– Зато сейчас бы другие дела раскручивали. Реальные, – Байкалов сверкнул золотистой оправой очков, – А то сунули в стол полтора десятка висяков. А сами барахтаемся месяц, как мухи в компоте, – он досадливо махнул рукой, – Теперь вон, таким кагалом на труп бросаемся.
– Я стесняюсь спросить, – нарочито едким голосом вклинился грузноватый всклокоченный мужчина в кремовой рубахе, лет тридцати на вид, – Мы теперь что, свежие трупы осматриваем?
– А водителям слова не давали, – бросил за спину Байкалов.
– В следующий раз ты повезёшь, – огрызнулся лейтенант Степанченко.
– Не-не-не. Это чудо на колёсах – твоя епархия. Я не то, что за руль, входить сюда опасаюсь. У тебя тут заблудиться можно. Проводки, приборчики, экраны. Гений ты наш хакерский. Беру свои слова обратно.
– То-то же, – довольно буркнул Степанченко, – Так что насчёт трупа? – спросил он громче, с прицелом на капитана, – Своей работы маловато? Разгружаем дежурные подразделения?
– И что? – произнёс Хабибуллин с упором на букву «ч», – Не понимаю недовольства. Нас же не вагоны грузить отправили.
Степанченко замолк секунд на десять. – Ну… Мы же того… Мы же для висяков нераскрытых. Специальная группа. Экспериментальная. Без следаков.
– Ага, – плеснул ехидцы Байкалов, – Только за месяц ни хрена не продвинулись. Теперь свежие дела будем брать. Привыкай, лейтенант.
– Да ладно! Хорош темнить! – в голосе Степанченко прорезались обиженные нотки, будто старшие товарищи пытались что-то скрыть, – Что я, не понимаю? Это для подтверждения версии начальника группы. Теперь по всему Питеру мертвяков осматривать будем из-за перетягивания каната между Ерохиным и Полежаевым. Пора бы уже прийти к общему знаменателю. Или начальство пресекло бы раздрай сверху.
– Вот станешь большим начальником, – игриво ответила Мурцева, – И будешь пресекать.
– Я слышал, на тебя уже рапорт ходит, – шутливо бросил капитан, – Небось ночами дырки под третью звёздочку ковыряешь?
– А там и до начальника рукой подать, – поддержал Байкалов.
Трое дружно расхохотались. Лейтенант замолк и в разговор больше не вступал. Но проскочив пару перекрёстков, нарочито грубо ударил по тормозам.
– Приехали. Вытряхайтесь.
Дорожки сквера прятались от тротуара за башенками остроконечных туй, раскидистыми охапками горных сосен, лиловыми фонтанами барбарисов. Отчего водители снующего потока и редкие пешеходы не могли видеть лежащую в глубине фигурку, распластанную у кованной скамьи.
Был ли этот оазис ландшафтного дизайна и вправду безлюден, или забредшие полуденные гуляки предпочитали видеть в лежавшем перебравшего алкоголика и ретировались восвояси, но, когда пенсионерка Изольда Алексеевна с писклявой болонкой на поводке позвонила в дежурную часть, после смерти прошло уже полчаса.
Подкрепление вывалилось из комфортного салона в первый день питерского лета.
– Уф-ф, – скривила нос Мурцева, – Откуда жара в начале июня? Настоящее лето.
– Радуйся, Тамара, – сказал Байкалов, взявшись за ручки громоздкой сумки мобильной лаборатории, – Лови тепло. Запасай впрок. Завтра может снег пойти.
– Ну ты, Жень, скажешь. Какой снег в июне. Тут впору купальники одевать.
– Да это я так, образно, – улыбнулся Байкалов, пытаясь бочком вытащить упёршийся багаж, – В подражание коренным петербуржцам. Вас же хлебом не корми – только дай погоду похаять. – Он выставил сумку на асфальт и протёр лоб ладонью. – В Москве, кстати, погода не лучше. Но я, за свои неполные сорок лет, не вспомню особых стенаний по этому поводу. А тут, всего за пару месяцев…
Хабибуллин выскочил из машины, едва не сбив сумку, и отпрыгнул в сторону. Затем пригнулся, всматриваясь в глубь сквера, где суетились трое сотрудников, включая начальника группы. На соседней лавочке кемарили две синеватые рожи – бригада труповозки.
