Тилли обмахнулась путеводителем. Впереди замаячил какой-то молодчик – прыщавый, лицо бугристое, как мякоть граната.
– Вы за это заплатили, мэм? – спросил он, указывая на путеводитель.
Сердце застучало, точно паровой молот, – конец близок. Во рту сухо, в ушах жужжит, будто отряд насекомых организовал побег из черепушки. Глаза застит пелена, дрожит, колеблется, – наверное, похоже на северное сияние, которого Тилли никогда не видала. А жаль, всегда хотела поехать на Северный полюс – это так романтично. Полярное сияние. Жара, трясет как в лихорадке. Не бойся. Остров полон сладкозвучья[41]. Подумай о холодном. Тилли вспомнила, как зимой дрожала в доках вместе с отцом, смотрела, как вплывают в гавань траулеры, что рыбачили в арктических водах. Побывали в неведомых краях – в Исландии, Гренландии, Мурманске. Палубы еще не оттаяли. Отец покупает рыбу на рынке, громадные поддоны с треской на ледяном крошеве. Большие рыбины, мускулистые. Бедняжки, думала Тилли, плавали себе в холодных северных глубинах, а очутились у ее отца на мраморной плите. С севера. Как ветер, как зимние монархи. Король-треска.
– Мэм, у вас есть чек? – Голос прыщавого юнца загрохотал и отхлынул. Пелена северного сияния завибрировала, съежилась, втянулась в черную дырочку.
– Пожалуйста, извините, – пробормотала Тилли.
Падаю, подумала она, но пара сильных рук подхватила ее, и чей-то голос сказал:
– Держитесь, буйволы[42]. Спокойно. Вам плохо, вам помочь?
– Ой, спасибо, все хорошо.
Она сама слышала, как задыхается. Будто олень. Сердце колотится, будто олень скачет. Если лань олень зовет, пусть поищет Розалинду[43]. В молодости она дважды играла в «Как вам это понравится». Хорошая пьеса. У кельтов белый олень – вестник беды. Ей Даглас рассказывал. Он столько всего знал! Замечательная память. «Белый олень» на Друри-лейн, – бывало, ходила туда с Дагласом, пила «розовый джин». А теперь «розовый джин» не пьют, да? Милый боженька, пускай все это прекратится!
– Я искала полицейского, – сказала она человеку, который предложил помощь.
– Ну, я когда-то был полицейским, – ответил он.
Приятный человек, который когда-то был полицейским, провел ее в какую-то комнату. Впереди шел прыщавый юнец. Тусклая комнатенка нескольких оттенков конторского бежевого. Напоминает школьный лазарет. Металлический стол, крытый пластиком, два пластмассовых стула. Ее будут допрашивать? Пытать? Вместо прыщавого юнца возникла девушка – она выдвинула стул из-за стола и сказала Тилли:
– Посидите здесь, я сейчас вернусь. – И правда, вернулась с чашкой горячего чая с сахаром и тарелкой сладких крекеров. – Меня зовут Лесли, – сказала она, – через «с». Хотите? – спросила она человека, который когда-то был полицейским.
– Нет, не беспокойтесь, – сказал он.
– Вы из Америки? – спросила ее Тилли, с трудом втискиваясь в вежливую беседу. Чай, крекеры, болтовня. Надо быть на уровне.
– Из Канады.
– Ой, ну конечно, прошу извинить. – Обычно Тилли прекрасно различала акценты. – Понимаете, я потеряла кошелек, – сказала она.
– Так ее не арестуют за кражу? – спросил человек, который когда-то был полицейским.
За кражу! Тилли в ужасе застонала. Она не воровка. В жизни сознательно не украла даже карандаша. (А все эти ножи, и вилки, и брелоки, и пакеты чипсов – они не украдены, потому что она их не хотела. Совсем даже наоборот.) Она же не Фиби. Фиби вечно «одалживала» браслеты, туфли, платья. Одолжила Дагласа, так и не вернула.
