Добромир же через двор – один, второй и так до самого рва, а затем к лесу, где Булат, как никогда смирный, замер у березы.
– Ну что, друг, не отдохнул? – спросил Добромир, потрепав коня по толстой шее.
Тот фыркнул в ответ паром и головой мотнул, словно не терпелось ему вскачь. Огни заполняли подворья. Шныряли воины бритоголовые с дымными факелами, а метель поднималась, выла, за ворота снег закидывая.
Обернулся Добромир, не хотел он дом покидать на этот раз. Не спокойно у него на сердце было, но в седло вскочил и даже тронуть бока Булата не успел. Тот сам понес его вперед, прямо через лес, будто знал, что дорога их лежит к ведьме Ягаре.
Глава третья, в которой Ягара уму-разуму учит
Метель, разгулявшись не на шутку, заметала все тропинки. В такую погоду никто не помчится искать беглеца, Добромир это понимал, но считал ее бедой, а не благом.
Булат шагал вперед, проваливаясь в снег. Он давно перешел на шаг и упрямо фыркал, время от времени дергая головой. Так он не давал своему хозяину рухнуть в снег.
Рубаха на Добромире промокла от крови, снег за шиворот попал, и тулуп холодный, промерзший уже никак не помогал, только еще больше морозил, унимая боль, но силы царского сына покидали. Веки закрывались, голова то и дело падала, а верный Булат шагал вперед, толкая головой рухнувшего на него хозяина.
Поначалу Добромир одобрительно хлопал его по бокам, потом бормотал что-то и, наконец, совсем затих. Булат дернулся, заржал призывно, но будто понял, что дело это безнадежное, постарался ускориться, все так же вслепую через валежник шагая, сучья ломая копытами.
Изба перед ним выросла, как живая. Конь сделал шаг и встал на дыбы, видя огонь в окошке. Добромир мешком рухнул с коня в снег, того Булату и надо было. Он рванул к избе, стоявшей на трех столбах с пол-аршина[1] в высоту, стал бегать вокруг нее, снежные клубы поднимая.
– Что за бестья опять приблудилась?! – зло спросил мужской голос из избы, а там и дверь открылась.
Выглянул из избы богатырь широкоплечий, русоволосый, с бородою короткою, явно ругаться хотел, но Булата увидел – сразу в лице переменился.
– Говорила я тебе, гости будут, – нараспев сказала женщина из избы. – Иди, неси его сюда, Иванушка, будем его травами отпаивать.
– Что ты сразу не сказала, что друга ждать надо, а не погань какую?
– Та погань – мои друзья, – хохотнула женщина и хлопнула в ладоши.
Столбы избы сразу, словно ноги цапли, подкосились, опуская крыльцо ниже, только не стал Иван ждать, когда изба опустится, сам в сугроб спрыгнул и к другу своему верному на помощь поспешил.
Когда-то, года два назад, Иван именно с Добромиром через рощу шагал, следы раненого вепря выискивая.
– Ведьма, говорят, в появлении тварей этих виновата. Ведьма, – сказал Иван Добромиру зло.
– Ведьма? – вдруг спросил у них женский голос, и оба обернулись.
Добромир мгновенно меч свой поднял, а Иван и не понял почему. Перед ним стояла самая красивая женщина, какую он только видел – с волосами черными, цвета вороньего крыла, и в волосах этих солнечные блики бродили. Ее красный сарафан на расшитой узорами рубахе прятал самое прекрасное тело, какое Иван вообразить не посмел бы. Шагнув вперед, закрыл он женщину от царевича и спросил, голоса своего не узнавая:
– Кто ты, прекрасна девица?
Она ресницами иссиня-черными взмахнула, посмотрела на него глазами темными с поволокою, да представилась:
– Ягара я – та самая, о которой бабка твоя сказки страшные сказывала.
Иван не поверил, но то, и правда, была именно Ягара – ведьма лесная. Вороною она обратилась и скрылась в лесу, прокаркав странное пророчество. Мол, найди меня, Иван, в лесу темном, коли любишь.
Не хотел Добромир друга отпускать. Он-то не девушку видел, а чудище болотное: с острым носом, клыками огромными, когтями острыми, вся в тине зеленой. Сам пошел с Иваном и странное дело: треногая изба нашлась почти мгновенно, а на крыльце ее, девица черноволосая сидела.
