Лейла
Мара Палпатина
Алекс Вурхисс
© Мара Палпатина, 2020
© Алекс Вурхисс, 2020
ISBN 978-5-4498-8762-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПРОЛОГ
Ученые утверждают, что на западе горы очень старые. Если это так, то их старость это отнюдь не дряхлость; эти горы наполнены скрытыми силами, как будто не было сонма лет, пролетевшего над ними.
Горы на востоке молоды, и оттого агрессивны. То и дело там просыпаются вулканы, и люди стараются не селиться на пространствах Диких Джунглей между Великой Рекой и восточными горами. Хотя получеловеческие поселения там есть, и довольно большие. У них непривычные названия, издалека они кажутся фистулами плесени, над которыми день и ночь поднимается дым труб множества заводов; поселения полулюдей – это заводы, шахты и скважины. Там они добывают и производят все, что необходимо нашей цивилизации, не загрязняя нашу атмосферу. Люди лишь изредка бывают в этих неприветливых городах, и только по служебной необходимости, ведь полулюди-рабочие не умеют самостоятельно ремонтировать вещи, налаживать сложное производство на заводах-автоматах; они лишь обслуживают машины, которые дали им мы.
Горы на севере холодны. Они словно вросли в панцирь Ледника. Ледник медленно отступает к северу; еще полвека назад он покрывал Мертвое море почти до южного берега, а сейчас операторы наших разведывательных беспилотников, патрулирующих край Ледника, говорят, что на северном берегу Мертвого моря то тут, то там видны проплешины песка и гальки.
На юге гор нет, но там начинается огромное Болото. Болото просто гигантское, оно простирается на сотни миль к югу от обитаемых земель. Через болото есть лишь один доступный путь, Великая река. Где-то далеко она сливается с другой великой рекой. Или не сливается, достоверно это неизвестно, поскольку Болото – это болото, и его поверхность постоянно меняется. Во всяком случае, воды нашей Великой реки впадают в Океан.
Океан окружает мир со всех сторон, но он отделен от обитаемых мест горами, болотом и ледником. Полулюди бывают на его берегу, а люди почти не бывают. Такие путешествия сопряжены с опасностями, и не только от инсургентов-мутантов, во множестве обитающих на Побережье. Чем ближе к Великому океану, тем опаснее становится окружающая среда, все еще хранящая последствия Великой Войны.
На берегу Океана располагаются руины древних городов, коварно разрушенных Врагом. Мы сокрушили Врага, но эти города потеряны для нас навсегда. Такова плата, которую мы заплатили за собственную мягкотелость, за потакание тем людям, которые не признавали Великие Принципы Толерантности. Об этом следует помнить всегда.
А между этими границами раскинулась наша великая страна, огромная, богатая и плодородная. Когда у Великой Реки только-только восходит солнце, у Западных гор еще царит глубокая ночь – разница во времени между крайними форпостами нашей державы составляет четыре часа. Люди в нашей стране счастливы, и на то есть, несомненно, убедительные причины. Мы не знаем голода, не знаем болезней, не знаем сомнений в том, что делаем, у нас нет преступлений, ведь в них практически нет смысла. Раньше люди мечтали о рае, мифическом месте всеобщего счастья и довольства, так вот, родителям-основателям удалось построить рай на Земле. Правда, мы смертны, но умираем мы, чувствуя удовлетворение от прожитых лет. Зато удовольствие стало, пожалуй, главным смыслом нашего бытия, и когда вы, закончив свое обучение, войдете во взрослую жизнь, вы погрузитесь в мир сплошных удовольствий, чувственных и интеллектуальных.
Правда, для того, чтобы достигнуть всего этого, нам пришлось измениться, но родители-основатели решительно пошли на это, и оказались правы. Благодаря этому мы живем сейчас счастливой жизнью, и, главное, ничего не угрожает нашему счастью и нашему безраздельному спокойствию и могуществу…
Учебник «История Вселенной для гендеронераспределенных1», введение.
