– Считаю, – продолжил Алексей Иванович, – что только свободным военный журналист представляет интерес для общества. Ведь выявление и бичевание недостатков армейской жизни – его профессиональная обязанность.
Почему же тогда военные газетчики уклоняются от своих прямых обязанностей? Нежели, заметив беззаконие, молчат и даже спят совершенно спокойно?
Более того. Когда офицеры границы пишут в свою газету о безобразиях, их просто не публикуют. Недавно вот офицерское собрание N-й воинской части из Владикавказа прислало в редакцию «На рубежах Родины» горькую исповедь о своем униженном безквартирном выживании.
Опубликовали? Конечно же нет. Более того, когда я направил офицерское письмо в гражданскую газету, разразился «политический» скандал. Пресслужба СКРПУ начала срочно выискивать мои статьи во всех СМИ, а руководство «окружной» газеты запретило своим сотрудникам брать мои материалы.
Меня, в общем-то, все это не удивило. С подобными «ответами» на «вынос мусора из армейской избенки» я встречаюсь лет 20, с лейтенантских времен.
Но тогда были тоталитарные времена, и на военной газете честно указывалось, чья она «содержанка» – политотдела.
Времена вроде бы изменились, Россия пытается жить по европейским цивилизованным правилам. А монстры у нас – все те же! Как тут не вспомнить «Черный дом» Владимира Высоцкого, где все «скисли душами, опрыщавели», и «долго жить впотьмах привыкали».
– По-другому быть не может, ведь 4 поколения у нас выросли в тоталитарном режиме! – подтвердил мои мысли член международной ассоциации журналистов, член Союза журналистов России, редактор газеты «МК – Кавказ» Харун Акбаров.
И любой журналист – оттуда родом. А кто пытается вопреки всему сказать правду, должен стать «брэндом», которым дорожат. Иначе его просто уволят или вынудят самого уйти.
О том, какое страшное давление идет на военного журналиста, я уже рассказывал. Это и угрозы физической, судебной расправы, и прямые нападения на меня и мою семью, и отправка кляуз командованию погранслужбы в Москву, и многое другое.
Кроме того, я, офицер центрального подчинения, имеющий более 20 лет выслуги, прозябаю с женой и двумя малолетними детьми в антисанитарных условиях общаги СКРПУ (на каждого члена семьи приходится менее 4 кв. метров!).
Более того, мне, журналисту центральной пограничной газеты, даже не выделено оборудованное оргтехникой помещение. И я, в наш-то компьютеризированный век, пишу свои корреспонденции от руки, ночью в вонючей общажной кухне (чтоб не мешать детям спать в крохотной комнатушке).
А моя родная московская контора, не обеспечив меня абсолютно ничем, требует статей о героической службе погранцов в «горячем» регионе.
Я, как истинный военный, обязавшийся «стойко переносить все тяготы военной службы», плюю на гнилой быт, и пишу рапорт на командировку.
Думаете, еду? Как бы не так. Начальник СКРПУ отписывает мое «прошение» своей пресслужбе или воспитательному отделу. Те, естественно, пишут, что я к ним никакого отношения не имею. И я, конечно, никуда не еду.
Или вообще чудовищная резолюция: «Это не его тема!», наложенная на мою просьбу выехать в район Тузлы. Опять же резолюция – не мне, а воспитателям, пресслужбе и даже почему-то… газете СКРУ «На рубежах Родины».
И пока мой рапорт «гуляет» в пыльных недрах некоего «черного дома», я сижу в общаге и наблюдаю за «тузлинским кризисом» по телерепортажам.
И вспоминаю, что Уголовный кодекс (ст.140) предусматривает наказание «за злостное воспрепятствование в какой бы то ни было форме законной профессиональной деятельности журналистов».
Но обращаться за помощью в суд или прокуратуру – бессмысленно. Ведь военная прокуратура в ответах на мои запросы фактически узаконивает выявленные мною беззакония. А г-н председатель военного суда Ставропольского гарнизона вообще запрещает мне присутствовать на открытых (!) судебных заседаниях, мотивируя это тем, что… не знает Закона «О СМИ».