Смеялась потом Ягара, говорила – ходит добрый молодец, а ее никак не найдет, вот и решила она зельем колдовским воспользоваться. Выпила его и пошла им навстречу, а зелье то хитрое было: кто полюбить ее может – истинное лицо увидает, а кто не может – старуху.
– А я за какие грехи такую страхолюдину повидал? – спрашивал Добромир много позже.
– Почем мне знать? – смеялась Ягара. – Видимо, какая-то другая ведьма тебя заприметила раньше меня, да за собой определила.
Шутки у Ягары всегда были такими, что Добромир их не любил. Не ясно было: где то шутка, а где пророчество древней ведьмы; а Ивану, не то дурню, не то мудрецу, все ее слова – простая жены болтовня.
– Кинь дурное, корми нас лучше! – говорил обычно Иван, а в этот раз, принеся друга в дом, положил его на лавку и, хмурясь, так спросил:
– Сможешь помочь ему?
– Конечно, смогу. Царь ваш изувер, конечно, но я ведь ведьма, да и его срок еще придет не скоро.
Взмахнув рукой, она призвала с чердака таз, а тот на лету воды где-то набрал, еще и нагрел. От второго движения ее тонкой изящной руки к ней чередою скляночки с травами прилетели, сами в ряд выстроились, сами открывались, высыпая нужную щепотку, а большая ложка, словно главная, сама варево в тазу замешала.
Иван даже не дивился, только за тонкими руками Ягары с волненьем наблюдал. Пальцы ее длинные, словно перья на крыльях заморской птицы, взмывали – и воздух в избе менялся, а у Ивана кружилась голова, но глаз отвести он никак не мог. В себя пришел, когда она дала ему теплую чашку.
– Выпей, мой хороший, я уже закончила, – сказала она мягко и поцеловала его коротко.
Иван улыбнулся. Ему говорили, что ведьма его околдовала, как питомца приручила, и развлекается, но он всегда знал, что это не так, особенно в тот миг, когда нагая рядом с ним оставалась. В ней ведьма словно исчезала, оставалась только дева юная, дева красная, любви и ласки ищущая, его жена, темная как ночь Ягара.
Улыбаясь, он все же сделал глоток и окончательно очнулся. Он уже привык, что они связаны так сильно, что когда она магии отдавалась, то и его словно уносило куда-то, захватывало и дурманило, зато после жизнь становилась понятней, яснее и проще. Вот дом, вот жена, вот мир, в котором ты на своем месте, а если сила его миру понадобится, если придется за меч взяться, он об этом узнает, сам почует, и судьба весть принесет, а пока дело его – просто жену свою от тоски бессмертной лечить ласкою, может, оттает и сына ему родит, колдуна, конечно, но кого это волнует?
Сделав еще глоток, он смог различить слова Ягары, сказанные не ему.
– Не смей вставать, – велела она Добромиру. – Слушать не станешь – выкину обратно на мороз, царский отпрыск.
Она явно злилась, иначе бы по имени называла.
– Чего ты, Ягара? – не понял Иван.
– А ничего, – отмахнулась ведьма. – Царь ему плох, а кто ж в этом виноват? Люди или он сам? Старший царевич Добромир? Он и виноват, а теперь реку впавшую в море догоняет. Вот найдешь ты птицу огненную и что? Отнесешь ее брату, чтобы он еще сильнее и страшнее стал?
Добромир не ответил.
Он лежал на широкой лавке лицом вниз и только кулаки сжимал. На спине его целебная мазь толстым зеленым слоем лежала и шипела, пузырилась, странно похрустывала, словно живое болото.
Иван вздохнул.
– Ягара, не мучь ты человека…
– А ты не лезь. Что его жалеть? Не стану нипочем. Пока не скажет мне, что с птицей делать будет – ничего ему не скажу!
– Не знаю я, – честно сказал Добромир. – Мне б сначала понять, что она такое. Может, она зло какое, и в царство ее нести нельзя.
– Птица – еще та страшная сила, но птиц я за всю жизнь ни разу не видела, – внезапно призналась Ягара и, словно обычная хозяйка, стала накрывать на стол. – Точно знаю: есть они. Не я, Кащеятус птицу встречал. Лет двести назад, встретил он в лесу деву рыжую.
Она достала большое серебряное блюдо и дунула на него. Морозные разводы от центра пробежали по краю, превращая блюдце в зеркало, в которой чьи-то воспоминания явились. Там рыжая девица в белом одеянии шагала по снегу босиком и улыбалась, а кто-то незримый, полупрозрачный шагал за нею, таясь.
