Мама себя очень винила, да и до сих пор винит в произошедшем. Отчим жил с ней семь лет и, казалось, любил и ее, и ее дочь. Однако ж дочь он любил не совсем в том смысле, который вкладывала в это слово моя наивная мама. Но я ее не осуждала. Собственно, я и не помнила, за что конкретно ее осуждать. После того, как все выплыло наружу, отчима и след простыл, а я даже не могла толком определиться – хочется ли мне, чтобы его поймали. Мама многое мне говорила о моей жизни и обо мне, показывала фотографии и старые школьные тетради. И единственное, что она никак не могла понять – почему я не рассказала об издевательствах раньше, почему столько времени молча терпела. Но с амнезией пропал ответ и на этот вопрос. Общаться с ней было легко, и я очень быстро привыкала к своей новой жизни. Благодаря ей и Игорю Петровичу, конечно. Небесплатному, но полезному человеку, который, пусть не сразу, но сумел достучаться до меня и заслужил безоговорочное доверие.
Никого, ни одного человека, я вспомнить не могла, поэтому заново знакомилась со своими близкими и не очень друзьями, одноклассниками, учителями и соседями по лестничной клетке. В общем-то, сложно было только в самом начале, а потом просто начала жить по новым правилам. Это не так уж и трудно, если старых не помнишь.
Вот только один эпизод не вписывался в общую картину. Случилось это весной, примерно полгода назад, несколько недель спустя после моей выписки из больницы. Я тогда уже одна ходила в школу, не опасаясь встретить кого-то из старых знакомых, кто не был в курсе моего… недуга. И тут увидела его – он просто стоял метрах в пятидесяти и смотрел в мою сторону. Направление моего пути вело прямо к нему, и, приближаясь, я не могла не заметить, что он не сводит с меня глаз. Первым делом я, естественно, решила, что он один из тех, кого я знала раньше. Но появилось еще что-то, мелькнувшее где-то на краю сознания, заставившее, забыв смущение, подойти и остановиться перед ним.
Парень лет двадцати пяти, одетый легче, чем того требовала еще неустановившаяся весенняя погода. Совсем светлые волосы и карие, почти черные глаза. Такой контраст делал его внешность очень выразительной и запоминающейся. Возможно, именно поэтому он неокончательно стерся из моей пострадавшей памяти? Но красивое лицо выразило удивление.
– Я могу вам чем-то помочь?
Вопрос меня озадачил. Мы незнакомы? Боже, как стыдно… Но что-то меня останавливало от смущенного побега из неловкой ситуации. Я издалека заметила его, сразу же уловила какую-то знакомую эмоцию. Неспроста же?
– Извините, – я все-таки покраснела, но заставила себя говорить. – Вы не знаете меня?
Удивленный изгиб брови превратился в насмешливый.
– А должен?
– Нет, но… – я застопорилась. Что сказать человеку, который и без того дал понять, что не знаком со мной?
Он попытался уйти. Я порывисто схватила его за локоть, заставляя остановиться и снова посмотреть на меня.
– Простите, пожалуйста, простите! Я, наверное, обозналась. Как вас зовут?
Парень улыбнулся. Может, он просто мне понравился? Чисто психологическая реакция почти пустого сознания на привлекательную внешность, а я спутала ее с другими эмоциями? Нет, тут что-то не то!
– Послушайте, девушка, вы познакомиться со мной хотите? Так бы и сказали. Но мне неинтересны… дети.
Я продолжала держать его локоть:
– Как вас зовут? – не знаю, что придавало мне смелости, но почему-то очень не хотелось вот так его отпускать.
Он легко пожал плечами, но ответил:
– Алекс.
Нет, это имя мне ни о чем не говорило.
– Алексей? Александр? Саша?
Он поморщился недовольно.
– Угу, Саша, – сказал так, как будто ему противно собственное имя.
Нет, никаких ассоциаций. Он вдруг чуть приблизил лицо ко мне, как будто хотел приморозить зрачками к месту.
– Забудь, что видела меня.
– Что? – я от удивления отпустила его рукав. – Почему?
Он отпрянул, приоткрыл рот, словно хотел что-то еще добавить, но потом быстро развернулся и ушел.