И как в таких условиях работать журналисту? Согласен ли кто-то такой ценой оставаться «вольным стрелком» – всем запретам вопреки? Тем более, что даже «певец вольности» Высоцкий рекомендует бежать из «Черного дома» башку очертя туда, где люди живут.
Но кто тогда поможет пограничникам, потерявшим надежду найти справедливость в своем «черном доме»? Суд прокуратура, командование? Хотелось бы верить, но…
– Здравствуй, мятежный корреспондент! – приветствуют меня офицеры в штабе СКРПУ, у нас опять проблемы, а надежда только на твою помощь…
«Обыкновенно это люди звериного образа, с всклоченной, нечесаной головой, с соломой и пухом в волосах, не признающие пепельниц и плевательниц, берущие взаймы без отдачи, лгущие, пьющие, шантажирующие».
«Тритирует всех жильцов, создает канфликтные ситуации, димонстративно умывается, чистит зубы, смаркается на кухни, где жильцы моют паосуду и праодукты питания; привел „бомжа“; пастоянно приводит желтую прессу; собатировал перепись насиеления; пастаоянно нам хамит…»
Знаете, что связывает и разделяет эти две цитаты? Обе о журналистах. Первая принадлежит блистательному перу великого Чехова, который остро высмеял драматургов, «рисующих» образ эдакого одичавшего журналюги.
Вторая написана на 120 лет позже. И является шедевром коллективной мысли целой плеяды прапорщиц, ефрейторш и пенсионерок, обитающих в славной общаге славного града Ставрополя. И написан сей знаменитый донос супротив, как вы догадались, журналюги. Но уже своего, родного, пограничного.
Причем звание у него, этого поистине «дикого помещика», почему-то аж подполковничье. Зато, (ха-ха!) несмотря на московское подчинение, принадлежность к самой главной пограничной газете, 23-хлетний стаж военной службы, живет этот представитель «ненавистного офицерья» вместе с семейством в общажной крохотной конуре. И на человека там приходится по 4 квадратных метра, как на гауптвахте.
«Так ему, однако, и надо! А то пишет и пишет свои негодяйские статьи о казнокрадстве и преступности. И хоть бы не трогал общагу, в которой много нарушений! А то ведь… доблестные тыловики угрожают: мол, ежели не поможете выгнать из войск зарвавшегося журналюгу, то общагу прикроем…
Пожелания эти нашли, конечно же, теплый отклик у некоторых жильцов, а также вахтеров, уборщицы и комендантши. Губерния, как говорится, пошла писать. Правда, с грубейшими орфографическими ошибками. На которые, надо полагать, в страшном тридцать седьмом году внимания Берии – ежовы вовсе не обращали.
Видимо, некоторые типажи, с радостию подписывающие любые доносы, это всего-то призраки из страшного прошлого. Иначе как объяснить их клевету, направленную в Москву: «Мы не можем припомнить за последние годы ни одной статьи, которая пропагандирует положительные стороны жизнедеятельности погранвойск. И как мог человек попасть в ряды корреспондентов. Создается впечатление о его профессиональной непригодности, так как по многим вопросам жизнедеятельности погранвойск он не имеет представления и не владеет не только военной терминологией, но и элементарными знаниями русского языка…»
Во как! И кто же эдак судит корреспондента центральной военной газеты России? Очень, очень это показательно! Особенно если учесть, что они не только моих статей не читали, но и любых других.
Как тут не вспомнить знаменательную песню о марионетках и их скрытом кукловоде: «Ах, до чего ж обидно, что хозяина не видно…»
Не знаю, такого ли «хозяина» указала в своей жалобе на мою, якобы, «хулиганскую деятельность» вахтерша общаги Петрова Л. И.? Она так и писала в Москву – мол, на это ее подвиг начальник тыла СКРПУ ФСБ РФ генерал-майор Николай Федотов (ныне уволенный).