– А я знаю, что ты здесь! – вдруг сказала рыжая и обернулась. – Ты точно здесь, так выходи, дай хоть посмотреть на тебя!
Она развела в стороны руки и пламя по коже ее побежало.
– Струсил старый, мудрый Кащеятус. Любовь всем голову дурманит, – пожимая плечами, сказала Ягара. – Не вышел он к ней, ко мне прибежал, ведьмин секрет молодости хотел. Только что ему мои секреты. Я до самой вечности такой буду и сгину юной, а он иное: он не от древних духов, а от людей. Не колдун, не человек, король темной стороны.
Иван поежился. Из всех друзей Ягары Кащеятуса он особенно не любил, трудно с ним рядом было, а Добромир его не знал, но наблюдал за картиной в блюдце, чуть на бок повернувшись. Там как раз появилось отражение в зеркале, жуткое и по-заморски благородное. Мужчина не старый, не молодой, странный, бледный с резкими скулами, с глазами красными и волосами черными, где на висках терялась седина, сухими костлявыми руками взял кубок и выпил все, закрыл глаза, а открыв – себя не узнал. Там был добрый молодец со смуглой кожей и широкими плечами, едва в рубаху из черного шелка поместившийся.
Таким он к ней и вышел, лица ее коснулся и пламя с ее кожи переметнулось на его руку. Крылья огненные распахнулись. Таял снег ручьями, от них разбегаясь, а зеркало чернело и угасало.
– Магия эта временная. Настоящего она через пару дней и увидела, да обмана не простила. Птицей обернулась да улетела. Больше ее никто не видел.
– А не о ней ли у нас говорят? – спросил Добромир.
– Не знаю. Много раз хотела я увидеть ту рыжую, что пожар устроила, да никак не могу. Она ведьма еще та была – если от всех спрятаться решила, то спрячется и никто не найдет, ни я, ни Кащеятус. Упрямая, маленькая, огненная девица. Ладно, полно тосковать. Сейчас будем ужинать, а там переночуешь у нас, а завтра поутру к Кащеятусу и поедешь. Если кто тебе поможет, так только он, но помни: не решишь для себя чего хочешь – сгинешь. Судьба тебе большой дар приготовила, но испытывать она будет всерьез, прежде чем его вручить. С такими испытаниями и голову потерять недолго, а теперь вставай, я закончила.
Зеленой жижи на спине, и правда, не было. Она вся исчезла, остались только тонкие шрамы, изрезавшие сетью широкую спину, и ворох сомнений да вопросов без ответа.
Глава четвертая, в которой судьба пути рисует
Ягара, как добрая хозяйка, напоила его, накормила, больше не нравоучала, а просто спать уложила.
– Тебе силы на путь долгий нужны, отдыхай, – настояла она.
«Лучше бы настойки сонной налила», – думал Добромир, глядя в темный деревянный потолок.
В доме этом комнаты сами появлялись, там где их прежде и не бывало. Как такое возможно, Добромир не знал и знать боялся. Просто была стена, а в ней дверь появилась, а за дверью – спальня почти такая же, как его прежняя, та что еще при дворце была, только чуть меньше. Ложе в ней с пологом, широкое, такое что руки можно раскинуть от края до края и думать о словах Ягары.
Виновен ли он во власти Гадоновой? Виновен. В зеркало волшебное смотреть не надо – как на духу виновен. Струсил, побоялся на брата оружие поднять, смуты в царстве не хотел. Бояре молчали, а что б они сказали, заяви он о своих правах? Что говорили бы они, потребуй он от них слова?
«Верно, что они могли сказать, если я сам из царского дома ушел, как служка безродный», – понимал он теперь, и оттого сон к нему не шел, обходя стороною.
Где-то за стеной возмущенно и громко заржал Булат, точно волшебный конь, все о своем хозяине знающий.
Куда теперь идти, как птицу найти и что делать с ней после, Добромир не знал. Маялся почти до утра, а когда небо чуть посерело за маленьким окном, все же задремал неспокойно.
И снился ему лес темный, а в нем тропа черная сквозь снег ложилась прямо к маленькому огоньку. Шел он по этой тропе, и ветер выл, снег в тулуп заметал, в сапоги набивал, да руки морозил. Рукавицы боевые от каждого шага все больше худились, истончались, а дыры в них появлялись, словно плавилась материя на его руках. Меч отчего-то раскалялся, а он все шел, пока не заметил очертания избы. Огонь в окошке мерцал, плясал, умирал на маленькой пичужке.