Глава 1: L’Autre
Всем ты чужой, всем чужой, кроме меня;
Всем ты чужой, но чужая всем и я,
Всем ты чужой, всем чужие мы с тобой,
Это любовь, любовь…
Алекс Вурхисс «Чужой» (литературный перевод)
Мой родной город зовется Гарш. Он расположен на берегу Грязной реки, которая в черте города впадает в Великую реку. Отчего река называется Грязной, никто сказать не может; река как река, не грязнее других. В ее светлых водах отражаются небоскребы Гарша, среди которых и бело-голубое здание моего Университета – знаменитого на всю страну ГУМ, Гаршского Университета Медицины (по всей стране его называют просто Гарш). Наш единственный конкурент называется ВУМ, или Вест, и он моей альма матер и в подметки не годится по уровню подготовки специалистов, да и специализируется, в основном, на медицине катастроф, а не на пренатальной терапии2; потому-то я и выбрала именно Гарш. Если у тебя предрасположенность к медицине, ты можешь выбирать только между пренатальной и медициной катастроф, поскольку никаких других отраслей этой науки не осталось – в них просто больше нет необходимости. Кардиологи, гастроэнтерологи, инфекционисты, офтальмологи и прочие узкие специалисты остались без работы, и, во многом, благодаря нам, пренатальным терапевтам.
Пренатальная терапия вносит изменения в человеческую природу, медицина катастроф борется с последствиями внешних воздействий, прежде всего, конечно, катастрофического характера. От аварий и стихийных бедствий никто не застрахован, да и мутанты, живущие на Пустоши, с которыми мы доблестно воюем, но все никак не выведем, вносят свою кровавую лепту. Это, конечно, интересная профессия, но…
…Но пренатальный терапевт еще в момент зачатия не только искореняет все заложенные в генетический код эмбриона наследственные патологии (болезни и предрасположенности), но и способен защитить его от будущих угроз в виде различных инфекций и патологий. А, кроме этого, мы, пренатальные терапевты, в момент зачатия буквально конструируем личность будущего человека, его характер, способности, склонности, не говоря уж про пол и ориентацию. Мы созидаем новую Личность, и это куда интереснее, на мой взгляд, чем штопать уже готовую.
Тем не менее, мои воспитатели были уверены, что я выберу именно медицину катастроф, ведь я же тачи3! Однако, Станислава Ковалевска, как водится, удивила всех и поступила в Гарш на факультет пренатальной терапии. Впрочем, социопсихолог не нашла в этом ничего странного, хотя бы потому, что я не единственная тачи на факультете; кроме того, мой выбор, как она выразилась, «является адекватным проявлением маскулинности, одна из черт которой – это склонность к нарушению или установлению правил, активная позиция в этом отношении». Из всей этой ахинеи я поняла только одно: я могла выбрать или медицину катастроф, или пренатальную терапию, я выбрала последнюю, и поступила правильно. А если бы я выбрала медицину катастроф… я бы тоже поступила правильно. И то, и другое определено моей маскулинностью.
Психологи – они такие. У них на все есть свое объяснение. А для меня было важно то, что это был мой собственный выбор, не навязанный извне. Интересно, а что бы сказала социопсихолог, узнай она о других моих странностях? Было бы у нее для них адекватное объяснение?
Нельзя сказать, что в ГУМе я такая уж белая ворона. Как я уже говорила, здесь есть и другие тачи, и укэ4, вот только сэмэ5 нет ни одного. Если у сэмэ предрасположенность к медицине, он пойдет только в медицину катастроф, и никак иначе. Интересно, как это объясняет социопсихолог? Вроде бы, маскулинное начало у нас одинаковое, а биологический пол – не более, чем рудимент и на принятие решений влиять совершенно не может. Тем не менее, у сэмэ маскулинность какая-то вмраморенная, жесткая, диктующая им нормы поведения. А тачи всегда имеет возможность выбора и пространство для маневра.