– Вы как? – спросил человек, присев на корточки.
– Все в порядке, спасибо вам огромное, – сказала она. Как приятно встретить нынче настоящего джентльмена.
– Ладно, я тогда пойду, – сказал он девушке.
– Вам получше? – спросила девушка Лесли, когда тот человек ушел.
– Вы меня будете преследовать по закону? – спросила Тилли.
Надо же, как голос дрожит. Девушка, наверное, думает, что она слабоумная. И Тилли нечего возразить. Глупая старуха, дорогу домой забыла. Мозги у Тилли были да сплыли.
– Нет, – сказала девушка. – Вы же не преступница.
Чай был замечательный. От первого глотка Тилли чуть не разрыдалась. Чай во всех смыслах вернул ее к жизни.
– Вот я дура, – сказала Тилли. – Я не знаю, почему так, просто отключилась, понимаете? Ну конечно, не понимаете, – улыбнулась она. – Вы же молодая.
– Наверное, вы потеряли кошелек и расстроились, – посочувствовала девушка Лесли.
– Там была эта женщина, – сказала Тилли, – она ужасно обращалась с ребенком. Бедная малышка. Я хотела позвать кого-нибудь. Но не позвала. Вы меня правда не арестуете?
– Правда, – сказала Лесли. – Вы забылись, вот и все.
– Точно! – сказала Тилли, от этой мысли до крайности взбодрившись. – Совершенно точно, я забылась. А теперь вспомнилась. И все будет нормально. Все будет хорошо.
* * *
Он-то думал, что в Лидсе целыми днями дожди, но сегодня погода чудесная. В парке Раундхей толпы народу, всем не терпится вырвать из лап английского климата хоть один хороший денек. Повсюду орды – люди, вам что, на работу не надо? Пожалуй, себе он вполне мог задать тот же вопрос.
И здесь он внезапно узрел счастье. Собака, грязная псинка, носилась по парку, словно ее только что выпустили из тюрьмы. Спугнула стаю голубей, которые нацелились на выброшенный сэндвич, и те взлетели, раздраженно хлопая крыльями, а собака в восторге на них загавкала. Потом ринулась прочь и на полном ходу еле затормозила – на секунду припоздав – возле женщины, загорающей на коврике. Женщина завопила и кинула в собаку вьетнамкой. Собака поймала вьетнамку на лету, помотала туда-сюда, будто крысу, уронила и помчалась к маленькой девочке – та взвизгнула, когда собака подпрыгнула, пытаясь лизнуть ее мороженое. Девочкина мать заорала благим матом, и собака отбежала, от души полаяла на некий фантом, нашла ветку, потаскала ее кругами, а потом отвлеклась на любопытный запах. Она рыла землю, пока не обнаружила источник – высохшую какашку соплеменника. Собака обнюхала ее с наслаждением истинного ценителя, но быстро заскучала и потрусила к дереву, где задрала лапу.
– Брысь! – заорал какой-то мужчина.
Вроде бесхозный пес. Но нет: потом приковылял какой-то тип – навис над собакой и рявкнул:
– Ахтыблядскаятварьидисюдакогдазовут!
Крупный, лицо зверское, грудь колесом, как у ротвейлера. Плюс бритый череп, мускулы качка, на левом бицепсе татуировка – флаг Святого Георгия, на правом предплечье полуголая женщина; вуаля, идеальный английский джентльмен.
На собаке был ошейник, но у типа вместо поводка имелась веревка, тонкая, вроде бельевой, с петлей на конце; он цапнул собаку за шкирку и накинул петлю ей на шею. Потом вздернул псину, и та, задыхаясь, беспомощно замолотила лапками. Так же внезапно тип ее уронил и отвесил пинка в тощенькую ляжку. Собака съежилась и задрожала; глянешь – сердце заходится. Тип дернул за веревку и поволок собаку за собой, рыча:
– Усыплю тебя, к чертовой матери, сразу надо было, как эта сука ушла.