Ирочка Тюрина, растерянно улыбаясь, отступила на задний план, когда в бой вступила тяжёлая артиллерия экспертов-криминалистов – кандидат медицинских наук капитан Мурцева и кандидат биологических, старший лейтенант Байкалов.
Волею случая, в неприметном сквере собрались три опера и четыре эксперта – явный перебор. Для полноты состава недоставало двоих: майора Полежаева – заместителя начальника группы, и лейтенанта Козака, отобранного из последнего выпуска института МВД на роль «молодого поколения».
Хабибуллин снял ветровку, бросил в машину, закатал рукава рубахи и бегло оглядев сквер, двинулся к перекрёстку. Вдоль переулка, по касательной к скверу стояло пять машин. Все без водителей. Ренат отснял номера, осмотрелся, и двинул к месту происшествия. Камер в сквере не было, поэтому вся надежда – на видеорегистраторы. Тут чуткое ухо опера выхватило короткий звук. Завёлся автомобиль. Немаленький. И точно, от края дороги медленно втискивался в поток синий внедорожник субару. Капитан рванул назад, крича и размахивая руками, но не успел пробежать и двух шагов, как субарик плавно ушёл по течению.
Ренат обернулся, собрав удивлённые взгляды. В его сторону выскочил капитан Варёный – широкоплечий детина под два метра ростом, и широченными шагами направился к своей тойоте. – Ренат, поехали!
Хабибуллин побежал за ним.
* * *
Уже затих фотоаппарат на гибкой треноге, напоминавший уэллсовского марсианина. Отшаманили криминалисты. Пластик застёжки сомкнулся над синюшным лицом.
Мурцева устало процокала каблучками в сторонку. Закурила. Прикрыла глаза, и зардевшийся кончик значительно подрос. Облегчённо выпустила сизую струю. Тамара не считала себя курильщиком. Регулярно бросала. Но стоило занервничать – тут же хваталась за соску.
Она повидала столько трупов – от одних рассказов может вывернуть наизнанку. Но сейчас нервничала не на шутку. А казалось бы – обычный мертвец без видимых следов насилия, чья смерть вполне может оказаться естественной.
Может – если состоял на медицинском учёте и умер от приступа. Не исключено и отравление – если обнаружат следы токсинов.
Но если не будет ни того, ни другого, то покойник окажется двенадцатым в чёрном списке. И первым, что группа осматривала на месте происшествия.
Больше месяца назад, вновь созданной оперативно-следственной группе был передан ворох висяков – нераскрытых смертей по Петербургу за последний год. Где, среди разношёрстных и изуверских убийств проскакивали неприметные дела с трупами, найденными без следов насильственной смерти.
По логике, эти неброские дела должны были попасть в хвост очереди, и, скорее всего, стать кандидатами на закрытие.
Но, четыре недели назад, просматривая сводную таблицу эксперта Тюриной, на втором «кандидате» Ерохин напрягся, не понимая причины внутреннего звонка. А третий ввёл его в лёгкий транс.
Погибший, его одногодка, Калинников Юрий Сергеевич, подполковник пограничной службы, внезапно скончался, примяв кустарник на одной из боковых аллеек Марсова поля. Дефибрилляция левого желудочка – гласило сухое заключение медэкспертизы.
Людям присуще выделять себе подобных. По полу, возрасту, национальности, по роду деятельности, землячеству, и множеству других признаков.
Всего семь месяцев назад Ерохин получил майорские погоны, но по возрасту мог быть уже подполковником. Мог… бы. Не сглупи он в лейтенантской юности. Не прояви принципиальность – глупую и никому не нужную. Очнувшись от воспоминаний, Ерохин исправил файл, сдвинув эти дела в первую строку.
Так, лёгкое движение мышкой раскололо его группу на два лагеря.
Ерохин твёрдо стоял на своём. Не верил он, что вдруг, сам мог бы свалиться с сердечным приступом. Не мог. Раз пятнадцать подтянуться – легко. Подъёмчик с переворотом, стометровка, рукопашный бой – это всегда пожалуйста. Но сердце – не знал он, как оно может болеть. Оттого и почуял подвох в этих «естественных» смертях.