Вот такой необычный Саша мне попался однажды. Мама с прояснением этого вопроса помочь так и не смогла. С тех пор я его не встречала, но и не забыла, как он зачем-то попросил.
Алекс
Это дело действительно оказалось странным. Сразу после приезда я приставил к ней одного из наших в качестве «психолога», поговорил с матерью и близкими друзьями, заставив их потом об этом забыть, но ничего сверхъестественного не обнаруживалось. До того момента, когда она сама подошла ко мне на улице. Сам факт, что она так целеустремленно идет по направлению ко мне, насторожил. До сих пор она нигде не могла меня видеть, я ее и сам-то видел пару раз… на фотографиях! Я впервые подошел так близко, чтобы самому на нее посмотреть. И тут она идет прямиком в мои лапы… тьфу, клыки… тьфу, руки… тьфу, идет, короче. Настя оказалась очень красивым ребенком – большие зеленые глаза, светлые волосы – почти как у меня, когда я еще был человеком. Я даже слюну сглотнул. Если бы не обстоятельства, то я бы незамедлительно ее уговорил на постельку и перекус. Мой перекус, конечно. Потом бы стер память и отчалил, как будто так и было. И вот на «стер память» как раз и возникла загвоздка. Я, с моей безупречной способностью стирать память не только людям, но даже и вампирам, к такому проколу готов не был! Эта клуша не поддалась одному из сильнейших Стирателей в мире. Да чего уж там, в Тысяче Сокола точно сильнейший. При этом никаких сомнений, что она – человек. От нее смердило смертностью. Кто-то из могущественных вампиров поставил ей защиту от нашего воздействия? А разве это возможно? И даже если кто-то на такое способен, то зачем?
Анита была права. В этой истории все не так просто.
Глава 2
Алекс
– Так, ладненько, чудесная Анита. Теперь я понял, почему меня отправили сначала сюда, а не вскрывать память ее отчиму, – я был раздражен тем, что все вокруг знали больше, чем я.
– И тебе привет, мой золотой мальчик! И почему же?
– На этой девице не работает моя способность!
– Что?! – казалось, она шокирована не меньше моего. – Не работает?
– Нет. Но ведь ты это и раньше знала, ведь так? Меня сюда отправила именно ты, а значит, у тебя была причина.
– Нет, Алекс, не знала. Об этом чуть раньше сообщил Игорь – он никак не мог внушить ей необходимые эмоции на сеансах психотерапии, но твоя способность гораздо сильнее. Никто и не предполагал… Тебя не предупредили… для чистоты эксперимента. Ты уже разговаривал об этом с Игорем?
Естественно. Первым же делом после злополучной встречи стартанул к нему. Он мне вкратце рассказал о том, как заметил, что не может влиять на ее настроение. Но отнес это на счет того, что эмоции человека базируются непосредственно на свойствах личности, в том числе и памяти. И поскольку именно с памятью у Насти проблемы, это могло бы объяснить, почему она так плохо восприимчива к внушению. Но все же сообщил об этом в Управление Тысячи. Хотя Игорь был уверен, что по мере накопления девушкой необходимой эмоциональной базы, вопрос сам собой решится. Он мог быть и ошибаться. Поэтому я чуть наклонился к нему, поймал зрачки и шепнул: «Забудь последние пять минут». Игорь моргнул и после этого удивленно вылупился на меня: «А ты как тут оказался?». Ну ладно, выяснилось, что проблема не во мне. Не знаю, как остальные, но один из Соколов сейчас явно почувствовал облегчение.
Я рассказал об этом Аните и добавил:
– Игорь начал работать с ней после моего приезда… То есть раньше вы не могли знать, что с девочкой что-то не так. Получается, у вас был еще какой-то резон, чтобы направить сюда меня.
– Алекс, об этом мы и правда не знали! Ты там по другой причине, – моя создательница задумалась. – И пока я не хочу тебе о ней говорить.
– Для чистоты эксперимента? – язвительно переспросил я.
– Именно, – Анита тихо рассмеялась, но тут же снова сосредоточилась. – Если честно, у меня нет никаких версий, почему вампирское внушение на ней не работает. Может, как сказал Игорь, это следствие амнезии? Тогда со временем все восстановится… С другой стороны, это бы объяснило, как она вышла из-под внушения своего насильника… Короче, тут пока неясно. Давай о другом – как она тебе?