Возможность выбора – это единственное, что меня привлекает в моем поле. Все-таки, неко6 и укэ ее практически лишены, а сэмэ сами себя ее лишают по вышеуказанной причине. Фемининные же полы… откровенно говоря, мне их жалко. Порой мне кажется, что это какая-то недоработка родителей-основателей, хотя наука утверждает обратное. Впрочем, то, что утверждает наука, очень часто расходится с тем, что можно видеть в реальности, и приходится применять диалектический подход, утверждающий, грубо говоря, что, если ты видишь нечто, что мяукает как кот, выглядит как кот, но называется собакой, это собака, а у тебя, чтобы это понять, недостаточный уровень аналитического восприятия реальности.
Правда, кошек и собак теперь можно увидеть только в учебных стереопрограммах; эти животные не перенесли Великой Войны, как, впрочем, и большинство других. Крысы да птицы составляют теперь всю нашу экосферу. Говорят, в Грязной ловится рыба. В любом случае, никто ее не ловит, у людей для этого хватает ума, а у рабочих, наоборот, недостаточно. Потреблять несинтетические продукты питания – все равно, что заниматься гетеросексуальным сексом – гадко, опасно и противозаконно.
* * *
Мои мысли, мои воспоминания очень часто уводят меня далеко в сторону, это все мои воспитатели единодушно отмечали. Итак, право выбирать. Тачи, действительно, более свободны в своем выборе, правда, выбор у нас тоже мизерный. В нашем обществе все предопределено и просчитано заранее. Ты приходишь в мир с уже обозначенным будущим. Кем ты будешь работать, с кем и как ты будешь спать – все предопределено в рамках пренатальной терапии. Это наша плата за счастье. Но счастье тоже предопределено. Вопросы счастья, волновавшие умы в прошлом, больше не актуальны. Если ты живешь, ты счастлив; если несчастлив, сходи к социопсихологу, и он быстро объяснит, почему именно ты счастлив.
– Ковалевска! – окрик преподавателя отвлек меня от моих мыслей. – Вы меня слушаете, или нашли более интересную тему для размышлений, чем наследственные патологии первого рода?
– Да, магистр Лару, в смысле, слушаю, – рассеяно ответила я, хотя последние несколько фраз честно пролетели у меня мимо ушей. Как раз то, о чем я говорила, мечтательность, качество редкое в нашем мире. Можно сказать, тоже рудиментарное, как биологический пол. Зачем мечтать, если и так все есть? Мечты предполагают недовольство реальностью, но в современном мире недовольных реальностью быть не может. Об этом нам говорят чуть ли не с самого рождения. Вот только… иногда я ловлю себя на мысли, что вовсе не довольна тем, как я живу. И на то, к сожалению, есть свои причины.
– Слушайте внимательно, – продолжал Лару-укэ. – У Вас один из лучших общих результатов по потоку, и диплом Вы просто обязаны защититься в первой пятерке. Не время думать о неко!
Меня такой сексизм всегда выводил из себя. Как будто в любое свободное от работы или учебы время молодая тачи просто обязана думать о неко! Вообще, если говорить откровенно, меня неки только раздражают. Знаю, что это неправильно, но ничего не могу с собой поделать. Пара тачи и неко, воспетая в классике культуры, оставляет меня совершенно равнодушной, равно как и пара сэмэ и укэ. Я вовсе не фригидна, мне знакомы сексуальные переживания, я способна ценить красоту женского тела, возбуждаюсь от порноискусства, даже вступала уже в сексуальные контакты, но…
Мне страшно себе признаться, но все это не затронуло мою сущность. Не взволновало, не заставило сердце биться учащенно. Впрочем, социопсихолог и это посчитала нормальным. В конце концов, есть люди с замедленной сексуальной реализацией, и я одна из них. А, может, и это более вероятно, я свою сексуальную энергию сублимирую в учебу и науку. Как-то так.