Причем ее клевета была не столь безобидна, как предыдущие жильцовские измышления о «бомжах» и всем прочем. А содержала она очень конкретное обвинение. В совершении мною, старшим офицером центрального подчинения, уголовного деяния – то бишь, хулиганства. Правда, вахтерша уточняла, что свидетелей преступления нет.
Мне, естественно, пришлось обращаться в суд – за защитой чести, достоинства и деловой репутации. Причем никакой «крови» я не жаждал, а всего лишь просил вахтершу написать опровержение.
Но она, как говорится, стояла насмерть. И помогали ей в этом… Не поверите! Два главных «правовика» СКРПУ (ныне они не служат здесь) – начальник отдела правового обеспечения полковник юстиции Василий Хоменко и его заместитель подполковник юстиции Владимир Юдин. Во как!
Но они, понятное дело, пришли не сами по себе. Их, как пояснил Хоменко, прислал один ба-а-а-альшой генерал (ныне уволенный). Во как!
И они, понятное дело, честно отрабатывали свой хлеб насущный. Юдин, к примеру, назвал меня почти террористом. А его шеф Хоменко вообще обвинил меня (причем совершенно голословно) в клевете на пограничную службу всей России!
Ну а нежданно (или «жданно»? ) появившиеся «свидетели» моего «хулиганства» хоть и подтвердили, что никакого хулиганства-то и не было, но плели такую чушь, что у судьи уши вяли.
К примеру, прапорщик Еремеева вместе с комендантшей Омельченко очень красочно рисовали… мою колдовскую деятельность – мол, всю общагу заколдовал).
Омельченко же договорились до того, что попытались учить судью, достав выдержки из какого-то буклета…
Конечно же, судья слушал такую откровенную бредятину, схватившись за голову. И удивленно – скорбно вопрошал: «И это – погранвойска? Какая речь может быть о защите границ!»
И вынес, конечно же, единственно верное решение – чтоб писала вахтерша опровержение, и никаких гвоздей!
…Очень показательную фразу после заседания суда бросил мне муж вахтерши, бывший прапорщик (кстати, приехавший на собственном «Мерседесе»): мол, начальник СКРПУ генерал-полковник Лисинский сказал, что меня, журналиста, нужно сажать в тюрьму.
Странно, странно. Ведь генерал Лисинский лично говорил мне, что мои критические статьи очень помогают в наведении порядка. Мол, уволены же начальник тыла генерал Федотов и другие…
Кому ж поверить – уважаемому генералу или бывшему прапорщику? Впрочем, не этот вопрос главный. Важнее вычислить «кукловода», стоящего за марионетками, повылезавшими страшными призраками из 37-го года. Иначе он остановит развитие России, ввергнув ее в те ужасные кровавые времена…
А я люблю чиновников…
Любой, завидя вышеобозначенный лозунг, быть может, удивится. Объясню причину столь странной любви.
Да, я действительно люблю всяческих бюрократов. Ибо оные есмъ самое бесценное сокровище всех времен и народов. Просто страшно подумать, какое горе постигло бы писателей и поэтов без трепетного участия великих и могучих бюрократов! Разве написал бы Владимир Маяковский без них такие вечности, как «Прозаседавшиеся» или «Разговор с фининспектором о поэзии»? И знали бы мы, кто такой Аркадий Райкин?
Причем наших чиновников всегда отличала потрясающая скромность. Все свои великолепнейшие перлы они дарят всяк попавшему в их паутину совершенно бескорыстно. Посетителю остается только самая малость: стремглав вылететь из уютного кабинета и, погасив гнев, срочно записывать вдохновенные речи хозяина мягкого кресла. Что я и сделал совсем недавно после милого разговора с почти фининспектором.