Собаки и чокнутые англичане на полуденном солнышке[44].
Толпа зашумела, люди заволновались, вознегодовали, загудела мешанина гневных слов: невинное создание – иди кого покрупней задирай – полегче, приятель. Появились мобильные телефоны – люди фотографировали типа. Да, «айфон» сейчас пригодится. Долго противился соблазнам «Эппл», но в конце концов пал. Чудесная железяка. Когда ему исполнилось восемь, родители купили подержанный телевизор, на вид как марсианский передатчик, а до того развлечения и информацию поставляло радио. Прожил полвека, один тик-так Часов Судного дня, свидетельствовал невероятнейшим техническим достижениям. В детстве слушал старый ламповый радиоприемник «Буш» в углу гостиной, а теперь держит телефон, в котором можно понарошку забросить смятую бумажку в корзину. До чего дошел прогресс.
Он пару раз сфотографировал, как тип бьет собаку. Фотоулики – мало ли, вдруг пригодятся.
– Я полицию вызову! – перекрывая гул, пронзительно заверещал женский голос, а тип рявкнул:
– Не суйся, блядь! – и потащил собаку дальше.
Шел он так быстро, что собака пару раз перекувырнулась, проволоклась по земле и ударилась об асфальт.
Жестокая кара и необычная к тому же. Он в жизни навидался насилия, и притом не всегда бывал его объектом, но где-то же надо поставить точку. Беспомощная псинка – вполне подходящая точка.
Вслед за типом он вышел из парка. Машина типа стояла поблизости; тот открыл багажник, подцепил собаку и швырнул внутрь – псина съежилась, дрожа и повизгивая.
– Ну погоди у меня, гаденыш, – сказал тип. Он уже раскрыл мобильный, прижал к уху, а на собаку нацелил палец – мол, не вздумай сбежать. – Эй, малышенька, это Колин, – сказал он. Голос масленый, прямо Ромео на ринге.
Он поморщился, представив, что будет с собакой дома. Колин, значит. Скорее всего, ничего хорошего. Он шагнул ближе, постучал «Колина» по плечу, сказал:
– Простите? – и, когда Человек-Тестостерон обернулся, прибавил: – Защищайтесь.
– Чего? – спросил Колин, а он сказал:
– Это я иронизирую, – и с наслаждением врезал Колину апперкотом в диафрагму.
Ведомственные правила ему больше не указ; теперь он считал, что может бить людей когда вздумается. Да, насилия он навидался, но лишь недавно начал понимать, зачем оно нужно. Раньше он громко гавкал – теперь больно кусался.
В драке философия его проста – никаких выкрутасов. Одного мощного удара в нужную точку, как правило, хватает, чтобы уложить человека. Удар прилетал на крыльях вспышки черного гнева. Бывали дни, когда он ясно понимал, кто он такой. Он сын своего отца.
И точно, ноги у Колина подкосились, он рухнул, и лицо у него стало как у задохшейся рыбы. Он пытался вздохнуть, и в легких у него скрипело и всхлипывало.
Он присел на корточки и сказал:
– Еще раз увижу, что ты так делаешь – с мужчиной, женщиной, ребенком, собакой, даже, блядь, с деревом, – и ты покойник. А ты никогда не угадаешь, вижу я или нет. Понял?
Колин кивнул, хотя вздохнуть ему пока не удалось, – впечатление такое, что больше и не удастся. Громилы в душе всегда трусы. Телефон Колина ускакал прочь по асфальту, и слышно было, как женский голос бубнит:
– Колин? Кол… алло?
Он встал, наступил на телефон, растер его в крошку. Совершенно лишнее, довольно нелепо, однако сколько удовольствия.
Собака так и пряталась в багажнике. Не оставлять же ее тут. Он взял собаку на руки – надо же, трясется, будто замерзает, а какая теплая. Он прижал псину к груди, погладил по голове: мол, я не такой, не очередной большой мужик, который тебя ударит.