Одиннадцать человек – восемь мужчин и три женщины относительно молодого возраста были найдены мёртвыми в разных районах Петербурга, в достаточно людных местах – парках, скверах, дворовых площадках, междомовых территориях.
Именно в них майор Ерохин и узрел очертания серии убийств. Хотя очертания довольно призрачные. Объединяло их полное отсутствие свидетелей, и то, что ни один не попал в поле зрения камер видеонаблюдения, коими казалось был утыкан мегаполис. Это могло оказаться совпадением. А если нет? Игнорировать слишком опасно. Так считал майор Ерохин.
Майор Полежаев, его напарник и заместитель, считал иначе, и яростно отстаивал свою точку зрения. Он проповедовал вероятностный подход в расстановке приоритетов. Вероятность того, что смерти окажутся убийствами, была невысокой. Но если и так, то вероятность раскрытия, по оценке Полежаева, близка к нулю. Здесь можно погрязнуть, не добившись результата. А тогда возможен любой исход – вплоть до расформирования группы. Поэтому Полежаев предлагал начать с расследования бесспорных убийств, а эти дела задвинуть до лучших времён.
После бурных обсуждений и одобрения руководства, одиннадцать дел объединили в одно, определив его приоритетным. Приоритетное дело вскоре стало единственным, в силу большого числа фигурантов и неподъёмности материала.
Только вот дело это, мало того, что стало яблоком раздора, ещё и упрямо не продвигалось в расследовании, словно кто наколдовал.
Полежаев не сдавался. Он беспрестанно проталкивал, выстраивал и обосновывал версию, логически включающую два пункта, как в известном анекдоте. Пункт первый: смерти являются естественными, пока не доказано обратное. Пункт второй: доказать обратное невозможно, потому что… читай пункт первый.
4. Арабская Республика Египет, провинция Эль-Минья. Двумя месяцами ранее
Волнами застывшего моря проступали змеистые барханы в предрассветной мгле.
Незримая кромка между зелёной долиной Нила и спящей пустыней, как грань между жизнью и смертью. Время погрязло в зыбучих песках. Таким виделся мир с окраины древнего коптского селения Амарна, и три, и пять тысяч лет назад. Таков он и сегодня.
Фахми знал, что краски мира больше не вернутся к нему. Холодный клинок этой ночи рассёк его долгую жизнь надвое.
Если верить семейным преданиям, последний раз подобное случилось с его прадедом, почти сто лет назад, в далёком 1937 году. Фахми относился с уважением к легендам рода, в отличие от младшего брата, Кутуба, единственного в семье, получившего образование и преподававшего историю в каирском университете. Меж тем Фахми был абсолютно убеждён, что если такое случится на их веку, то с кем-нибудь из двух старших братьев. Ну уж никак не с ним, неудачливым крестьянином-феллахом.
Возвращаясь домой, Фахми издали свистнул Коба, чтобы не разбудить чуткую Мирфат. Тот радостно забил хвостом по калитке, и выскочив, заплясал вокруг, норовя закинуть мохнатые лапы на грудь и лизнуть в подбородок.
Серая крыша подёрнулась розовыми красками утра. Фахми остановился у двери, закурил, и поморщившись, выбросил сигарету на второй затяжке. Тут до него дошло (неслыханное дело) – ему не хотелось курить. Он выудил из кармана штанов подмятую ополовиненную пачку, несколько секунд удивлённо смотрел на неё, затем мотнул головой и сунул обратно.
Открыл дверь, на цыпочках пробрался в кухню, и мягко опустился на табурет, на славу сработанный его прадедом, Зиваром, незадолго до его исчезновения. Прадед, которого Фахми знал лишь по рассказам и фотографиям, воспарил в его мысленных взорах.
– Фахми. – Он вздрогнул. Седая и простоволосая, в линялой ночной рубахе, напротив сидела Мирфат, с которой они уже более сорока лет делили эту жизнь на двоих. Её глаза были исполнены тревоги, – Фахми? С тобой всё в порядке?
Он поморгал, будто проснулся, и медленно расплылся в улыбке.
Моя милая Мирфат. Как ты состарилась. Ещё вчера я не видел твоих морщин. Возможно, я вообще не замечал тебя.
– Это произошло? – твёрдо спросила она.