В общем-то, ни о поэзии, ни о других литературных жанрах с начальником финансово-экономического отдела СКРУ полковником Яковлевым я беседовать не планировал. Цель моего визита была совсем проста: получить деньги за давнишние командировки. Ну и заодно направить товарищу Яковлеву очередной, четвертый по счету, рапорт в слабой надежде, что он ответит. Ничего криминального в бумаге я не излагал, а просто интересовался судьбой выделенных нашей пограничной газете спонсорских средств. Ну и еще наивно вопрошал, согласно каким таким судебным решениям с меня начальником финслужбы удержаны «суммы задолженности за два месяца проживания в общежитии».
Справедливости ради отмечу, что полковник не ответил лишь на два тех, прошлогодних еще, запроса. На другие же присылал сообщения регулярно, в строгом соответствии с нормами рассмотрения документации. А вот другой начальник, но уже квартирно-эксплуатационного отдела СКРУ, полковник Бескоровайный ни на один из шести моих рапортов не ответил…
Так вот. Стою я возле кассы и жду получения своих кровных денег. И даже открываю чемодан, чтобы все влезло. Ведь одна из командировок была в Чечню, где суточные исчисляются в тройном размере.
Но что это? Проигнорировав штамп и печать Итум-Калинского погранотряда, чья-то рука вписывает даты прибытия-убытия в «мирную» часть. Правда, пустой штемпель этой части мне действительно поставили. Но ни зарегистрировать, ни тем более заверить гербовой печатью не успели. Потому что был вечер, а рано утром следующего дня мы вылетели в Чечню. Обратным ходом поработать в той же части не удалось. Соответственно, один день мне никто не оплатит. Впрочем, меня это не расстроило, потому что важнее было сэкономленное авиацией время.
А тут – на тебе! Что называется, не верь глазам своим: в пустом штемпеле нежданно проявились цифири. Ежели б вписал их я, то неминуемо сурово-праведное недремлющее око кое-кого из финслужбы тут же узрело бы в этом жуткий факт ужасного должностного подлога с целью агромадного личного обогащения.
Но цифири те вписала рука самого полковника Яковлева. Лично! И вот, дабы прояснить туманную ситуацию, я и направился к его кабинету. Но на самом подходе узнал о большой московской комиссии, как раз проверяющей трудовую деятельность ФЭО СКРУ. И как всякий журналист не мог пройти мимо.
Тут-то меня и застал начальник финслужбы: «Если мне не доверяете, пишите в Москву!»
Он имел в виду свои предыдущие ответы, согласно первому из которых обещал компенсировать мне плату за содержание ребенка в детском саду, но во втором писал: «Не положено». Причем в обоих случаях ссылался на один и тот же приказ.
Вот у меня и возник наивный вопрос: «Ежели не положено, значит, все мы получали компенсацию зазря, грабив наше бедное государство?»
– Вы напишите рапорт о добровольной сдаче денег! – тут же присоветовал мне начальник ФЭО. И, завидя мое командировочное удостоверение со своими правками, добавил:
– А ты докажи, что ты был в Чечне! Пусть оттуда пришлют телеграмму с доказательством. А я вижу, что ты был в «мирном» отряде.
– Но ведь это был пустой штемпель, без чисел и печатей!
– Ну и что? Это и есть отметка о командировке.
– Как? Без отметки, подписи и печати?
– Да!
– Тогда из следующей командировки можно привозить бланк без печати?
– А вы мне не угрожайте!
– Извините, а где можно увидеть положение, регламентирующее правила регистрации командировочных?
– Как где? Внимательно изучайте свой бланк, там все сказано!
Как это я сам раньше не догадался о таком поистине гениальном решении. Смотрю на документ и… не верю своим глазам. Черным по белому ясно изложено: «… заверенное подписью и печатью». Это о времени пребывания.
– Так получается, вы не правы, – обращаюсь к полковнику, – что же делать?
– Что, что! В суд обращайся!
Да уж. Пришел я домой и решил посмотреть в словаре Ожегова, что значит слово «произвол». Оказывается, сие есть – отсутствие логичности.
Но, как мне кажется, своя собственная логика есть у самых непонятных действий. Вот только находит ее или суд, или талант, равный Аркадию Райкину.