Он пошел прочь, унося собаку на руках; один раз оглянулся проверить, жив ли этот Колин. Если помер, невелика беда, но обвинения в убийстве не хотелось бы.
Он грудью чувствовал, как у напуганной псины колотится сердце. Тук-тук-тук.
– Все в порядке, – сказал он – так он утешал дочь, когда она была маленькая. – Теперь все хорошо. – Давненько он не беседовал с собаками. Он попытался ослабить веревку у нее на шее, но узел затянулся. Он повернул бирку на ошейнике. – И как же тебя зовут? Эмиссар? – переспросил Джексон, с сомнением уставившись на псину. – Ну и имечко у тебя.
Он плыл по течению, туристом в родном краю – не совсем отпуск, скорее экспедиция. Отпуск – это когда лежишь на теплом пляже в мирной стране, а рядом женщина. Женщин Джексон заводил везде где находил. Сам обычно не искал.
Последние пару лет прожил в Лондоне, снимал квартирку в Ковент-Гардене, где одно время наслаждался поддельным семейным счастьем с липовой женой Тессой. В гостиной покончил с собой (довольно кроваво) человек по имени Эндрю Декер, что Джексона, к его удивлению, почти не волновало. Приехала бригада из компании, занимавшейся уборкой после ЧС (врагу не пожелаешь такую работенку), потом Джексон сменил ковер, выбросил стул, на котором застрелился Эндрю Декер, – и не догадаешься, что в гостиной случилось неприглядное. Смерть была праведная, – пожалуй, это важно.
Все формальные «я» Джексона остались в прошлом – армия, полиция, частный детектив. Он побыл «на пенсии», но так создавалось впечатление, будто мир в нем больше не нуждается. Теперь он называл себя «полупенсионер» – покрывает много понятий, и не все абсолютно законны. Теперь он часто выпадал из официального поля зрения, подрабатывал тут и там. Его разделом по выбору в «Быстром и находчивом» стал бы поиск людей[45]. Не обязательно их обнаружение, но лучше так, чем ничего.
– На самом деле ты ищешь сестру, – говорила Джулия. – Свой драгоценный Грааль. И ты никогда ее не найдешь, Джексон. Она умерла. Она не вернется.
– Сам знаю.
Это не важно, он все равно будет искать потерянных девочек, всех этих Оливий, Джоанн и Лор. И свою сестру Нив, первую потерянную девочку (и последнюю потерянную). Хотя точно знал, где сейчас Нив, – в тридцати милях отсюда, плесневеет в холодной влажной глине.
Касательно автомобилей Джексон стал непривередлив, и «сааб», купленный с третьих рук на подозрительном аукционе в Илфорде, его приятно удивил. Внутри нашлись бесполезные следы прежних владельцев: на приборной панели Дева Мария с лампочкой в животе, помятая открытка из Челтнэма («Тут вроде неплохо, всего хорошего, Н.»), в бардачке – обросшая пухом мятная конфета «Эвертон». Джексон только плеер для компактов встроил. Как выясняется, в дороге жить нетрудно. Телефон есть, машина есть, музыка есть – что еще человеку надо?
До Тессы Джексон покупал дорогие машины. Деньги, которые украла его вторая жена, негаданно достались ему в наследство – рехнутая старуха, бывшая клиентка, оставила ему два миллиона фунтов. Тогда казалось – невероятные деньжищи, сейчас, конечно, выглядят поскромнее в сравнении с триллионами, которых лишились сильные мира сего, и все равно на два лимона, пожалуй, можно купить себе Исландию.
– Ну, – сказала его первая жена Джози, – ты, как всегда, сам подстроил свое падение.
Нельзя сказать, что он остался нищим. Деньги от продажи дома во Франции пришли назавтра после того, как Тесса все выгребла со счета.