Страшно стало Добромиру. Бросился он к избе, распахнул дверь дубовую, заглянул внутрь, о мече забыв.
В пустой избе на полу перо лежало, пламенем объятое. Длинное, извитое, с желто-алым узором на расширенном конце, словно глаз диковинный из заморских камней драгоценных.
«Улетела птица», – подумал Добромир, присел, взял перо огненное в руку, и побежало пламя по руке, кожу согревая.
Вспыхнул рукав тулупа, и тогда Добромир испугался, выронил перо и пламя его обожгло. Опалило так яро, что подскочил он, проснувшись, потом холодным покрываясь.
Руку болью так и жгло, но, сколько бы он ни смотрел на ладонь свою богатырскую, ни ран, ни ожогов на ней не видел.
«Чудные сны в ведьминой избе снятся, не иначе», – решил он и никому о сне дивном говорить не стал.
Вышел из комнаты своей новой, а дверь за ним исчезла, зато Ягара его уже ждала. Сидела у окна с прялкой и нить длинную черную тянула, такую что все вокруг нее чернело. Ведьма ее в клубок мотала и улыбалась.
– Не выспался? – спросила Ягара, взглянув на него своими глазами красивыми, только от взгляда нежного у Добромира холодок меж лопаток пробежал.
– Думал много, – сказал он, к столу подступая, а перед ним вдруг скатерть вздрогнула, и прямо из нее и выскочил горшок с горбушкой хлеба сверху.
– Умойся да ложку сам возьми. Вон в том бочоночке за твоей спиной.
Обернулся Добромир, и правда – там, где дверь была, теперь мостились полки со склянками, травами да бочонками разными. Из одних кости да лапки сушеные торчали, из других – утварь кухонная.
«Она пугает меня, что ли?» – подумал Добромир, помня, что обычно таких ужасов в доме Ягары не видел.
– Можно и так сказать, – ответила на мысль его ведьма. – К пути страшному готовлю.
– Чем он страшен? – спросил Добромир и пошел к бочке с ушатом умываться, а потом ложку деревянную, расписанную паучьими нитями брать.
Как бы ни нервничал он, а аппетит у тела богатырский никуда не делся, даже сильнее стал, будто впрок хотело запастись.
– Ты много про Кащеятуса знаешь? Оно и видно, что не очень. Он царь нежити, нелюдей и прочей погани, как Ванечка говорит.
«Хорош Ванечка, – подумал Добромир, – детина здоровенная, оглоблю в узел вяжет».
– Мне он – Ванечка! – строго сказала Ягара, и вдруг нить в ее руках лопнула почти с визгом, а она клубок погладила, словно зверька какого, и к столу шагнула. – Вот тебе клубок волшебный, я ему путь до замка Кащеятуса рассказала, он тебя отведет, только по нитке иди. Где она упадет, там снег растает и тропа черная проляжет, но помни, какую бы погань ни увидел, не смей на нее нападать. Вот тебе перстень Кащеев, он сам мне его дал, с ним тебя никто не тронет, но если кровь черную прольешь – смерть тебя ждет на земле Кащеятуса. Понял меня?
Она перстень протянутый в кулак сжала, словно была готова истину сказанную, если придется, в голову вбивать.
– Понял я, – смиренно сказал Добромир. – Если страх лютый придет – не сражаться с ним, перстню твоему верить.
– Верно, – одобрила Ягара и положила костяной белый перстень на стол. Камень в нем черный блеснул и стал как прежде темным, непроницаемым, словно сама пустота, свет весь пожирающая.
Даже перстень брать страшно стало, но Добромир взял его, подержал в руках задумчиво, поняв, что аж аппетит от этой пакости пропал, а Ягара, беспощадная, его совсем огорчила:
– Надевай на руку правую. Это обязательно, а то в земли Кащеевы не войдешь.
– А клубок? – удивился Добромир. – Он же путь знает!
По нитям Ягары он уже хаживал, ведьме доверял – проверенная она была. Да и как не верить жене дружки лучшего? Только все равно не ясно было, как нить заговоренная не туда может привести.
– Он знает, но туда, куда ты пройти не сможешь – не поведет, а коли земли сокрыты будут – ходить тебе кругами век.