Улыбка слетела с лица Фахми. Он смотрел в глубокие, круглые, как почерневшие от древности монеты, глаза жены, не находя слов.
– С чего ты взяла? – выдавил он из себя, когда пауза затянулась.
– Ты умер этой ночью. – Мирфат не отрывала цепкого взгляда.
Фахми заметно вздрогнул. – Тьфу на тебя, старая. Что ты несёшь? Как же я умер, если сижу перед тобой?
– Ты знаешь, как, – не отступала она, – Ты перестал дышать. Затем утихло сердце. Только глаза под закрытыми веками неистово метались всё это время.
– Сколько это продолжалось? – осипшим голосом выдохнул Фахми. Минуту назад он был уверен, что пережитое ночью – только его тайна, и вполне может оказаться обычным сном. А у него есть время поразмыслить, прежде чем говорить с кем-то.
– Восемь с половиной минут.
Если всё было так, и она не подняла крик, не стала звонить родным и звать врачей… значит… значит, она понимала происходящее? Фахми прошибла холодная испарина.
– Откуда ты знала, как это бывает?
– Мне рассказывала твоя бабушка.
Фахми удержался только потому, что сидел на стуле, иначе ноги его непременно бы подкосились. Головокружительная слабость тянула его к земле.
Мирфат. Родная. Ты молчала все эти годы? Он вспомнил, как незаметно она выходила из комнаты, когда вокруг родовой легенды разгорались жаркие мужские споры. Большинство мужчин в роду давно не верили семейным преданиям. И даже канувшего Зивара, то относили к несчастному случаю, а то и вовсе, как двоюродный дядька Фуад, обвиняли в слабости. Мол не выдержал тягот, сбежал от нищеты, смирился с невозможностью прокормить столько голодных ртов, да и свёл счёты с жизнью где-нибудь подальше от дома.
Однажды едва не дошло до драки. После изрядного количества пива. Хотя пиво не приветствовалось у мусульман.
Да, род Тайюм были мусульманами. Вернее, стали мусульманами. Вскоре после того, как исчез Зивар. Собрали семейный совет и решили, что мусульманам в Египте легче выжить. И выжили. Не пресёкся древний род. Благодаря исламу или нет – трудно судить. Но среди своих, коптов, приверженцев древней христианской (ещё до римской) церкви, они стали чужаками.
И среди арабов не стали своими. Фахми помнил детство, когда крепыш Махмуд из соседнего Эль-Кандил, на год старше и на голову выше, надменно подбоченясь, преградил дорогу.
– Ну что, жрец? Когда богам звероголовым молиться начнёшь? – И гулко заржал. Ребятня, даже копты, потихоньку отступились от Фахми. Махмуд придвинулся ближе и навис над ним, – Брехня всё это. Навыдумывали сказок Тайюмы, чтобы нищету свою оправдать. Работать вы не умеете, это все знают. Оттого и в голодранцах ходите.
Фахми вскипел и собрался врезать по наглой роже, а там будь, что будет. Нет сильней обиды, чем оскорбление твоего рода. Но Махмуд опередил – отпустил увесистый щелбан по макушке. В глазах потемнело. А когда Фахми обхватил голову руками, тот сорвался на бег, выкрикивая, – Тайюмы – голодранцы! – Под дружный хохот толпы.
И никто не заступился, даже просто не остался рядом. Изгои – для того и изгои, чтоб другие чувствовали своё превосходство. Да и было ли когда-нибудь у них по-другому?
На протяжении столетий, его предки, дабы сохранить крупицы того, что они свято передавали от отца к сыну, были вынуждены принимать атрибутику новых религий. С приходом христианства они причащались и справляли рождество. Нынче, заслышав пение муэдзина, расстилали коврик и склоняли головы на восток. Но при этом, умудрялись оставаться самими собой – носителями древнейшей веры – первой религии, утвердившей единого бога.
Давно утрачены её суть и обряды, но священным для рода Тайюм оставался широкий старинный крест с овалом вместо верхней перекладинки. Будто букву «о» поставили сверху на букву «Т». Анх – древнеегипетский символ жизни. Этот почерневший от времени бронзовый знак с выбитым у основания разлинованным треугольником с кружком в вершине, передавался на смертном одре новому старшине рода.