Меня этот вопрос озадачил.
– В каком смысле?
– Во всех, – Аните зачем-то нужно было мое мнение о какой-то смертной.
– Я б ее сожрал – факт, – я невольно вспомнил, как аппетитно она выглядела. – Симпатичная, наглая. Когда выясним все, что нам нужно, обязательно попробую на вкус ее наглость. Больше за наше короткое знакомство я ничего узнать не успел.
– И все?
Странно это как-то. Зачем ей такие подробности? Общую информацию о Насте они и без меня знали. Было и еще кое-что – какое-то мимолетное чувство, что я раньше ее где-то видел. Но я успел повстречать тысячи людей, вполне возможно, что натыкался на кого-то очень похожего. Так, эта информация бесполезная… Ну, тогда больше ничего. Поэтому вместо ответа я спросил:
– Мастер, Управление хочет ее обратить? – задав вопрос, я и сам изумился догадке. – Черт! У нее какая-то редкая способность? Блокировать внушение, например?
Анита призадумалась:
– Я о такой способности не слышала ни разу. Да и подождать надо, проверить.
– Тогда что?! Говори уже! – меня злило неведение.
– Любовь моя, – голос стал мягче. – Не впадай там в ярость по пустякам. Во-первых, мы и сами толком ничего не понимаем – для того туда тебя и направили, чтоб выяснить. Во-вторых, я пока не могу сказать тебе о своих предположениях. Потому что доказательств нет. Потом ты сам поймешь, почему я это скрыла. Пока просто поверь. Присмотрись к ней, возможно, именно ты увидишь то, что все объяснит. Или не увидишь – и все мои догадки окажутся пустым звуком. А после мы вместе с тобой над этим посмеемся.
– Нет, – я уже продумал свой следующий шаг. – Пусть Игорь проводит тут свою терапию, а мне надо поговорить с ее «папашей».
– Тогда ждем тебя в Нью-Йорке, – это прозвучало с искренней радостью. Да, мы ведь с ней уже несколько лет не виделись, а Мастер и Дитя не могут не скучать друг по другу. К тому же, вырваться из этого тухлого городишки этой тухлой страны хоть ненадолго я был бы рад. Омерзительный климат! Бр-р-р.
Наверное, я единственный в мире теплолюбивый вампир. Нет, я так же, как и мои собратья, слабею и теряю силы на открытом солнце, но мне нужно, чтобы оно просто было – пусть и за непроницаемыми шторами. И ночи предпочитаю теплые… испанские. Эх. Возможно, наш милейший насильник прольет свет на все страшные тайны, и меня отпустят на свободу. К художникам и скрипачам.
Перед отъездом я решил еще раз посмотреть на объект своих исследований, но на этот раз так, чтобы она не могла меня заметить. Настя шла по улице с подругой из класса, которая увлеченно о чем-то рассказывала. А она так искренне смеялась… Так смеются только маленькие дети, счастливые в своем неведении. Могла бы она сейчас быть такой же беззаботной, если бы не забыла о том, что с ней случилось? Да, ей обо всем рассказали, но она не помнит всех подробностей, не помнит, какие эмоции переживала, как ей день за днем ломали психику, заставляли идти наперекор своей личности, уничтожали в ней человека. Именно сейчас, считая себя психически неполноценной, она на самом деле полностью здорова. Некто вылечил ее, дав шанс на нормальную жизнь. Я – вампир, а значит, не отличаюсь особой сентиментальностью. Но слыша ее смех, вдруг подумал, что не стану разблокировать ее память, если в этом не будет крайней нужды. А точнее, если Мастер не отдаст мне прямой приказ, который Дитя не может не исполнить. Пусть одна смертная девочка проживет одну нормальную короткую жизнь. Проблема всех изломанных людей не в том, что они пережили что-то страшное, а в том, что не могут этого забыть. Выходит, только моя способность может дать смертному второй шанс – что бы я с ним не сделал, могу удалить это из его воспоминаний, причем только один эпизод или короткий отрывок памяти, поэтому его характер и психика не пострадают. Ну, значит, если вдруг соберусь стать извращенцем, то у меня есть полное моральное оправдание. Жаль, что пока такой потребности не испытываю… Но дайте мне еще лет сто.