Тем не менее, я тачи, и я обязана любить неко. Таков закон, по которому живет наше общество. Но на мое упертое одиночество смотрели сквозь пальцы, разве что сокурсницы перемывали между собой подробности моей интимной жизни, точнее говоря, ее полного отсутствия. Все девушки (иногда этот архаичный термин мы еще применяем) давным-давно разбились по парам, а умница, красавица Стася с ее огненно-рыжей шевелюрой и пронзительно-черными глазами все ходит и ходит бобылем.
Иногда меня подобный сексоцентризм нереально бесит, хотя, в основном, мне на него плевать. А иногда я чувствую нечто вроде страха или отчаянья. Мне не дает покоя мысль: может быть, я ненормальная? Может, я пережиток той почти легендарной дикой эпохи, когда не существовало пренатальной медицины и для того, чтобы иметь детей, людям приходилось спариваться (слово-то какое гадкое). Тогда не было равенства, даже полов было всего два, чисто физиологические. Носители непарной хромосомы, более крупные и сильные, господствовали над носителями ХХ хромосом – разве это справедливо? В курсе истории нам рассказывали страшные вещи о тех временах, и я, конечно же, боялась и испытывала отвращение, абсолютно точно так же, как все.
Но к этому страху и отвращению примешивался какой-то интерес, и этот интерес волновал меня куда больше, чем самая красивая неко из тех, что снимаются в порнопостановках. Умом я понимала, что «естественное» влечение к носителю хромосом другого вида – ужасная ненормальность. Атавизм, притом опасный, потому что такое скрещивание, без предварительного генного инбридинга, чревато нарушением генома, болезнями и мутациями. Я могла рассуждать об этом часами, строго с научной точки зрения, я написала на эту тему в свое время прекрасную курсовую работу – ее загрузили в банк эталонных курсовых работ, и, возможно, используют при создании новых учебников, но…
…Но разум одно дело, а чувства – совершенно иное, как это не парадоксально. Казалось бы, что такое чувства? Физиологически интерпретированное социальное поведение или, наоборот, рефлексы, возведенные в социальный ранг. Но почему тогда они, зачастую, не подчиняются ни одному, ни другому? Ни здравому смыслу, ни генетической целесообразности?
Раньше люди, как животные, вынашивали в себе ребенка. Девять месяцев длился этот патологический процесс, когда зародыш, фактически, питался своей матерью. Какой это был невероятный удар по женскому здоровью! Теперь единственное участие человека в продолжении рода заключается в сдаче семенного материала. Кстати, раньше далеко не все яйцеклетки оплодотворялись, ведь частые беременности могли привести к полному истощению и смерти. Те же яйцеклетки, которые не оплодотворялись, организм отторгал, и это тоже было очень неприятно. Да что я объясняю, ведь каждая неко или тачи переживала один раз в своей жизни этот болезненный процесс! Это одна из тех вещей, повторения которых совершенно не хочется. По сути, мы могли бы предсказать первую овуляцию у гендернонераспределенной, но не делаем это как раз для того, чтобы будущие неки и тачи хотя бы чуточку поняли, от чего именно их избавила современная наука.
И это только чистая физиология. А психологические моменты? Нам об этом много рассказывали и в курсе той же истории, и в курсе психологии (а медикам катастроф, из среды которых, кроме всего прочего, набирают социопсихологов, наверное, просто плешь проели, даром, что девяносто девять из ста никогда эти знания не используют, поскольку будут лечить травмы или что похуже). Я, кстати, совершенно не понимаю, зачем на этом заострять внимание. Возможно, не знай я всего этого, я была бы спокойнее. Возможно, просто не обратила бы внимание на то, что со мной что-то не так. Хотя иногда я, наоборот, хочу узнать о тех временах как можно подробнее; во-первых, несмотря на обилие информации, многие вопросы остаются для меня открытыми. Например, почему люди не только не пытались изменить такой ужасный порядок вещей, но еще и отстаивали его так, что едва не погубили все живое на планете?