Я не мог всерьез осуждать ее «папашу», потому что наши творят со смертными вещи и похуже. Но отчего-то испытывал благодарность к тому, кто это прекратил. Но зачем он стер ей всю память? Новичок? Несанкционированный? Если ему была так дорога эта девчушка, что он решил вмешаться, то где он сейчас?
И снова возникло ощущение, что ее улыбка мне смутно знакома. Что-то давно забытое, а значит, не слишком важное. Как будто какой-то отголосок из раннего детства – только чувство, но никаких событий. А может, мне тоже стерли память? Я рассмеялся. Это было бы иронично! Но дело в том, что мой дар позволяет и разблокировать воспоминания, так что со мной такой номер бы не прошел. Мы с Анитой после Ритуала вдоль и поперек изучили, на что я способен.
* * *
Разблокировка – процесс гораздо более медленный и кропотливый, чем стирание.
Его зовут Пол, а в России он звался Павлом, и вот уже две недели мы с ним – самые близкие друзья. Я раньше не был знаком с ним, но увидев тут, в темном подвале впервые, сразу почувствовал неприязнь. Если мне удастся полностью привести его в норму, то товарища отпустят снова на вольные хлеба – к другим детям и их мамочкам. И так будет продолжаться до тех пор, пока он не попадется на глаза какому-нибудь охотнику. Скорее всего, этого никогда не случится. В последнем случае произошло нечто, вышедшее за рамки, и только поэтому ситуация стала достоянием общественности. Моя к нему антипатия была полностью иррациональна, она вытекала только из такой же иррациональной симпатии к его жертве. Может, именно поэтому я не спешил? И я мог бы быстро снять блок, но, вероятнее всего, Павлуша – мой закадычный враг – тут же окончательно бы спятил. Таким образом я бы избавился от незадачливого коллеги по цеху, но тем самым поставил бы под сомнение собственную компетенцию. Я еще не решил, чего хочу сам.
Удивительно было вот что – память его была стерта как-то беспорядочно. Почему у него остались отголоски воспоминаний о Насте, но ничего больше? Я бы сказал, что этот блок поставили… эмоционально, в каком-то порыве. Потому что логики проследить я не мог. Если бы этим занимался я, то в первую очередь, удалил бы то, что связано с девочкой, чтобы он больше не причинил ей вреда. Ну или полностью все, если желание отомстить было бы непреодолимым.
Прощупав некоторые эпизоды его жизни за последние десять лет, я не выявил ничего особенного. Оказалось, что наш милый педофил не был рецидивистом. Настя стала первой, на ком он сорвался. Я будто играл в игру, переворачивая некоторые карты, подсматривая, пропуская другие. И, конечно, Павел вспоминал те карты, которые я перевернул и рассказывал мне, что там под рубашкой.
Он хотел ее сразу. Еще когда она была совсем невинным ребенком. Но держался. А потом она вдруг так быстро стала взрослеть – на глазах становилась красивее, независимее, язвительнее и все больше отдалялась от него. Стоит сказать, что она относилась к нему как к отцу, любила и уважала, причем эти эмоции он ей не внушал. Я слушал и слушал, и если бы речь шла не о ней, я бы мог ему даже посочувствовать. Он рассказал, как сорвался впервые и внушил ей никому об этом не рассказывать. Она кричала и плакала – он заставил ее успокоиться. И не мог остановиться, хотя и жалел ребенка, который ему так доверял. Дальше становилось все хуже – всегда становится только хуже. Чувствуя безнаказанность, он придумывал все новые и новые извращения. Иногда ее рвало или она теряла сознание, и тогда он говорил себе, что это прекратится. Но не прекращалось. И самое худшее – она менялась. Не имея возможности никому рассказать, она замыкалась в себе, а однажды даже попыталась перерезать себе вены тонким лезвием, запершись в ванной. Не будь он вампиром, чувствующим запах крови за много метров, то не успел бы. Поняв, что ее нужно лучше контролировать, он теперь почти никогда не оставлял ее одну. А значит, и срывался чаще. Но зато теперь он мог следить и за тем, чтобы и окружающие не слишком сильно замечали ее изменения – он заставлял ее быть приветливой с матерью, снова взяться за учебу, звонить друзьям.